Не открывая глаз, она поприветствовала их.
– Добро пожаловать в мои чертоги! – Её голос был довольно низким, грудным, с бархатной хрипотцой. – Подходите ближе, я не кусаюсь.
– А, судя по твоим дочерям, можно ожидать как раз обратного, – Марис даже здесь не смог удержаться от язвительного комментария.
Матерь открыла глаза и с интересом воззрилась на Мариса. То, что плескалось в глубине её иссиня-чёрных глаз, сразу развеяло все сомнения по поводу её возраста. Женщина, дух, Существо – она была стара.
– А ты хорош. Жаль, что ни одна из моих дочерей не сможет от тебя понести. Им, бедняжкам, приходится довольствоваться всякой дрянью. А такая кровь пропадает, – Матерь деланно вздохнула и перевела взгляд на Сергоса. – Ну, здравствуй, похититель камней.
– Я готов вернуть камни, – тут же подобрался Сергос. – Было ошибкой брать их.
Снисходительная улыбка тронула губы Матери.
– Ты такой милый. И как столько благородства умещается в одном человеке? Мои дочери ведь сказали тебе – камни твои. Они мне больше не нужны, пещеры вырастят мне новые. А эти камни теперь часть вашего узора.
– Узора? – переспросил Сергос.
Его взгляд невольно скользнул по затейливой вязи под ногами.
– Каждое действие, каждый выбор творит узор, – пояснила Матерь. – Судьбы переплетаются – и творят узор. Одни дороги открываются, обрываются другие. И нет дорог верных и неверных, каждая просто создаёт свой неповторимый узор. Если бы ты убил моих детей, ты бы пошёл дорогой, на которой, возможно, был бы уже мёртв. А, возможно, и нет. Но твои спутники были бы мертвы. А, может быть, вы все были бы живы и счастливы где-то далеко отсюда и никогда не оказались в моих чертогах. Дорог сотни. Но суть в том, что ваша дорога привела вас сюда. И дальше узор будет ветвиться отсюда.
Матерь сделала некоторую паузу, затем обратилась к Альбе.
– Тебя я хотела увидеть больше всех. Сколько узлов стягивается на тебе, сколько дорог…
Она прищурилась, всматриваясь в лицо Альбы. Потом поморщилась, отвела глаза.
Альба вздрогнула и Сергос крепче сжал её ладонь. Он только сейчас понял, что за все время так и не отпустил её руки.
– Что ты увидела? – встревоженно спросила Альба у Матери. – Ты же что-то видишь, да? То, что грядёт?
– Я вижу то, что уже произошло, и несбывшееся, и то, что может случиться. Я не знаю, каким будет грядущее. И никто не знает. Его не существует, пока оно не наступит. Ты ведь тоже чувствуешь приближение чего-то, но не знаешь, чего. Вот и я примерно так же. Просто твои глаза светлы и не видят теней грядущего, а мои темны и видят все их разом. Но в итоге мы одинаково слепы.
– Я, кажется, понимаю, – кивнула Альба. – Но прошлое же ты видишь? – она сосредоточенно нахмурилась.
– Ты хочешь спросить об отце. Я не отвечу тебе.
– Почему?
– Настоящее – почва, из которой произрастают леса грядущего. Слишком велик риск – заронить в неё лишние семена и исказить узор. Я открою вам туманную тропу вслед за той, кого вы хотите догнать, как и обещала. Это всё, что я могу для вас сделать.
– А эта помощь разве не нарушит узор?
– Нет, вы сами выбрали дорогу, на которой тропа будет открыта. Теперь так должно быть.
Альба, Марис и Сергос переглядывались, осознавая услышанное. Матерь, тем временем, продолжила.
– Пламенная нисходит. Присядьте, насладитесь закатом, восстановите силы. Их у вас не так много осталось, – невзначай заметила она.
Сергос неприятно поёжился от мысли, что это Существо знает, насколько они сейчас слабы.
– Закат в чертогах прекрасен. Любуйтесь. Когда взойдёт луна, я открою тропу.
Тонкая ладошка выскользнула из руки Сергоса. Альба первая опустилась подле Матери. Кажется, Существо её совсем не пугало. Марис покривлялся Сергосу, сделав выразительное движение бровями, и последовал примеру Альбы. Сергос присел последним.
Одна сторона неба пламенела: закат разливался по ней золотисто-рыжим светом. Другая темнела, из голубой становясь синей, на которой бледный лунный диск приобретал все более чёткие очертания.
Сергос осмотрелся. Гианы сидели кружком, заворожённо глядя на заходящее солнце. Их талии раздались, животы округлились. Они, действительно, были тяжелы.
– Почему вы называете это место чертогами? – спросил Марис.
– А что тебя смущает, человече? Или ты ожидал найти меня в рукотворном дворце, что так нравятся вам, людям?
– Да нет, не ожидал, – пожал плечами Марис. – Я вообще не ожидал встретить тебя или твоих дочерей. Ну, то есть дочерей, может быть, и ожидал. Но явно не так.
Матерь криво ухмыльнулась.
– Посмотри только – у меня под ногами лес. Я живу под крышею неба, а стены моих чертогов из воздуха. И, тем не менее, никто не может ни войти сюда без моей на то воли, ни выйти. Видел ли ты место прекраснее? – Матерь явно не нуждалась в ответе. – Как жаль мне моих детей-полукровок, которые не могут сюда войти и живут в тёмных пещерах и лесах. Они не знают ласки Пламенной.
Сергос только после её слов заметил, что мелкая гиана куда-то подевалась. Уже на тропе её не было с ними.
– Почему они не могут сюда войти? – спросил Сергос.
– Они полукровки. Человечья кровь их отцов не даёт им войти в чертоги.
– А как же? – Сергос указал кивком на гиан.
– Это мои первые дочери, – лицо Матери приобрело блаженное выражение. – В них нет человеческой крови. Когда я осознала себя, вокруг была Темнота. И я пила её, пока она не заполнила меня до краёв. А потом мои глаза увидели свет Пламенной. Она разливала жизнь. И мои дети зародились во мне. Они совершенны. Но больше таких на свет не произвести. Жизненная сила, заключённая в человеческой крови, делает нас тяжёлыми, но дети, рождённые от неё, лишь бледные тени моих первых дочерей.
– Хорошо, а мы? В нас ведь тоже течёт человеческая кровь, – озадаченно произнёс Марис.
– Трудно жить в мире, о котором ты ничего не знаешь? Верно? Ты правда думаешь, что в тебе человеческая кровь? Мы зовём вас людьми, но на самом деле в вас от людей не намного больше, чем во мне. Темнота породила вас. Вы – её дети. Как я и мои первые дочери.
Солнце окончательно скрылось за горизонтом, последний луч погас и на небе воцарилась луна.
– Тогда почему маги продолжают рождаться, а чистокровные гианы – нет? – спросил Сергос.
– О, хотела бы я это знать! – воскликнула Матерь. – Но даже мне известно не все. И эта тайна мне не откроется. Даже в конце моей дороги, в последний день мира, когда Пламенная отнимет всё, что было даровано, и сгорит в собственном пламени, а мои глаза закроются навсегда, я не узнаю этого.
– Что значит «последний день мира»? Ты видишь это? – встревожился Марис.
Лицо Матери перестало быть благостным.
– Вам пора. Слишком много речей. Не задавай мне вопросов, человече, я всё равно не буду на них отвечать! – отрезала Матерь, когда Марис попытался повторить свой последний вопрос.
Матерь поднялась. Она оказалась очень высокой. Несколько пассов руками – и перед ней возникло мерцающее облако тумана.
– Идите! – приказала она.
– А спросить, куда выведет тропа, можно?
Марис встал. Альба и Сергос последовали его примеру. Сергос снова взял её за руку.
– Туда, где вас ждёт ваша судьба, – ответила Матерь. – Мне неизвестны ваши человеческие названия местностей. Идите, – поторопила она.
Марис хотел сказать что-то ещё, но Сергос дёрнул его за рукав, принуждая завершать разговор.
– Спасибо, – сказал он Матери и, не дожидаясь её ответа, шагнул на тропу, увлекая за собой Мариса и Альбу.
Когда они скрылись в тумане, Матерь, покачав головой, снова опустилась на пол.
– Матерь, позволь спросить.
– Спрашивай, дитя.
– Почему ты позвала их в чертоги и открыла им тропу? Их породила Темнота… Но ведь они почти люди. Мы же никогда…
– Они выбрали дорогу, что вела ко мне, – пожала плечами Матерь. – На ней я должна была им помочь. Это дорога, на которой я захотела им помочь. Их узор прекрасен. Он ветвится и меняется с каждым мгновением. Столько дорог открыто… Я должна увидеть, чем это всё кончится. Хочу запечатлеть этот узор прежде, чем Пламенная выжжет мои глаза.
Матерь запрокинула голову, прикрыла глаза. Её руки начали движение, совершая сложные пассы. Из-под ладоней по полу зазмеились узоры.
Глава десятаяПроклятие
Первой вернулась боль.
Разлилась по телу, сжала лёгкие в тиски при попытке глубоко вздохнуть, впилась кривыми когтями в горло. Она заполняла сознание красным густым туманом, липким, спутывающим мысли. Явно пахло горелым мясом.
Натлика с трудом села, попыталась открыть глаза. Удалось это сделать только с одним глазом, другой открываться отказывался. Она обвела видящим глазом развороченную кузню, сфокусировалась на тёмной обгоревшей куче у своих ног, а в следующее мгновение пожалела, что вообще пришла в себя. Её скрутило в приступе жестокой рвоты.
Обгорелая куча была Ивоном.
Натлика ещё несколько раз теряла сознание и вновь приходила в себя. Каждый раз за миг до того, как спасительная темнота гасила все чувства, она внутренне просила, чтобы сознание не вернулось. Но вновь и вновь кошмар пробуждения раскрывал перед ней свои объятия.
Очнувшись в четвёртый или пятый раз, она поняла, что милосердия ей не дождаться, и боль, ни физическая, сминающая тело, ни душевная, комком застрявшая в горле, её не убьёт.
В голове молоточком била мысль: «Прекратить! Прекратить это!»
Взгляд так кстати зацепился за короткий клинок, валявшийся на полу. Последнее, что выковал Ивон перед походом за этой проклятой рудой. Предельным усилием воли Натлика заставила себя подняться и дотянуться до ножа.
Металл холодил руку. Она явственно представила, как это холодное лезвие пробьёт грудину и воткнётся в сердце, забирая горе, гася в ней жизнь. Это просто, всего один удар. Собраться с силами, ударить. И боль уйдёт, и память уйдёт, и, может быть, там за последним пределом она снова встретит Ивона. Она объяснит, что не хотела его убивать. И обманывать его не хотела. Это все проклятие, не она. Он поймёт, обязательно поймёт и простит.