Тишина со стороны парня едва ли мне льстит, хотя крошечная часть меня испытывает облегчение. Мне никогда не нравился этот план, и я никогда не хотела быть его частью.
– А может, он гей, – говорит мой брат.
Он отдыхает у нашего бассейна, одетый в до нелепого микроскопические плавки. Адриан любит красоваться и демонстрировать фигуру. У него тело гимнаста – поджарое, мощное, широкое в плечах и узкое в бедрах. Брат проводит много времени на солнце, но загар едва тронул его кожу, он светлый, как и я: пепельно-русые волосы и кожа, которая зимой становится бледнее молока, а летом лишь слегка золотится.
Мне всегда интересно наблюдать за Адрианом, потому что мой брат – живое воплощение того, как сложилась бы моя жизнь, будь я мужчиной. Но это он родился на две минуты раньше, первенец и наследник, а следом я – неожиданный близнец и нежеланная дочь.
– Он не гей, – говорю я Адриану. – Я бы это поняла.
– Не может не быть, – настаивает брат. – Как иначе он смог устоять перед красотой моей сестренки?
Он хватает меня за запястье и тянет к себе на колени, щекоча под ребрами в самом чувствительном месте. Я вскрикиваю и хлопаю его по рукам, пытаясь встать.
Я люблю Адриана и люблю с ним дурачиться. Брат мой лучший друг с самого рождения. Но мне не хотелось бы делать это на глазах у отца. Я чувствую на себе пристальный взгляд, скользящий по моему телу.
Я и близко не так раздета, как мой брат – на мне скромный слитный купальник, пляжная накидка и сандалии, и все же я вижу, как кривятся губы отца при виде моих обнаженных бедер, когда легкий халатик задирается.
Моя ненависть к нему словно газовая лампа, постоянно горит где-то внутри меня. Она никогда не затухает и лишь ждет подходящего топлива, чтобы вспыхнуть еще сильнее.
Папа хочет, чтобы я ходила по дому, одетая как монашка, чтобы его люди не глазели. Но когда он хочет использовать меня – как, например, тем вечером – то с радостью готов разодеть, словно уличную шлюху.
Натягивая накидку на ноги, я спрашиваю отца, пытаясь скрыть негодование в голосе:
– И что ты хочешь, чтобы я сделала?
Он задумывается на секунду, по-прежнему кривя губу, словно это моя вина, что Себастиан не звонит. Словно мне нельзя доверить даже простейшее задание.
Хотя он прекрасно понимает, что я не должна себя выдать. Галло умны. Если приманка будет слишком очевидной, они поймут. К тому же мужчинам не нравится, если что-то само плывет им в руки. Они хищники. Им нужна охота.
– Мы найдем способ столкнуть вас снова, – недовольно нахмурившись, говорит папа.
Он возвращается в дом, оставляя нас с Адрианом на террасе вдвоем.
С его уходом я испытываю невероятное облегчение.
Только наедине с Адрианом я могу почувствовать себя в доме уютно. Но даже тогда я знаю, что кто-то может наблюдать за нами. Один из братков, одна из многочисленных камер, развешанных по дому, или сам папа, стоя у окна.
Или его авторитет, Родион Абдулов. По моей коже пробегают мурашки, когда я оглядываю двор, чтобы убедиться, что его нет поблизости. Это главный товарищ моего отца, которого я ненавижу почти так же сильно, как папу. Родион представляется мне отцовским цепным псом – жестоким, безжалостным и слегка безумным.
Он вечно шныряет повсюду, приглядывая за мной даже тщательнее, чем отец, и жаждя сообщить ему обо всем, что увидит. Я всегда чувствую, как его поросячьи глазки скользят по моей коже.
Но, к счастью, не сейчас.
Адриану не приходится беспокоиться ни о чем из этого. Он может отдыхать на своем стуле, нежась в солнечных лучах, одетый во что пожелает.
За братом не наблюдают так пристально, как за мной, и у него гораздо больше свободы. Ему достаточно следовать правилам и делать в свободное время что заблагорассудится.
У меня нет ни минуты для себя. Все, что я делаю, все, что я говорю, разбирается позже по крупицам.
– Что случилось? – спрашивает Адриан.
– Ничего, – раздраженно говорю я.
Я скидываю халатик и сандалии и ныряю в воду.
Это бассейн олимпийского размера, расположенный в великолепном оазисе цветущих деревьев и скрытый за живой изгородью. Наш двор мог бы располагаться прямо за Версальским дворцом. Наш дом – это храм из мрамора и стекла, полный предметов роскоши, которых я никогда не видела в Москве: полы с подогревом и вешалки для полотенец, холодильник размером с гардеробную, шкафы размером с целую квартиру.
Но я все это презираю. В чем смысл жить в Америке, если я так же несвободна, как была дома?
Здесь для меня ничего не изменилось, а может, даже стало хуже. Потому что папа считает, что американский индивидуализм и гедонизм могут нас развратить. И он еще крепче взял меня в ежовые рукавицы.
Я надеялась, что мне позволят посещать уроки музыки в одном из многочисленных учебных заведений города, но отец строго запретил. Мне остается лишь заниматься самостоятельно, как и раньше, но я не знаю, когда и где смогу это делать – папа пока отказался покупать пианино для нашего нового дома. Он постоянно кормит меня «завтраками», делая вид, будто это будет наградой за какое-то особенное поведение. Но я думаю, отцу просто нравится отказывать мне в чем-то, в чем я нуждаюсь, в одной из немногих вещей, которые делают меня счастливой.
Адриан тоже прыгает в воду, хотя я знаю, что он предпочитает загорать, а не купаться. Он проплывает всю длину бассейна вместе со мной взад и вперед. Когда я отталкиваюсь от стенки и плыву кролем, он делает то же самое. Когда я переворачиваюсь на спину, он повторяет за мной. Брат плавает быстрее меня, хотя практически не тренируется. Адриан держится в одном темпе со мной, пытаясь увлечь меня в плаванье наперегонки.
Спустя несколько кругов я действительно ускоряюсь, но брат и не думает отставать. Прекрасно понимая, чем это закончится, я, тем не менее, прибавляю скорость, а затем изо всех сил отталкиваюсь от стенки, проплывая полбассейна под водой, и потом стремительно работаю руками, пытаясь доплыть до противоположной стенки быстрее него.
Пальцы Адриана касаются плитки на мгновение раньше моих, и он всплывает, ухмыляясь.
– Ох, – говорит он, – в этот раз ты меня почти уделала.
– Ага, как же, – фыркаю я. – Ты даже не напрягался.
– Немного все же напрягался.
Мы оба держимся за кромку бассейна и тяжело дышим.
Смотреть на лицо брата все равно что смотреть на саму себя в комнате кривых зеркал. Адриан не выглядит как другой человек. Он выглядит как я, только чуточку иначе.
Не будь у меня Адриана, я бы уже давно покончила с собой. С тех пор, как умерла наша мать, брат единственный человек, кто меня любит. Единственный человек, кто приносит мне счастье.
– Мне здесь невыносимо, – признаюсь я.
– Почему? – спрашивает брат. – Погода лучше. Еда лучше. И покупки! Ты можешь найти что угодно и знать наверняка, что это не подделка. Поэтому-то оно столько и стоит, – смеется он.
– Просто я думала… – вздыхаю я.
– Ты думала, что все будет иначе, – говорит Адриан. Он все понимает.
– Да.
– Будет, Лен, вот увидишь, просто подожди.
– Мне не нравится этот план с Галло. Я чувствую себя ягненком, привязанным к столбу и оставленным в снегу волкам на растерзание. Даже если вы пристрелите волка, это не значит, что он не успеет сомкнуть пасть вокруг ягненка.
– Я защищу тебя, – обещает Адриан. – К тому же… Ты не ягненок, Лена.
С широкой улыбкой брат обхватывает меня руками и утягивает под воду. Мы опускаемся на самое дно, крепко обнимаясь. Именно так мы провели первые девять месяцев нашей жизни – плавая в объятиях друг друга.
И теперь это наш единственный способ показать привязанность без посторонних глаз.
Два дня спустя папа бросает мне на кровать чехол с одеждой.
– Одевайся, – говорит он. – Время заняться благотворительностью.
Понятия не имею, что это значит, но мне хватает ума не задавать лишних вопросов. Я надеваю плотно облегающее ярко-красное платье на бретельках и с разрезом почти до бедра.
К нему я подбираю пару золотых босоножек, браслет и золотые сережки, а затем собираю волосы в гладкий высокий хвост, потому что мне нравится та резкость и свирепость, которую придает эта прическа чертам моего лица – к тому же хвост добавляет мне роста.
Губы и ногти я крашу тем же багряным цветом. Куда бы мы сейчас ни собирались, отец ждет, что я буду выглядеть безупречно.
Бронированная машина уже ожидает нас. За рулем сидит Тимур, который знает, что на меня лучше не смотреть. Но когда он выскакивает, чтобы открыть заднюю дверь, я замечаю непроизвольный блеск в его глазах, и понимаю, что хорошо подготовилась.
Мы с Тимуром дальняя родня по маминой линии. Он отчаянно предан моему отцу, потому что тот помог ему избежать сорокасемилетнего срока в тюрьме. Папа всегда начинает деловые отношения с услуги, чтобы партнеры чувствовали себя в долгу перед ним.
Я удивлена, когда рядом со мной садится Адриан в черном смокинге. Его светлые волосы зачесаны назад.
– Ты тоже едешь? – спрашиваю я.
– Разумеется, – ухмыляется он. – Не хочу пропустить представление.
– Какое представление? – резко спрашиваю я.
Брат бросает на меня загадочный взгляд, который просто сводит с ума.
– Скоро увидишь, – говорит он.
Я хмуро смотрю на Адриана, размышляя, стоит ли пытаться вытянуть из него информацию, или брат начнет дразнить меня еще сильнее. Я люблю его, но Адриан избалован и не всегда учитывает разницу между нашими положениями. То, что его забавляет, часто доводит меня до белого каления. Мы живем параллельные жизни, и у нас совершенно разные ставки. Брат всегда знает, что в итоге выйдет сухим из воды. У меня же таких гарантий нет.
Нам приходится ждать почти час, пока отец выйдет из дома. Возможно, он занимался делами, запершись в своем кабинете. А может, просто тянул время, чтобы нам досадить.
Папа тоже одет официально, в дымчато-серый смокинг, а его свежевымытые борода и волосы благоухают марокканским маслом. От отца пахнет сигарным дымом и водкой, так что, возможно, он проводил встречу с кем-то из своих подчиненных.