С ним по меньшей мере дюжина вооруженных солдат в масках. Они выламывают входную дверь и бросают внутрь зажигательные гранаты. Я слышу оглушительный грохот, и весь дом сотрясается на своих древних каркасах.
На мне бронежилет, но он не слишком поможет против гранат или разрушения здания, так что я тут же срываюсь в заднюю часть дома.
– СТОЙ! – кричит мне вслед Адриан.
Но я даже не оглядываюсь. Когда взрывается следующая граната, я слышу, как позади меня опрокидывается стул Адриана.
Я бегу к черной лестнице, но не спускаюсь, а поднимаюсь по ней на самую крышу. Последние несколько часов в доме я провел в святилище своей матери. Теперь настало время отцовского.
Я бегу через веранду, под беседку, увитую виноградом, таким спелым, что он почти превратился в вино на лозах. Я вижу любимое кресло моего отца рядом с маленьким столиком, на который мы всегда ставили шахматную доску. Его видавший виды шерстяной плед по-прежнему аккуратно сложен на сиденье.
Из нижних окон уже валит дым. Дом скрипит и стонет, когда древнее дерево прогибается под сильным жаром пожара.
Я слышу, как внизу со всех сторон раздаются выстрелы. Миколай и его люди атакуют солдат Енина, приближаясь с двух сторон, им помогают Боско Бианчи, Антонио Марино, Стефано, Дзио и Таппо.
И все же мы в меньшинстве, так что мне необходимо спуститься. Битва должна быть быстрой и решающей, пока не прибыли копы. На этот раз Енин от меня не ускользнет.
Добравшись до угла, я карабкаюсь вниз по ветвям древнего дуба, который растет прямо рядом с домом.
Я прожил здесь всю жизнь и знаю с десяток мест, где можно спуститься, не привлекая внимания.
Я пережидаю на одной из нижних веток, вглядываясь вниз, пока не замечаю человека в маске Пеннивайза. Он держит автомат на плече и целится в одного из людей Мико. Я падаю на него сверху и слышу сквозь резиновую маску приглушенный крик боли, когда у мужчины подламывается нога.
Я вытаскиваю свой «глок» и выстреливаю ему дважды в грудь. Стоны прекращаются.
Мой дом окутан пламенем, словно пороховая бочка. Все в огне: портреты моих прабабушек и прадедушек в пыльных рамах, плакаты на стене в моей спальне, пианино моей матери.
Я бы ни за что не допустил такого при жизни отца – это бы убило его. Но, как и Енин, я готов пожертвовать тем, что люблю, ради мести. Я пожертвовал эту дорогую моему сердцу вещь, чтобы выманить его из машины.
И теперь я вижу, как Алексей стоит на противоположной стороне улицы, скрестив руки на широкой груди, прямые седые волосы ниспадают по плечам, резкие черты лица освещены светом огня.
Я слышу отдаленный вой сирен. У меня есть считаные минуты, чтобы убить его. Всего лишь минуты.
Когда я начинаю бежать к мужчине, внутри дома что-то взрывается. Меня отбрасывает в сторону силой взрыва, осколки освинцованного стекла ранят правую сторону моего лица и тела. Жар настолько силен, что боевые действия переносятся на улицу. Подняв глаза, я вижу, как Миколай стреляет Пиле в лицо, затем достает из-за пояса нож, чтобы полоснуть Слендермена один, два, три раза по животу, груди и горлу.
Миколай двигается с шокирующей скоростью и грацией. Он и сам похож на танцора – жестокая и смертоносная версия его жены. Менее чем за секунду он хватает Майкла Майерса за волосы и перерезает ему глотку.
Но у меня нет времени им восхищаться. Мое внимание привлекает только одна цель – мой седовласый враг на той стороне улицы, сияющий в отраженном свете пламени, словно сам Сатана.
Я встаю с травы и бегу к нему, все еще сжимая в руке «глок».
По обеим сторонам от Енина стоят два самых крупных его телохранителя. На обоих надеты маски, но ни один из них не соответствует комплекции Родиона. Мысль о том, куда, черт возьми, подевался его главный приспешник, не дает мне покоя. Представить не могу, чтобы Енин отправил его на какое-то тривиальное дело.
И я не могу перестать волноваться за Елену. Если бы у Родиона был выбор, куда пойти, он бы определенно направился на поиски объекта своей одержимости и притащил бы ее домой. Если он отыскал Елену… если он, мать его, хоть пальцем ее тронул…
Охрана Енина заметила меня. Оружие у них уже наготове. Из них двоих реакция левого быстрее, но недостаточно. Он не успевает прицелиться в меня, как я уже стреляю ему в шею и грудь. Его друг оказывается чуть успешнее. Он стреляет в меня в упор, прежде чем я успеваю попасть ему между глаз – к его сожалению, мой бронежилет прочнее его пули.
Однако отдача довольно болезненная и выбивает меня из равновесия, что, впрочем, идет мне только на пользу, потому что пуля Енина пролетает мимо, задев лишь мой бицепс, а не голову.
Не дожидаясь следующего выстрела, я врезаюсь в Алексея, как футболист, сбивая с ног. Я отпускаю свой «глок», чтобы обеими руками попытаться выбить у него пистолет, и несколько раз ударяю его запястьем об асфальт, пока «кольт» Енина не отлетает под автомобиль.
Если я когда-то и недооценивал Енина, то именно в этот момент. Это шестидесятилетний мужчина, который ниже меня на четыре дюйма. Я должен был размазать его по асфальту.
Но он обладает той силой и стратегией, которые можно отточить, лишь всю жизнь ожесточенно сражаясь. Енин нападает на меня с быстротой зверя и точностью снайпера. Он бьет меня тыльной стороной ладони по носу, а потом локтем в горло. Затем Алексей обращается к своей истинной цели – моему колену. Он обрушивает свою ногу на мою раздробленную уже когда-то коленную чашечку, прямо в ее самое уязвимое место.
Меня словно переносит на три года назад на пирс. Моя коленная чашечка снова ломается, взрываясь суперновой звездой боли, которая уничтожает все сигналы в моих нервных окончаниях. Я не могу ни двигаться, ни дышать. Я могу лишь кричать.
Енин пытается откатиться от меня, и его голубые глаза сияют триумфом. Он встает на ноги, чтобы схватить свой пистолет или ударить меня ногой в лицо – я не знаю. Мой одурманенный болью мозг решает, что Алексей пытается сбежать, а этого я не могу допустить, во что бы то ни стало. Собрав все силы, что у меня остались, я хватаю его за колени и дергаю, вырывая почву из-под ног, в результате чего мужчина снова падает на тротуар. Затем я бросаюсь на него сверху, не обращая внимания на вопящую агонию в моих коленях, когда осколки коленной чашечки скрежещут друг о друга.
Это уже не драка, а гребаное побоище. Мы избиваем и царапаем друг друга, бодаемся лбами, сражаемся с такой яростью, что мне хочется кусаться и рвать его на части, отодрать ему пальцы и веки, уничтожить любую часть его тела, до которой я могу дотянуться. Я нахожу эти полные ненависти голубые глаза и тычу в них большими пальцами, пытаясь ослепить его.
Этот человек принял протянутую моим отцом руку дружбы, а затем отстрелил papa челюсть, так, что я даже не смог узнать его лицо. Он украл последние годы жизни моего отца, наши последние шахматные партии. Последнюю возможность papa подержать на руках внуков. Но у Енина никогда не будет шанса испытать это удовольствие самому. У него не будет возможности позлорадствовать. У него не будет возможности победить. Я сотру его с лица земли, чтобы он больше никогда не испытал удовлетворения.
Енин силен, но я сильнее. Он жесток, а я гребаный садист. Он умрет от рук монстра, которого создал.
Мы сжимаем друг другу глотки. Алексей давит изо всех сил, но я в два раза сильнее, до тех пор, пока не слышу, как хрустят кости в его шее. Мои пальцы впиваются в его плоть, пока не начинает течь кровь, и я продолжаю сжимать, пока единственным светом в его глазах не остаются искры от моего сгорающего дома.
Только тогда я отпускаю.
И я все еще не закончил.
Я перехожу дорогу, не обращая внимания на свистящие вокруг пули. Я прихрамываю, тяжело опираясь на здоровую ногу и волоча за собой агонизирующее колено.
Люди Миколая все еще сражаются с последними солдатами Енина. Пожар бушует, звук сирен приближается. Под хруст шин по битому стеклу я слышу, как подъезжает еще одна машина. Кто-то выкрикивает мое имя.
Я продолжаю идти.
Я не вижу ничего, кроме огня. Я не чувствую ничего, кроме ярости.
Еще ничего не кончено, пока живы Родион и Адриан.
Я выискиваю взглядом массивный силуэт беззвучного гиганта. Или копну светло-русых волос брата Елены.
Я чуть не наступаю на Адриана.
Он лежит в грязной, вытоптанной траве на лужайке перед домом. Волосы парня больше не светлые, потому что бо́льшая их часть сгорела. Вся правая сторона его лица и тела обуглилась. Я вижу дымящиеся остатки веревки на его левом запястье и обломок сломанного стула, к которому он был привязан.
Он смотрит на меня снизу вверх. Один глаз парня заплыл, но другой – чистый и ясный, этого особого фиолетового цвета.
– Прошу… – хрипит он.
Я оглядываю землю вокруг и вижу валяющийся в десятке ярдов от меня «калашников». Я поднимаю его и ковыляю обратно к своему врагу.
Я наставляю дуло прямо Адриану промеж глаз, мой палец сжимает спусковой крючок.
– СЕБАСТИАН!!! – кричит кто-то.
Не кто-то.
Елена.
Я бы узнал ее голос где угодно.
Я замираю. Каждый импульс моего мозга кричит мне убить Адриана, сделать это немедленно. Представься ему снова шанс, парень бы выстрелил в меня. Он бы выстрелил в любого, кого я люблю. Возможно, он бы выстрелил даже в Елену.
Но как только девушка приближается ко мне, мозг больше мной не управляет. Верх берет тело. Оно поворачивается к ней, бездумно, неосознанно, как цветок поворачивается к солнцу.
Елена выглядит грязной, исступленной, поцарапанной и избитой. Вся в копоти, в разорванной и окровавленной одежде. И все же она так прекрасна, что я с трудом могу это вынести.
Прекрасные глаза девушки неотрывно смотрят на меня, наполненные слезами и мольбой.
– Прошу, Себастиан, – говорит она. – Прошу, не убивай его… Я умоляю тебя. Не делай этого.
Винтовка все еще нацелена на ее брата.
Я поклялся себе, что не отступлю. Я поклялся себе быть автоматом.