Глава восемнадцатаяНатлика
Марис преследовал тёмную фигуру, рассыпаясь в проклятиях.
Тропа петляла и круто уходила вверх. Марису едва удавалось держать темп, чтобы не терять из виду и не отставать от Натлики, которая явно знала здесь каждый камень и уступ, и не заботилась, в отличие от Мариса, о том, чтобы не расшибиться в мясо.
Солнце садилось, окрашивая всё вокруг в багрянец, близились сумерки. Марис занервничал ещё больше, понимая, что убиться, двигаясь ночью по этим горам, плёвое дело. Сколько огней не засвети.
Сергос и Альба остались внизу. Марис старался не думать о раненом друге, веря, что Альба о нем позаботится. У Мариса сейчас была единственная цель и желание – догнать, наконец, Чёрную Натлику и вытрясти из неё душу. Эта вздорная баба уже успела ему основательно поднадоесть.
Он настиг её неожиданно быстро, успев мысленно настроиться на долгую погоню. Натлика судорожно копошилась в завале булыжников, пытаясь его разобрать. Марис решил не церемониться с ней ещё в самом начале, когда Сергоса ранило её заклятием. Она была слишком опасна, чтобы разводить с ней разговоры, какие бы тайны не скрывала. Заготовленное заклятие готово было сорваться, и Марис помедлил лишь на мгновение.
Натлика обернулась, выпрямилась.
Вид её лица заставил Мариса содрогнуться. Альба была права: маску Натлика носила не только для того, чтобы скрыть свою личность. Её лицо было уродливо. Все какое-то перекошенное, смазанное, сломанное. Кривой, видимо, неверно сросшийся после перелома нос, один глаз не открывался до конца и всё время подёргивался, бровь над ним была будто бы вмята внутрь и рассечена, а потом срослась, как срослась. Но не уродство поразило Мариса, а контраст изувеченной половины лица со второй, нетронутой. Глаз лисьего разреза, бровь дугой, высокая скула натолкнули Мариса на мысль, что эта немолодая уже женщина когда-то была красива. Могла быть красива.
– Чего уставился, проклятый? – хрипло спросила она.
Губы с опущенными уголками некрасиво изогнулись. В багрянце заката она выглядела каким-то гротескным чудовищем.
– Никогда не видел истинного облика скверны, которую ты почитаешь за благо? Ну, посмотри, посмотри. Узри, как она выглядит на самом деле, когда не прячется за смазливым личиком девчонки, которую вы так защищаете.
Марис не хотел с ней разговаривать, знал, что не нужно, но слова сами вырвались.
– Что с тобой произошло? Кто это сделал с тобой, Натлика?
Лицо женщины задёргалось сильнее, когда Марис обратился к ней по имени. Давно, видать, она его не слыхала.
– Проклятие сделало это со мной. Скверна, которую я ношу в себе. И ты носишь. И Вессер носил. И дочурка Вессера. И тот глупец, что закрыл её от моего клинка. И ещё сотни несчастных.
Натлика шла на разговор, и Марис не мог упускать такой шанс. Уничтожить её он всегда успеет, заклятие покалывало пальцы, а эта женщина была сейчас не опасна, раз не напала сразу.
– Ты знала Вессера?
– Недолго. Его было уже не спасти. Браслетов недостаточно, чтоб победить скверну. Они не спасут тех, кто не хочет спасения.
– Ты делаешь эти браслеты? Сама?
– Их делает Ивон. Ивон во мне, – по её лицу пробежала очередная судорога.
– Ивон – это твой муж?
– Да, это мой возлюбленный муж. Мой единственный родной человек. Проклятие убило его, но его дело живёт во мне.
– Как это произошло? – как можно мягче спросил Марис.
– Он нашёл средство против скверны. Сделал первый браслет из проклятой руды. Подарил его мне. Но скверна взбунтовалась во мне, заставила ему о себе рассказать. Рассказать, что я проклятая.
– Он не знал?
– Никто не знал. Только мои родители, но они унесли эту тайну в могилу.
– А когда узнал, как воспринял? – осторожно спросил Марис.
– Он сошёл с ума. Моё проклятие свело его с ума и заставило наброситься на меня, а потом убило его моими руками. Оно думало, что так избавится от чудесного произведения Ивона, но мне удалось его повторить. И теперь дело Ивона живёт во мне.
– Это он с тобой сделал? – Марис кивнул в её сторону.
– Это сделало проклятие! – взревела Натлика. – Чем ты слушал?
Её лицо задёргалось в такт словам.
Марису показалось, что он сейчас задохнётся от жалости к этой женщине. Годами она насиловала себя, скрывая Дар, потом открылась «единственному родному человеку», а он возьми и изуродуй её. Просто за то, что она другая. Совершенней, чем он. И она даже не понимает этого, не видит истины. Это она сошла с ума, не Ивон. Тот просто был чудовищем всегда. И обратил в чудовище эту несчастную. Изувечил её не только снаружи, но и внутри.
Покалывание в пальцах исчезло, Марис позволил подготовленному заклятию рассеяться. Он всё равно не сможет его использовать. Смятение владело им. Почти всю свою сознательную жизнь он мечтал найти того, кто создаёт браслеты и прекратить его существование. А теперь та, благодаря которой у него отняли детство, стояла перед ним, и он ничего не мог с ней сделать. Он помнил об Альбе, о раненом Сергосе, об отце Альбы, чью жизнь Натлика, несомненно, отняла. И ещё о десятках или сотнях наделённых Даром, которых он не знал, и которым могла причинить вред Натлика. Но он не мог ничего сделать ей. Она была одной крови с ним и она была жертвой. Зло породило ещё большее зло, и Марис не хотел продолжать эту цепочку. Не мог.
– Натлика, чего ты хочешь? Какую цель преследуешь?
– Остановить проклятие, неужели не понятно? Я просто хочу остановить проклятие. Спасти несчастных проклятых от них самих.
– Убивая их? Как Вессера? Делая их беспомощными? Как Альбу? А сколько таких ты ещё облагодетельствовала? Это твоё спасение?
– Я не убиваю без необходимости. Только тех, кого уже не спасти, кто полностью поглощён. Я убью единицы, а спасу сотни, остановив скверну!
– Наша Сила – не скверна, Натлика. Дар – не проклятие. Ты ошибаешься. Тебя заставили ошибаться. Ты причиняешь зло тем, кто, на самом деле, твои братья и сестры, кто мог бы поддержать тебя, чьё плечо бы ты могла чувствовать рядом!
– А где твоя поддержка и плечо? Что-то я не вижу здесь твоих друзей? Где же они? – вдруг спросила она.
– Ты прекрасно знаешь, где они, – процедил Марис.
– А, будь они здесь, подставили бы они тебе плечо? Думаешь да? Твой друг защищал бы тебя так, как её? Закрыл бы собой? Я наблюдала за вами на ярмарке. Эти двое слишком увлечены друг другом, чтобы думать о тебе. Ты им не нужен.
Её слова сочились ядом. Марис сам не думал ни о чём таком, но они откликались в нём. Смущали. Поднимали неясные чувства из самых тёмных закоулков его души.
– Ты – лишний, – продолжала Натлика. – Ты не нужен им. Ты защищаешь тех, кому на тебя плевать. Им всем на тебя плевать.
Накатила вязкая беспомощность. И обида. И ревность. Марис сам не понял, почему. Мысли путались. Он не вожделел Альбу. Хотя она была в его вкусе. Прямо очень. Он бы, определённо, приударил за ней, если бы Сергос не начал первым. И если бы она не тянулась к Сергосу. Только вот почему к нему? Чем он лучше-то? Тем, что хорош собой и князь? Тем, что готов всё бросить и решать её проблемы? Так они оба сейчас занимаются решением её проблем, только Сергос получает в благодарность томные взгляды, а Марис получает только рычание Сергоса, распушившего хвост перед красоткой. Да рискует собственной шкурой.
Марис ощутил себя очень жалким и каким-то по-детски беззащитным. Лишний и ненужный, лишний, лишний… Он давно не был ребёнком, он был силен, он оброс толстой кожей и мало что могло бы теперь ранить его душу. Но осталось место, которое так и не заросло и не перестало кровоточить.
Марису было четыре года. Он рос очень крепким и здоровым, внешне вполне сходил за восьмилетнего и работал в поле наравне со взрослыми. Единственной поблажкой для него было то, что, если он заканчивал свою работу и до заката ещё оставалось время, то ему не поручали ничего нового, а разрешали просто поиграть.
Больше всего ему нравилось играть у речки в дальней части поля. На берегу, свесив к воде длинные курчавые ветви, росла раскидистая ива, а рядом было несколько больших плоских пней. Дно речки было усыпано гладкими разноцветными камешками, которые служили Марису игрушками. Он собирал их, раскладывал на пеньках, и его воображение превращало камни в людей и зверей, которые давали представление для него. Как-то раз, когда они с родителями были на ярмарке, ему удалось одним глазком посмотреть на выступление настоящего цирка, и с тех пор его любимым развлечением стало разыгрывание вот таких воображаемых представлений.
В тот раз Марис, как обычно, разложил камешки и принялся придумывать им роли. Большой серый камень стал волком, который умел танцевать, а камешек с красноватым отливом – прекрасной княжной, что пела ему песни. И ещё были камешек-дворовой кот и камешек-благородный воин. И силач. И шут.
Среди камешков вдруг что-то блеснуло, вспыхнул огонёк. Марис от неожиданности зажмурился, а когда открыл глаза, то увидел на пеньке ящерку с большими золотыми глазами и переливающейся от рыжего до темно-красного цвета кожей. Каждая её чешуйка горела огнём. Пока Марис её рассматривал, снова полыхнуло, и рядом с ней появились ещё две такие же ящерицы. Они не были выдуманными, как княжна, шут, волк и остальные. Ящерицы были настоящими.
И к радости Мариса, они хотели с ним играть! Вот это веселье!
Они не жглись и не кусались. Ящерки были очень тёплые, гладкие и забавно пузатенькие. Марис от восторга захлопал в ладоши, рассмеялся, и огненные ящерицы начали кружиться по пеньку, как в хороводе.
Голос отца выдернул его из веселья.
– Что ты делаешь тут? Не слышишь разве, мать зовёт?
– Я… Я не слышал. Они красивые такие, посмотри, папа!
– Кто они?
– Ну, ящерки.
– Какие ящерки?
Марис несколько раз моргнул, испугавшись, что ящерицы ему привиделись. Но нет, вот же они, пляшут на пеньке! Странно, что папа их не видит. Вот же они, тут.