но никому их не показывает, пишет о красоте природы: седые горы, гремучие ручьи, золотые ожерелья осенних гор или:
…Там, где плещется Ай,
Где царит Таганай,
Как рубин золотой,
Стоит город большой.
Как преданья гласят,
Сказы как говорят,
Как доносит молва сотен уст,
Тот рубин дорогой
В честь земли золотой
Назван был в старину Златоуст.
О городе он мог говорить много, исходил его вдоль и поперек не один раз, и по службе вынужден был это делать, и потому что искренне любил этот город и весь край, любил его людей — «кузяков» — рабочих казенных заводов. А что они вынесли в гражданскую войну и в Великую Отечественную — лучше его, пожалуй, никто и не знал.
Родился и вырос он далеко от этих мест, под Харьковом. Детство было трудное, рано начал работать. Потом окончил фельдшерскую школу и приехал работать в Златоустовское уездное земство еще в 1912 году.
Колесил по горному и болотному краю, где на лошадке, где пешком. В уезд тогда входили Сатка, Усть-Катав, Куса, Миасс. Вот тогда и пленили его горы, седой Урал, тогда и начал он изъясняться сам с собой поэтическими, былинными словами и не оставил эту привычку в зрелом возрасте.
С 17-го года он работал в госпитале страхового общества. В начале 19-го белогвардейцы насильно вывезли госпиталь в Томск. Там весь персонал перешел к красным.
Вернулся Николай Федорович в Златоуст зимой 20-го года. Город произвел на него удручающее впечатление. Завод разрушен, разграблен. Город в запустении, в грязи. И еще — свирепствуют холера, оспа и тифы. За зиму только сыпным тифом заболело 13 тыс. человек. По существу, больные были без медицинской помощи.
И вот в такое тяжелое время Николаю Федоровичу пришлось организовать борьбу с эпидемией, он был основателем санитарной службы города. Для лечения и ухода за больными мобилизовывали учителей, парикмахеров, домашних хозяек. Изыскивали мебель для больниц, белье, мыло, лекарства.
Еще не закончилась эпидемия, весной 21-го года начался голод страшнейший… Осенью заведующий санитарным отделом (такая тогда была должность у Николая Федоровича) и заведующий уездным отделом здравоохранения писали отчет: «…Медицинский персонал занимался сбором трупов по улицам, сбором суррогатов, семян лебеды и других трав для употребления в пищу. За десять месяцев в городе зарегистрировано 14 случаев людоедства…» Дикий, длинный кошмарный сон.
Николай Федорович и его помощники тоже еле ноги передвигали. Чудом выжили его дети, а жена не выдержала. Но как бы ему не было трудно, он каждый день ходил на работу, в больницы, в исполком, в заводские конторы. Он уже тогда был идеалом санитарного врача. Его не всегда понимали. В городе нет лишних рук, а он требует скалывать нечистоты, убирать свалки от пруда и рек, организует контроль за рынком, столовыми, во все вмешивается, не идет ни на какие компромиссы. Не витал в облаках, исходил из возможностей и находил их везде.
Занимал врачебную должность, а образования все-таки не хватало, особенно когда приезжали врачи из Челябинска, разговаривать ему с ними было трудно.
Потом его послали учиться на медицинский факультет Томского университета, правда, на лечебное отделение. Вернулся в Златоуст в 30-м году на должность госсанинспектора. И с этого времени ни один объект в городе — будь это лечебное учреждение, детский сад, школа или предприятие — не строился, не сдавался в эксплуатацию без его санкции или согласования.
Все раны гражданской залечены, город строился. Николай Федорович гордился своим городом, горожанами.
— У нас посмотришь на дом — стекол вроде нет, такие они чистые! У каждого дома лужайка зеленая, чтоб дети могли играть, — рассказывал он в Челябинске коллегам.
Городские власти приняли большие планы строительства города, но не суждено было им сбыться. Грянула война.
В госсанинспекции у Комаря тридцать человек штата, наполовину сократили, а потом из этих четверо ушли на фронт. В августе и Николай Федоровича призвали в армию, хоть и вышел он из призывного возраста. Назначили начальником госпиталя. Объем работы резко возрос. В июле начали прибывать эвакуированные, строительные батальоны и колонны, ремесленные училища. Надо было следить за условиями их приема и размещения. В Златоусте до войны было 100 тыс. населения, в первые месяцы оно увеличилось до 150 тыс., а за четыре года войны возросло вдвое.
На пределе работали столовые и хлебозаводы. Надо было усиливать контроль санитарной инспекции. Горисполком настаивал перед военкоматом о возвращении врача Комаря, он нужен городу. Первые месяцы показали, что война предстоит долгая и трудная, условия жизни людей в городе, расположенном в горах, будут тяжелые.
Городские власти будто в воду глядели, по дистрофии в годы войны Златоуст не намного уступал блокадному Ленинграду. Николая Федоровича вернули городу. Никогда ему не забыть, как он принимал первый эшелон с эвакуированными.
Ранним утром из распадков гор пополз густой туман, заполняя заснеженные лощины, затянул пруд так, вроде приподнял его до уровня домов. Зимой густой туман — явление редкое. Николаю Федоровичу он напоминал чудище о семи головах, выползавшее из ущелий. Не здесь ли, в Златоусте, родилась сказка о Змее-Горыныче, думал он.
Однако настроение у госсанинспектора было совсем не лирическое, скорее — наоборот. На выстуженном железнодорожном вокзале, в медпункте он находился вторые сутки. Сам настоял извещать его о прибытии эшелона немедленно и в любое время. И вот сообщили, а эшелона нет и нет, где-то застрял в пути.
В первую очередь пропускают воинские грузы, танки, окрашенные в белый цвет, зачехленные пушки, санитарные поезда, оборудование заводов. Эвакуированное население находится в пути по полтора-два месяца.
Николай Федорович сам проверил, натоплен ли клуб НКВД, приспособленный под эвакопункт, запасена ли питьевая вода, готов ли к выдаче хлеба киоск. Невысокий, энергичный, в белом халате, он не шел, а мчался в изолятор, в санпропускник. Комендант еле поспевал за ним.
— Где матрацы? На чем будут спать люди? Опять на голом полу? Набивайте соломой наволочки! — требовал госсанинспектор.
Комендант не спорил, он даже не оправдывался. У Комаря и раньше-то были большие полномочия, не зря же за глаза его называли сандиктатором, в военное время он может и под суд отдать. В войну можно бы и послабление сделать, а он стал строже, будто упивается своей властью. Так многие думали, не понимая, что каждая ошибка, каждое нарушение режима могут обернуться большими неприятностями.
Он проверял аптечки, график работы медиков из поликлиники на все пять дней карантина.
— Где носилки? В эшелоне могут быть больные. Вызвали бригады носильщиков?
— Николай Федорович, разве это мое дело? — взмолился комендант.
— А чье? На ваш «энский» завод прибывают люди. Связывайся с заместителем директора. Будь добр встретить людей как положено!
Он напомнил, как однажды этот комендант принимал эшелон и что из этого вышло. Эвакуированные прибыли из Киева, долго находились на вокзале. Молодая девушка, помощник санинспектора, прошляпила, не уследила или не придала значения, что несколько человек из эвакуированных пошли к жителям продавать, менять на продукты вещи.
Измученные, голодные, они пережили бомбежки, потеряли родных, применять к ним драконовские меры вроде бы и нехорошо, но с точки зрения медицины, эпидемиологии — они месяц не раздевались, не мылись, среди них могли быть больные тем же сыпным тифом. Через вещи, при общении они могли заразить местных жителей, и это могло быть началом эпидемии. Потому и держат людей в эвакопункте пять дней, никуда не выпускают, а потом уж определяют на жилье.
Приехали люди из Сталинграда, Саратова, Курска. По тому, откуда прибывают эшелоны, можно догадаться, куда подступает враг.
Эшелон, который встречал Николай Федорович вместе с горкомовскими и исполкомовскими работниками, прибыл в полдень. Раскрылись двери теплушек, заводские комсомольцы начали помогать женщинам, старикам и детям собирать вещи, спуститься на землю. На разгрузку эшелона отвели только три часа.
Николай Федорович, работники железнодорожного медпункта, эвакопункта поднялись в вагоны, спрашивали громко:
— Товарищи, больные есть! Товарищи, кто больной? Отзовитесь!
Люди — лица посеревшие, пустой взгляд или агрессивные — не хотят ничего понимать, приходится успокаивать, уговаривать, что не на край света они приехали, их ждут. В первые дни они получат двухразовое питание из двух блюд, хлеба по 400 граммов. Им сделают прививки против оспы и дифтерии.
В те дни донесения санинспектора напоминали фронтовые сводки или приказы: «…В клуб Ленина прибыло 226 человек из Сталинграда, медосмотра не было, санобработка проводилась дезстанцией… В клуб НКВД прибыло 410 семейных, одиночек — 92, детей — 90. Прошли санобработку, прививки не проводились. Больных — трое, отправлены в больницу…»
Приходилось Николаю Федоровичу писать донесения и прокурору, неприятное это дело, но другого выхода не было. Писал: «…В адреса заводов (указывались их номера) прибыло 10 семей, директоры не обеспечили своевременную доставку людей на эвакопункты, люди выгрузились со всем имуществом на перрон. Люди ходили на рынок, в дома к жителям».
Получал и сам строгие предписания проследить, проконтролировать. И следил, и контролировал, почти ежедневно бывал на заводах. Вот где настоящий героизм! Златоустовские заводы за годы войны во много раз увеличили выпуск высококачественного металла для самых сложных видов вооружения, стали нержавеющей, быстрорежущей. В 1942 году выпускали 163 марки высококачественных сталей.
А работали старики, женщины, подростки по 12 часов, и на охрану труда не всегда находились силы и средства. На точилах не было кожухов, на станках — ограждений. Ранения и увечья становились привычным делом. Комарь и здесь воевал — с организаторами производства, мастерами и начальниками. Здесь его называли «гроза Златоуста».