Бледный, осунувшийся, теперь по-настоящему дистрофичный, с восковым жёлтым лицом.
Прав был бригадир, как оказалось...
Спустя полчаса приехал древний УАЗик (может новый, их снова начали выпускать – кому-то на заводе, видимо, приснился дедушка Ленин и прописал пистона, за предательство исторических корней Родины), парня погрузили в кузов, машина уехала.
-Куда его? – Спросил он у мужика, вышедшего из барака с той же целью – покурить.
-На кладбище. – Мужик показал рукой куда-то в сторону леса. – У нас там своё, зековское. Там его и закопают. Дурак пацан был. Такому доходяге в карцере хана, проверено уже.
Курили молча. Потом мужик ушёл обратно, а Лёха долго стоял там, глядя на место, где уже не было тела, только бетон.
Ему вдруг показалось, что однажды так же увезут и его.
-Хуй вам всем. – Злобно прошипел он. – Я Лёха!
Дни походили один на другой, сколько их прошло, он не запомнил. Совету Худого, он не последовал – просто не смог. Улыбаться, когда всё тело постоянно ноет от тяжёлой работы? Не так-то это просто. Вот блатные улыбались часто, смеялись, играли в карты, наслаждались жизнью даже тут, в этой сумасшедшей зоне. Впрочем, может, все зоны похожи на эту, ему не с чем было сравнивать, кроме старых фильмов о зонах, коих уже давно не существует в этом мире.
Он старательно работал, не выбиваясь из коллектива своей излишней старательностью и не позволяя себе «филонить» - один из заключённых, рубил дерево в его бригаде, именно таким образом. Топором машет, по дереву попадает, звук есть, и всё. За весь день зарубка не продвинулась больше чем на пять сантиметров. Там парню ничего не сказали, только бригадир пару слов, коих Лёха не расслышал. Мужик пожал плечами и продолжил создавать видимость активной работы. Судя по некоторым словам, которые он уловил краем уха на перекуре – курили не вместе, просто бригадир давал команду, и кто где хотел там и пускал облачка сизого дыма. В основном курили, там же где рубили, но иногда народ собирался в группки, перекидывались словами, обменивались новостями – состав бригады постоянно менялся, такой тут был заведён порядок, уж и непонятно зачем. Не менялись только отдельные люди, коих указывал бригадир, Лёха оказался в числе таких, на третий день работы. Почему? Он не спрашивал, а пояснять никто не собирался. Так вот, в один из таких перекуров он услышал пару слов, из коих сделал вывод – этот заключённый, тоже новичок, прибывший с тем же этапом что и он.
Вечером, парню не позволили отправиться на боковую. Окружили трое и вежливо попросили следовать за ними - его отвели к блатным. Лёха не смотрел, не слушал и не интересовался происходящим – так поступало большинство, так делал и он. Коллектив, в котором ты собираешься подняться, нужно прочувствовать, слиться с ним, стать его частью. А он не собирался навсегда оставаться тем, кто машет топором до седьмого пота. Просто пока непонятно, как сменить свой статус и положение на более выгодные…, о чём вёлся разговор он не слышал. Только последние слова тех троих, что сопроводили филонщика к блатным.
-Пошли, Худой рассудит, что и как. Не рыпайся. Филонишь? Будь готов к раздаче.
Рассуждали там не долго. Послышался глухой стон, потом хруст и серия шмякающих звуков, чередующихся со стонами. Потом «филонщик» вернулся на свою кровать – ползком. Лицо не тронули, били по торсу. Не слишком долго, но профессионально и с силой, какой к вечеру в бараке не оставалось уже ни у кого. Парень больше не создавал видимость, теперь он работал как все, а иногда и получше, что вызвало одобрение бригадира. Лёха этого момента тогда не понял и продолжал присматриваться к новой реальности. Только через пару недель, он узнал, почему зеки, работавшие лучше прочих, но так, что могли так же эффективно работать и на следующий день, ценились коллективом и пользовались надменной благосклонностью блатных. Узнал в один из выходных дней, когда их не гоняли на работу – он на всю неделю, был такой один, выходной этот. Хочешь, не хочешь, а за день ты должен отдохнуть, восстановить силы и снова вперёд, на штурм высот честного, непременно тяжкого труда.
Пожилой мужик, сам завязал с ним разговор – о погоде, о грядущей зиме, которая здесь отличалась сильными морозами. Лёха морозов не боялся. Он бывало, в морозы, и без шапки ходил и без шарфа – что ему эти морозы?
-Дурак что ли? – Удивился зек, подавившись дымом. – Ты как в морозы башку-то себе не отморозил? – Лёха пожал плечами – он не врал, говорить что-то ещё бессмысленно. – Ну, я не знаю парень, уникум ты походу. – Старик тоже плечами пожал. – Но ты молодой, здоровья много. А я хрена лысого так рисковать буду. В сороковник морозу, башку простудить так можно, что потом сам не поймешь, как ласты склеил.
Тут уже Лёха поперхнулся – сороковник? А так бывает вообще? Старик рассмеялся и пояснил, что тут бывает и похлеще, сорок - это ещё тёплая зима. В прошлую ударило за шестьдесят.
-Семеро на обратной дороге насмерть замёрзли. Дураки – им говорили, аккуратно, вспотеете, всё, хана. Куда там! – Он махнул рукой, мол, что быку объяснять, куда шуруп вворачивать? Он всё равно кроме «му» и травки пожевать, другого ничего не понимает.
Лёха минуту переваривал информацию – шестьдесят морозу. Он не мог представить себе такого холода. Впрочем, память услужливо подкинула пару образов из прошлого, из экспериментов по различным воздействиям на пространственное положение предметов и живых существ, в строго определённой плоскости. Мышка вот вспомнилась. Он тогда догнал температуру до пятидесяти пяти. Мышка окочурилась через три минуты.
Разговор они продолжили, старик обладал важной информацией, а этого Лёха упустить не мог, от того сколько он будет знать об этом месте, зависели и его жизнь и его будущее.
Так он и узнал, в разговоре обо всём подряд, что каждая бригада, берёт на себя одного-двух блатных – их норма работы рассчитывалась на бригаду. Норма небольшая, даже несущественная – если бы они работали хотя бы допотопными бензопилами. Но весьма внушительная, при работе обычными топорами. Зеки, «мужики», должны были отработать и свою норму, и норму блатных. А сделать это в такой работе, с таким инструментом, было весьма не просто. Поэтому «стахоновцы», ценились. Не так что бы сильно, но ценились. Нескольких, старик даже по именам знал, назвал их тут же – Аркаша, Бубба, Зелёный, Туман, Сёма Тупак, в общем, «стахоновцев» знали по именам…, почему стахановцы?
-Молодёжь блять. – Буркнул старик, услышав вопрос. – И чему вас учат?
Потом он долго рассказывал, как раньше было и что такие зоны как эта, полное извращение, насмехательство над всем институтом системы исправления и наказания (слова он использовал другие, часто матерные, но смысл тот же) и просто идиотизм, в стадии белой горячки. А отвечать на первый вопрос, так и не ответил. Пришлось Лёхе остаться в неведении, относительно происхождения термина «стахановец».
Один из выходных дней, отличался от всех прочих. К тому времени, погода испортилась, часто лили дожди, что работу в лесу не отменило никоим образом. И каждый день работа начиналась с той же фразы о честном труде. С ушей льёт, одежда мокрая, хлюпают сапоги – хоть их выдать догадались и на том, как говорится…, а начальник в непромокаемом плаще, вещает о пользе труда, который честный. Наверное, это больше всего напрягало и бесило. Лёха уже более-менее освоился и мог работать сносно, не рискуя на утро проснуться с дикой болью в каждой мышце тела. Но эти напутствия и в жару и в холод! А ещё мошкара. Как вечер, так она прилетает поужинать. Если для них вырубка была работой, то они сами, для насекомых, стали чем-то вроде раздаточного пункта в столовой. Сущий Ад, но напутственные речи о честном труде, повторялись раз за разом. Недели две он с трудом боролся с желанием взять и громким криком послать начальника куда подальше. Держался изо всех сил, а потом вдруг заметил, что пропустил момент с напутствием. Удивительно, но он настолько привык, что пропустил мимо ушей уже опостылевшие слова. Они стали чем-то вроде шума ветра в листве…, и он не ожидал что смена погодных условий, тут тоже понимается в канве своеобразной местной идеологии о том, что честный труд должен быть тяжек. Пока трое из бригады не свалились в горячечном бреду, одежду, на более подходящую сезону, им не выдавали. Ребят утащили в больничку, незадолго до завтрака, в тот день выход на работу даже задержался – начальство раздавало одежду. Сапоги резиновые. И собственно всё. Что интересно, в тот день, по пути к месту работы, из разговоров заключённых, он узнал, что тут так всегда. Пока кто-то не свалится в горячке, считается, что условия труда вполне приемлемы для эффективного исправления заключённых. Хотелось бы посмотреть на того, кто это придумал. И задушить его своими руками.
Когда на площади появился труп одного из тех трёх заболевших, им выдали, в комплект к сапогам, ещё немного новой одежды – непромокаемые плащи и шляпы. Которые всё равно промокали, хотя и не сильно. Надо полагать, лёгкая промокаемость, была не случайной и, неким таинственным образом, улучшала исправительную составляющую тяжёлой физической работы.
В такое вот время осеннее, выходной, отличавшийся от всего, что Лёха успел здесь увидеть и случился. Собственно, это отличалось от всего вообще. Он и придумать такое вряд ли сумел бы.
Как именно организовалось и всё началось, прошло мимо его внимания. В какой-то момент заметил, что люди собираются на площади большими группами. Блатные, как всегда, держались на некотором удалении от мужиков. Охрана притащила для них даже лавочки, где они и расположились с относительным комфортом. Что-то затевалось, и Лёха присоединился к толпе, инстинктивно выбрав ту группу, которая образовывала костяк его рабочей бригады. Перекинулся с ними парой слов, закурил, вопросов не задавал, просто ждал, как и все. Может, стоило спросить – не был бы так шокирован происходящим дальше.
Однако надо признать, шок быстро прошел, и он с удовольствием вспоминал этот день ещё пару месяцев – до следующего подобного. Да, подобные дни, как выяснилось позднее, проводились регулярно, но никогда не были копией один другого.