– Волк! Это волк, Олег Владленович…
– Какой волк? Молчи! – кривясь от сочувствия, шептал Олег Владленович. Ему было стыдно, что он, здоровенный взрослый мужик, абсолютно цел, без единой царапины, а мальчишка, пацаненок, за которого он перед всем светом обязан отвечать, истекает кровью. Что ж такое могло случиться с ним в стенах музея?! Да к тому же когда внутри никого нет – только свои. Сейчас думать об этом не стоит – надо Шурку спасать. Но вторым планом в мыслях Олега Владленовича уже стучал металлический холодный молоточек: ЧП, ЧП!
Некая мрачная сторона жизни замаячила впереди как тень, грозя вот-вот выглянуть, высунуть свое мерзкое рыло из-под пелены обыденности.
«Волк… оборотень», – шептал Шурка и бледнел, угасал прямо на глазах.
– У него шок. Бредит, – вполголоса заметил фельдшер. – А может… собака напугала? Хотя в музее…
– Собака, волки, черти с рогами… Плевать мне сейчас на это! – взорвался Пашков. – Вы мне мальчишку спасите!
– Да вон больница уже, – испугался фельдшер. – Помогут. Чего вы?
Шурку положили в больницу Склифософского. Лучшие врачи-реаниматоры занялись его ранами.
Олегу Владленовичу трудно пришлось, когда он сказал, что не знает, откуда у мальчика взялись такие ножевые раны на теле. Что он, руководитель кружка, оставил своего подопечного одного в запаснике музея и не мог видеть, что с ним происходило в течение примерно получаса. Дежурный врач ничего не сказал Пашкову, но как-то брезгливо посмотрел на него.
– Вы в курсе, что я обязан известить милицию? – сухо спросил он и сделал знак медсестре.
Пашков затравленно глядел на врача. Он думал сейчас о том, что будет, если несчастный Шурка умрет. При этой мысли ему сделалось дурно.
– Да-да, конечно, – плохо понимая, о чем речь, согласился он. Нет, Шурка не должен умереть. Только не это! Сердобольная медсестра, увидав, как он побледнел, протянула ему ватку с нашатырным спиртом.
Тем временем Шурку положили под капельницу в палату интенсивной терапии. Он вновь потерял сознание, и ему назначили переливание крови. Олег Владленович дежурил в больнице до тех пор, пока не прибыли родители мальчика.
По факту ЧП завели уголовное дело. Следователь звонил Пашкову, обещал прийти в музей на днях, чтобы побеседовать со свидетелями и осмотреть место происшествия, но вот уже второй раз встреча отменялась. У капитана милиции, следователя Адашева, и без порезанных шестиклассников был завал на работе.
Шурка лежал в больнице, все еще в тяжелом состоянии. Его родители, ребята-кружковцы и начальство – все наседали на Пашкова, надеясь выяснить хоть какие-то подробности, понять, что произошло, но Олег Владленович ничего толком не мог им ответить. Он сам ничего не понимал.
Некоторое время спустя он решился: позвонил следователю и заявил, что больше ждать не может, что намерен осмотреть место происшествия сам. В конце концов, это его рабочее помещение, и дольше держать его на замке все равно невозможно.
В ответ на это следователь Адашев тяжело вздохнул и велел подождать еще полчаса: сейчас он сам подъедет.
– Не лезьте без меня. И возьмите перчатки на всякий случай.
Явился он, конечно, не через полчаса, а через час. Но Пашков был рад, что дело все-таки как-то двинулось. Он открыл запасник, и вместе они вошли в комнату.
Все здесь оставалось точно таким, как было в тот злосчастный вечер, 16 мая; кровь на полу, на том месте, где лежал без сознания Шурка, выразительно указывала, где именно случилось несчастье.
– Значит, здесь вы нашли мальчика. Угу. – Осматриваясь, следователь Адашев разговаривал как бы сам с собой, не глядя на Пашкова. Олег Владленович мрачно кивнул.
– Исторический, значит, кружок, – сказал Адашев. – А оружия-то, значит, не нашли… А это? Так и было?
С правой стороны комнаты, возле стеллажа, валялась перевернутая пожелтелая коробка.
– Не знаю. Это…
Шустрый капитан согнулся и поводил над коробкой пронзительным взглядом. Не касаясь находки руками.
– Как вы думаете, здесь кто-то был? Я имею в виду – кроме Шурки.
– Кружок у нас по средам в 18.30… Обычно я прихожу минут за пятнадцать, ребята некоторые уже к этому времени тоже подходят…
– Любят, значит, историю… А в тот раз?
– В тот раз меня позвали к телефону, замдиректора сама заскочила. Я пошел. Дверь оставил открытой – все равно в музее никого, кроме своих.
– А замдиректора? Осталась?
– Да нет, зачем? Мы с ней вместе пошли. Телефон в приемной, у директора. Она на свое место вернулась, она там сидит, в приемной.
– Угу…
– Я сторожа спрашивал уже: он у нас на воротах после шести вечера. Он сказал, точно не помнит, во сколько Шурка пришел, но, говорит, как обычно. Значит, немного раньше половины шестого. А двое ребят, наверное, уже после него явились – я с ними в коридоре встретился, когда шел из директорской.
– А сторож насчет них что говорит?
– Он точно не помнит, кто раньше, кто позже.
– У вас в музее журнала нет, посещения не отмечают?
– Для взрослых есть. А ребят не отмечают. Они ж не на работе…
– М-да… Ну ладно. – Следователь подошел к кровавому пятну на полу и, кряхтя, опустился на коленки рядом с ним. Покрутив головой во все стороны, изогнувшись, заглянул под стеллаж, нависающий низко над полом.
– Черт, ничего не видно! И шея затекает. – Выпрямившись, следователь вынул из кармана полиэтиленовый пакет, надел его на руку и, заняв снова крайне неудобную позу низкого старта, засунул руку в пакете под стеллаж.
– Угу. А вот и орудие преступления. Что это, как вы думаете, Олег Владленович? Нож или кинжал?
Пашков в изумлении уставился на предмет, который осторожно держал в руке следователь Адашев.
Вместе они подошли к письменному столу, приткнутому в уголке. Пашков зажег настольную лампу, расстелил первую попавшуюся карту изнанкой вверх, и следователь аккуратно выложил предмет из пакета.
Лезвие, испачканное в крови, побурело. Но пятна не портили впечатления; это было незаурядное и очень красивое орудие убийства: длиною чуть меньше мальчишеского локтя, изящный, но не тонкий, с широким лезвием – то ли нож, то ли кинжал. Черенок из светлой кости крепился на лезвии двумя винтами, посередине рукояти красовалась фигурная накладка из металла, изображающая что-то вроде волка, только какого-то странного…
– Волк. Только из шкуры вылез, – вполголоса произнес Адашев. Быстро взглянул на Пашкова и нагнулся к кинжалу, чтобы рассмотреть поближе. На верхушке черенка он заметил какие-то выпуклые буквы.
– Дабл В. Дважды…
Пашков тоже увидел буквы.
– Ох, нет! – сказал он. – Это не английский! Посмотрите на лезвии. Видите? Мелко? Werewolf.
– Вервольф? – повторил Адашев. – Хм. И что это значит?
– По-немецки «вервольф» – значит оборотень, – механически ответил Пашков. Шурка говорил об этом. Волк. Оборотень. Олег Владленович начинал смутно догадываться о том, что произошло.
Но, положа руку на сердце, честному научному сотруднику Исторического музея поверить в такие догадки было не менее трудно, чем в тайного убийцу среди своих коллег или ребят-кружковцев.
Пашков застыл посреди комнаты, вытаращив в пространство стеклянные пустые глаза.
Адашеву это не понравилось.
– Что это значит?! Товарищ Пашков! Говорите немедленно. Или мне придется вызвать бригаду и арестовать вас по подозрению…
– Погодите! – Олега Владленовича озарило. Он кинулся к валявшейся на полу коробке с ярлыком «1947 г.…». – Здесь наверняка что-то должно быть! Отчет экспедиции… Описания…
– Это нельзя трогать! Возьмите, по крайней мере, перчатки! – засуетился Адашев. Пашков только отмахнулся.
– Неважно. Не в том суть! Вы сами сейчас поймете…
Он стремительно рылся, выкидывая из коробки какие-то свертки и предметы, уделяя внимание только истрепанным бумагам с пожелтевшими краями. И спустя пять минут лихорадочные поиски привели к желаемому результату.
– Вот! – торжествующе вскричал Пашков, махнув рукой капитану. – Смотрите! Читайте! Нет, я прочту…
И, не дожидаясь согласия, начал читать:
– «23 августа ефрейтор Гусев А. Д. и вольнонаемный Кравченко Д. П. нашли в северной стороне крепости, под стеной башни А, на участке АЕ-12 (точное место указано на плане, рис. 5) схрон команды «Вервольф», как и было донесено жителями деревни Лебяжино со слов захваченного ими фашистского прихвостня Коробчука Григория. Среди предметов, заложенных в схрон, были найдены: карта Одесской области, штабная немецкая, масштаб 200 000:20 (передано представителю СМЕРШ по району Вороненкову И.Е.), котелок алюминиевый, фляга, консервы…» Ну это не интересно!
А, вот! «Кинжал специальный “Вервольф„бойцов подразделения “Вервольф„…» Так, так, так… – Пашков остановился, пробежал по строчкам глазами и торжествующе ткнул пальцем в бумагу. – Точно! Я так и думал!
– Что вы думали? – озадаченно спросил Адашев. Он все еще ничего не понимал.
– Смотрите, здесь руководитель экспедиции пишет, что, когда схрон был обнаружен, ефрейтор Гусев А. Д., рассматривая нацистский кинжал, не удержался и, вроде как желая проверить балансировку, метнул нож в ближайшее дерево. Ему повезло еще, этому ефрейтору, что он, во-первых, был не один, а во-вторых, на открытом месте. Он метнул нож в одну сторону, а нож… на лету развернулся, сменил направление с точностью до наоборот и наверняка вонзился бы в горло этому дурачку Гусеву, если б не его быстрая реакция. Ефрейтор успел уклониться от удара, но все равно кинжал разрезал ему левую скулу и слегка задел ухо. Вольнонаемный Кравченко, увидав такое чудо, перепугался и чуть было не сбежал. Потом все же опомнился, помог раненому добраться до санчасти… Не верите?! Читайте! Вот тут все написано!
Ошарашенный Адашев внимательно посмотрел на Пашкова и действительно стал читать. А возбужденный, взволнованный Олег Владленович принялся расхаживать между стеллажами.
– Вот это да! Теперь только бы Шурка выздоровел… Знаете, у меня просто гора с плеч! Если бы не Шурка, пацан… Теперь ясно, что среди наших убийц нет! А то косились же все друг на друга, на меня.