Бывали трупы, которые он не мог определить. Вроде целые, никаких признаков того, что с ними случилось. Просто лежат и всё. Словно спали, да так и умерли. Как-то даже спросил у соседей в строю, что случилось с одним из таких. Ему ответили.
-Сердце встало. Бывает хуле.
-Или опустили, а у него в печёнке захоронка.
Вот так вот. Первое ему было понятно – оказывается, сердечная недостаточность, не всегда просто отмазка в милицейском отчёте. Второе он не совсем понял. Что такое «захоронка» тоже не знал. Позже, пару дней неторопливо обдумывая новое слово и всю фразу в целом, он всё же спросил о чём речь у одного из соседей по бараку. И получил ответ. Захоронкой, называли кусочек лезвия или заточки, загнанный в печень. Удалить его трудно, иногда невозможно. А если человека опускают, этот осколок разрывает печень. Иногда, разрывает и просто по причине неудачного падения или напряжения мышц живота – опасное, в общем, это дело. Однако прочно предохранит от судьбы тех, кто жил ближе к туалету - к «параше», как выражался местный коллектив. Сразу к ангелам, никаких продолжительных унижений…, потому и название такое. По сути, отсроченные похороны. Чуть что и захоронят на местном кладбище, да и всего делов-то…
Однажды его сосед по кровати, не смог отправиться на работу.
-Вставай. – Позвал Лёха, сейчас несколько виновато подумав, что так и не узнал имени парня.
Тот не отозвался. Он толкнул его рукой. Потрогал шею. Холодная как лёд.
Что с ними случилось? Может тоже сердце. Кто его разберёт…, ему на смену, поселился другой заключённый, с нового этапа. Пожилой настолько, что оказавшись перед кроватью, долго стоял и смотрел на верхний ярус. Лёха сидел на своей койке и никак не реагировал – не принято тут проявлять слабость в любой ситуации. Прогнулся хоть где, хоть в любом жесте или слове и будут гнуть дальше, пока не нагнут раком. Возраст не имеет значения, законы палеолита, во многом, походили на законы зоны – так ли везде? Во всех ли зонах и тюремных сообществах? Лёха понятия не имел, он только знал как оно здесь и уже усвоил все необходимые для выживания правила. Он держался в стороне, а мелкие косяки, если таковые и происходили с его стороны, сглаживала его репутация молчаливого, не лезущего в чужие дела человека, уехавшего сюда, по хорошей статье. Наверное, в том, что ему жилось так спокойно, большей частью, заслуга того, что труп в этой правильной статье, не простой, а милицейский. Плюс сука, убитая на тюрьме его руками – он прибыл сюда, уже уважаемым человеком. Мужиком, статус коего не мог подвергнуться сомнению, даже если он допускал незначительные ошибки.
Так что помогать старику, он не собирался. И уступать своего места тоже. Вот если бы старик оказался из блатных – но тогда он и не подошёл бы сюда. Разместился бы у выхода, в той части коек, что приватизировали люди Худого.
-Старый я. – Буркнул мужик.
-Малой. – Ответил Лёха. Кивком показал на тумбочку. – Верхняя твоя.
Старый скривил губы и, поставив ногу на нижнюю часть рамы кровати, кое-как забрался наверх, где и уснул спустя полчаса.
Старик всё время ворчал и почему-то старался держаться поближе к Лёхе. Он не стал особо ярким воспоминанием или как-то ближе, чем весь остальной ныне окружавший его мир. Но он всё время ворчал. В духе того, что чёрные зоны не бывают такими. Что всё извратили, опошлили, освинячили, что мир сошёл с ума, что экспериментаторы херовы, всех уже задрали, что деревья нынче блеклые, небо никакое, а люди реальные понятия вообще забыли.
В общем, когда этого ворчания не стало, Лёха даже немного заскучал. Но ничего не поделаешь – не для стариков работа с топором. Однажды он замахнулся для очередного удара по стволу дерева, замер на мгновение и просто упал лицом вперёд. Охрана увезла его на своём древнем УАЗике. Утром тело лежало на плацу, пока зона не ушла на работу…
В зимнем лесу очень красиво бывает. Всё серебристое. А когда выглядывает солнце, всё вокруг сияет. Почему-то, Лёха был очарован этой красотой. Особенно, если попадались участки с вечнозелёными деревьями. Они всегда были в снежном кафтане, всегда стояли гордо, прямо.
К сожалению, особо не полюбуешься, когда нужно работать.
И всё же он не упускал шанса, поглазеть на окружающее его великолепие зимнего леса. Заслышав команду на перекур, народ, в основном, смотрел себе под ноги усталом взглядом, а если они переговаривались между собой, то чаще смотрели только друг на друга. Конечно, их взгляды скользили по замёрзшему, одетому в белые шубы, лесу, но лишь скользили. Он не замечал, что бы кто-то замирал хоть на мгновение, с восхищением глядя на открывающиеся виды дикой природы, как частенько случалось с ним. Иногда казалось очень странным, что, пожалуй, кроме него, как минимум в его бригаде, никто не обращает внимания на лес и такое изменчивое, прекрасное небо этого глухого края. Но всё же, только казалось, и лишь иногда – он, конечно же, понимал, почему так происходит. Некоторые люди в принципе природу не воспринимают иначе как ухоженную лесополосу в черте города, где из диких животных наблюдаются только три хромых муравья и пала дохлых гусениц. Отбросив таких, а их не слишком много, можно было бы выразить своё недоумение тем, что остальные так же равнодушны к холодному прекрасному краю. Но только не после того, как ты много месяцев сам был на их месте. Когда всё тело ломит от усталости; когда ты должен следить за тем что б и работать продуктивно и притом не пропотеть, потому как это может привести к скорой и вряд ли безболезненной смерти; когда жрать хочется больше чем жить; когда от холода трещат уши - сложно в такой обстановке восхищаться красивейшими видами дикой природы. А иной раз и вовсе, кажется, что всё вокруг только и ждёт удобного момента, что б тебя убить и, если получится, сожрать. И ему так казалось и, привыкнув к тяжёлой работе, заняв место бригадира после, он понял, что ошибался – мир вокруг, дикий мир, от коего тебя отделяет лишь вышка с пулемётом, жесток, но он не злой сам по себе. Просто он очень жестокий, практичный до предела, циничный и очень простой этот мир диких лесов. И при этом безумно прекрасный. Лёха часто в те дни, замирал на месте и смотрел на лес, возвышавшееся над ним небо, иногда он видел совершенно удивительные картины. И каждый раз он удивлялся, почему раньше не замечал всего этого? Прекрасный, дикий и жестокий мир нетронутой природы.
И, по возможности, этот мир, действительно пытается тебя сожрать. Причём это не только вопрос о медведях, вдруг нашедших для себя удобный и питательный продукт – тот самый, что занимается какими-то глупостями в лесу, постоянно шумит, машет железками и вообще ведёт себя безумно сверх всех всяких мер. Ну а что? Если поставить себя на место того же медведя, люди в робах, рубившие лес, разумными не казались ни в коей мере, скорее уж совершенно сумасшедшими животными, которые годятся, в лучшем случае, лишь как продукт питания.
Он тогда продублировал команду на перекур, поступившую по цепочке откуда-то со стороны уже законченной вырубки. Отошёл немного вглубь леса, но не слишком далеко – так что б на вышке его движения не расценили как возможный побег. Зимой, радары пулемётов, позволявшие летом, на приличном расстоянии, отмечать беглецов, всё время выходили из строя, правда, заключённые редко знали какой радар и где, опять накрылся, снят с пулемёта и отправлен в ремонт. В основном, это становилось известно, только при переносе вышки на новое место – пулемёт снимался, и кто-то да мог заметить, что сие грозное оружие, слегка потеряло в объёме, лишившись той айфонообразной выпуклости, что радаром и являлась. В принципе не трудно затеряться среди деревьев, даже учитывая радар и глубокий снег, по которому быстро не побежишь. Да и радары эти, не могли давать точного указания куда стрелять. Он точно не знал, но был более-менее знаком с принципом работы таких вещей. Они фиксировали метки в их крови, больше ни на что их тут не сориентируешь, а это могло дать лишь направление, но не чёткое указание, мол, вон там у него голова, туда стреляй. Вышка почти на сто процентов гарантировала смерть беглеца, если только он срывался в лес, будучи в поле прямой видимости, на глазах у человека, стоявшего за пулемётом. Как раз сейчас, он в прямой видимости и лучше, как говорится, прикинуться ветошью и не отсвечивать. Впрочем, можно было так не осторожничать – сегодняшний вертухай, на свои обязанности решительно и прямо тут, положил с прибором. Вон, видно как мерно покачивается его пушистая ушанка – спит опять. Удивительный, кстати, человек - раньше Лёхе не доводилось встречаться с теми, кто умел спать стоя.
Достал сигареты, повернулся спиной к отрабатываемому участку, где он ещё не все деревья отметил как годные к вырубке. Участок чуть на север, пересекающийся с участком другого бригадира, пока не осмотрен. Конечно, потом тут все деревья вырубят, подчистую – политика партии. Но сейчас рубятся только те деревья, что подходят – куда подходят, зачем и почему, ему не сообщали. Он знал что искать, и какие деревья отмечать, всё, на том спектр необходимой информации для надлежащего исполнения своих обязанностей, заканчивался. Да и не особо его интересовало, куда и зачем идёт этот лес. Может, он идёт на экспорт, обеспечивая стране ещё одну десятитысячную долю процента ВВП, а может лес нигде не учитывается и начальник колонии, самолично его продаёт налево – вообще плевать. Не его ума это дело, что называется.
Там, рядом с разлапистой ёлкой или елью – в общем, дерево симпатичное такое стоит, Лёха застыл, пуская облачка дыма сигаретного и любуясь очередным прекрасным видом. Тут, по какой-то причуде природы, образовалась естественная просека, уходившая в чащу леса. Он словно бы смотрел на полотно победителя на какой-нибудь именитой выставке. Открывшийся вид, выглядел нереальным. Так и казалось, что сейчас если шагнуть вперёд, он не в просеку зайдёт, а врежется лбом в трёхмерное полотно, растянутое на широкую стену. Нереальности этой картине, нарисованной самой природой, придавал и начавшийся снег. Редкие невесомые хлопья, медленно падали вниз. Отчего-то щемило сердце, душа словно бы пела, даже сумел забыть, что на нём арестантская роба и что если он вдруг решит прогуляться до конца просеки, в спину ему прилетит короткая пулемётная очередь. Хотя вертухай снова дрыхнет, может и не прилетит ничего. Если не окажется случайно в спектре обзора другой вышки…, в тот момент, когда дух захватило, а потом немного отпустило, он подумал, что, возможно, его восхищение всеми этими красотами природы, не что иное, как попытка хоть ненадолго забыть, кто он сейчас и где находится. Просто попытка отвлечься от реальности – водки-то нету, не наливают тут по первому требованию, вот и приходится как-то вертеться.