Лукин валяется на составленных в ряд стульях, сложив ноги на коробку. В ушах наушники, взгляд прикован к айфону. Он не видит, как я вхожу, и едва не падает от неожиданности, когда я со всей силы шлепаю его по ноге.
– Тыква, ты сдурела?!
– Это ты потерял берега! Ты вообще в зеркало на себя смотреть можешь?!
– Что с тобой опять случилось? Обнаружила, что вселенная не крутится вокруг тебя? Так я в этом не виноват, это мир так устроен.
– Лукин, ты пал ниже плинтуса. Я, конечно, не была о тебе высокого мнения. Но того, что ты опустишься до воровства, не ожидала!
– И что же я украл? – издевательски фыркает Андрей. – Только не говори, что твое сердечко, меня стошнит розовыми соплями.
– А то ты не знаешь! Красть – это ужас, Андрей. Если ты таким способом собираешься выиграть спор, то гордись! Опускаться до твоего уровня я точно не стану.
– У нас что-то украли?
Он довольно убедительно хмурится. Или это актерский талант, или…
– Я вообще-то все время был здесь, если ты не забыла.
– Только вот деньги из кассы пропали именно в тот момент, когда ты полез заряжать телефон. Кстати, что-то я не вижу его на зарядке. Нанотехнологии? Или просто повод зайти за стойку.
Андрей мрачнеет. Я осекаюсь на полуслове, вдруг поймав его взгляд, и чувствую, как по коже проходится мороз.
Это не он.
Я вижу по глазам. По горькому разочарованию и обиде, лишь на секунду сменившей холодную усмешку.
Несколько секунд Андрей просто смотрит. Так, словно видит впервые, словно, несмотря на обжигающую обоюдную ненависть, между нами только что рухнул последний мост.
Прежде чем я успеваю что-то сказать, Лукин подхватывает куртку и уходит, задевая меня плечом. Удар слабый, но я все равно ощущаю себя так, словно только что попала под каток. Во всяком случае, с сердцем происходит именно это. Его как будто сжимают тиски, и я отчетливо начинаю понимать смысл выражения «камень на сердце».
– Аль? Ты дома? Как там твоя ярмарка?
Когда я не отзываюсь, ба заглядывает в комнату и озадаченно замирает на пороге.
– Что случилось? Что ты плачешь? Не пугай меня!
– Все нормально, ба, – вытираю я слезы. – Просто устала.
– Болит что-то? Температура? Кто обидел?
– Никто меня не обидел.
Я и сама лучше всех прочих умею себя обижать. И других. Если в итоге останусь одна, без друзей и родных, сама буду виновата. Чудом помирилась с Риткой, обвинила в воровстве Андрея. Что дальше? Начну писать гадости в соцсетях? Выкладывать в пабликах анонимные сплетни?
Бабушка не была бы собой, если бы просто сдалась. На несколько минут она исчезает – вешает шубу в шкаф, а потом проходит в комнату и садится напротив.
– Ну что стряслось? Кто тебя обидел? Опять Лукин постарался?
– На этот раз в роли Лукина я, – всхлипнув, отвечаю я. – Тяжело испытывать к себе отвращение.
– Даже так. – Бабушка качает головой. – Что натворила?
Мне стыдно. Впервые в жизни мне так стыдно, что тяжело говорить. Я и раньше стыдилась: плохих оценок, резких слов, глупых поступков. Но впервые мне противно самой от себя.
Но ба не отстанет. Пока не выпытает все подробности и не убедится, что мои беды – всего лишь преувеличенные проблемы подростка, она не оставит меня наедине с совестью. Слишком много бабушка повидала за время работы в школе. И уяснила: детские проблемы ничуть не уступают по серьезности взрослым. А иногда и превосходят, ведь мы уже научились чувствовать всем сердцем, а справляться с этим только предстоит.
– Обвинила Андрея в воровстве, – тихо признаюсь я.
Даже звучит отвратительно.
– Без оснований?
– Ну… да. Из кассы пропали деньги. Именно в тот момент, когда Андрей подошел туда под выдуманным предлогом. Я решила, что он это сделал, чтобы выиграть спор. Пошла скандалить и…
– И?
– Поняла, что он этого не делал. Просто почувствовала. Он так посмотрел… ужасно! Я никогда никого ни в чем не обвиняла. Не знаю, что на меня нашло. Вспомнила, как он сломал кофемашину, разозлилась…
– Он сломал кофемашину?
– Угу. Прямо перед буккроссингом.
– Ну и паршивец.
– Сегодня я его переплюнула. Он еще и заболел! Из-за меня, понимаешь? Из-за того, что дал мне куртку. Лежал в подсобке с температурой, а я…
Нервы окончательно сдают, я роняю голову на руки и реву с новой силой, хотя еще пару минут назад казалось, что слез не осталось.
– Ну что ж ты рыдаешь-то так, горе. Сглупила. Нельзя так. Хорошо, что сама поняла. Без доказательств – никаких обвинений. Там у кассы только Андрей был?
– Да… нет… не знаю! Со мной попросили сфоткаться, и…
Меня внезапно осеняет догадкой.
– Игорь был занят, делал кофе, там собралась целая толпа. Меня попросили сделать селфи. Наверное, отвлекли. А я, как дура, поверила, что маркет всем понравился.
– Ох, Алька, беда с вами, – вздыхает бабушка. – Ну что теперь плакать? Бог с ними, с деньгами. Много там хоть пропало?
– Четверть от выручки.
– Ну и наплюй. Урок тебе. Когда ты за кассой – не отвлекайся! Никаких селфи, автографов, надуманных предлогов. Убедилась, что сменщик принял кассу, – отходишь. Поняла?
Я киваю, пытаясь отдышаться, но от слез нос наглухо забит.
– А что теперь делать с Андреем?
– Да выпороть! – в сердцах фыркает бабушка. – За дурацкие споры и детские игры. Ему бы о поступлении думать, а не о том, кто лучше в бизнес играет.
– Он меня уволит, и будет прав. Спор – не оправдание, чтобы обвинять невиновных в воровстве. А если бы я подумала на кого-то другого? На Игоря? На Риту? На Кира?!
– Полагаю, если бы так случилось, то тебе удалось бы сдержаться.
Я поднимаю голову и удивленно смотрю на бабушку.
– Что ты имеешь в виду?
Но она явно не настроена давать пояснения.
– Вот что, Аля, ты уже взрослая. Если чувствуешь, что виновата, – пойди и извинись. Неприятно, самолюбие страдает. Может и не простить, обвинение обидное и серьезное. Но навык признавать ошибки и просить прощения тебе пригодится. Впрочем, настаивать не буду. Можешь сидеть и рыдать, оправдывать себя тем, что Андрей и без воровства не подарок…
– Неправда! – возмущенно восклицаю я. – То есть… он, конечно, идиот, хам, выскочка и мажор, настоящая Луковая Башка… Что ты улыбаешься? Что смешного, ба?!
– Беги, – бабушка поднимается, – извиняйся. Вон, захвати печенья, я тебе испекла. На сытый желудок, знаешь ли, мужчины становятся добрее.
Она тут же серьезнеет:
– Но чтобы к девяти была дома! Никаких докладов по биологии!
А теперь я знаю и ощущение, как камень падает с души.
Меня не надо уговаривать, я подскакиваю собираться. Наспех заплетаю волосы, натягиваю джинсы с толстовкой и выбегаю из подъезда в распахнутой настежь шубе, прижимая к груди контейнер с печеньем.
– Оденься, дурная! – вслед мне кричит бабушка, прежде чем захлопнуть дверь.
От моего дома до дома Лукина всего несколько остановок, и, на мое счастье, почти сразу, как я подхожу к остановке, подъезжает троллейбус.
Наверное, мне никогда еще не было так страшно в сознательном возрасте. Я, конечно, волновалась перед контрольными, иногда нервничала на работе, волновалась за бабушку, когда она болела. Но ни разу еще я не чувствовала такого глупого страха маленькой девочки, которая боится, что ее не простят.
Бабушка всегда прощала. Всегда учила, что даже самые обидные слова, сказанные в пылу ссоры близкому, можно взять назад. И тебя простят, обнимут, не перестанут любить.
Но семья – это одно, да даже на прощение друзей еще можно надеяться. А как извиниться перед тем, кого ненавидишь ты и кто не менее сильно ненавидит в ответ?
Стоя у порога его квартиры, я долго не решаюсь позвонить. Хочется развернуться и бежать, сделать вид, что ничего не было. Обиделся? Да плевать! У меня есть десятки поводов обидеться сильнее за все время издевательств в детстве.
Но я упрямо стою, пока, наконец, дрожащей рукой не касаюсь звонка.
Дверь открывает Мария Январовна. При виде меня она удивленно поднимает брови.
– Альбина? Ты что здесь делаешь? Что случилось?
– Здравствуйте, Мария Январовна, а Андрей дома? Я на минуту.
– Андрей болеет.
– Можно мне к нему на пару слов? Пожалуйста!
– Альбин, у него температура. Давай ты побережешься. Вдруг ковид? Опять всем классом пойдете на карантин. А у вас экзамены. И в кофейне Игорь один не справится.
– Ну пожалуйста-а-а! Мария Январовна! Мне очень-очень надо! Я болела ковидом, честно, у меня иммунитет! Два раза болела, совсем недавно, вы же помните!
Она с сомнением качает головой, но я почти победила. Когда надо, я могу быть убедительной.
– Мария Январовна, мне очень надо извиниться. Правда.
– Извиниться? Так Андрей сегодня такой мрачный, потому что вы снова поскандалили? Я уж думала, ему совсем плохо. Ладно. Пять минут, не больше! И если заболеешь – пеняй на себя.
– Спасибо!
Я несусь в комнату Лукина, едва не роняя по дороге печенье и даже не сняв шубу. А когда захожу в небольшую, но со вкусом обставленную спальню, обнаруживаю, что Андрей спит.
Когда он не язвит и не делает гадости, он даже красивый. Светлые волосы падают на лицо, ресницы чуть подрагивают. Одной рукой он мило обнимает подушку. Я стараюсь не смотреть на его обнаженную грудь, но это довольно сложно – посмотреть есть на что. Лукин – один из немногих отлично сложенных старшеклассников. В нем нет присущей нашему возрасту нескладности. Наверняка ходил в какую-нибудь дорогущую частную секцию.
Я вздрагиваю, когда он открывает глаза и смотрит прямо в упор.
– Тыква? Чего тебе?
– У меня есть имя вообще-то.
– Рад за тебя.
Стоп, Альбина, ты пришла извиниться, а не поругаться еще раз.
– Как ты себя чувствуешь?
– Пока ты не пришла, было ничего.
– Слушай… Я пришла попросить прощения. Я знаю, что это не ты взял деньги. Я вспылила и несправедливо обвинила тебя.
– И как же ты до этого дошла, Шерлок? Сняла отпечатки пальцев?