Надо же: шестьсот шестьдесят шесть, число зверя! А что, если?..
Нет: срочно что-то делать, меры принимать, меры… И тут, как в омут головой, принял он решение: к заведующему! Заведующий, как человек пьющий, но партийный, сумеет в вопросе разобраться с правильной идеологической точки зрения. С другой стороны – не станет молодого специалиста в дурном свете перед сотрудниками выставлять. Не сможет – небось у самого рыло в пуху.
Не откладывая дела в долгий ящик, явился молодой врач в кабинет заведующего.
И для затравки выложил перед начальством статистику по шестой палате ИТ (интенсивной терапии).
Всего в отделении было восемь палат. Каждый врач вел свои две палаты, окаянная же шестая была на попечении сразу двух врачей, один из которых, однако, находился сейчас в отпуске.
– Ну и чего это ты мне бумажки суешь? – вяло поинтересовался заведующий отделением, между прочим доктор наук, А. К. Жуков.
В подсунутой Геннадием Алексеевичем статистике получалось по цифрам, что каждый второй аккуратно в шестой палате помирает. Вместо того, чтобы поправляться. Оно конечно, палата ИТ – это палата ИТ, это вам не грязелечебная физкультура. Но, с другой стороны, безрадостные показатели палаты уж очень резко выделялись на фоне остального социалистического соревнования.
Доктор наук Жуков мрачно просмотрел цифры и перевел недоумевающий взгляд на молодого коллегу:
– Вот, значит, какие у нас дела… – протянул он. – Намекаешь, значит? В смысле, что не справляешься, да? Не можешь доглядеть за всеми, да? В том смысле, что у нас недоукомплектация, потому что Варька в декрет ушла осенью, Климович в отпуске, еще одного врача так и не подобрали взамен… И что?! Да я сам все знаю!
– Да я, Андрей Константинович, не то… Не это хотел! – взмолился молодой специалист. Все-таки, когда заведующий расходится, остановить его нелегко. – У меня… другое… Сомнение у меня…
Это была неожиданная реплика.
Заведующий с интересом воззрился на Геннадия Алексеевича, будто ожидая, что «сомнение» прямо сейчас откуда-то из недр молодого коллеги выскочит и ощутимо материально проявится перед глазами. Впрочем, тут же ему пришла в голову другая, более опасная мысль, и он нахмурился.
– В чем? В чем сомнение? – спросил он, нервно поглядывая на портрет В. И. Ленина, хитро прищурившегося из-за спины молодого коллеги.
Геннадий Алексеевич заметил, как заведующий стрельнул глазами в Ильича, и гусиные пупырышки пробежали по его спине.
– Нет-нет!!! Я не в этом смысле! – воскликнул он и заторопился пояснить: – Я… Вы понимаете, Андрей Константинович, какая неприятность… Кого ни положу у себя на шестую койку…
– Ну-у-у? – заинтересованно спросил заведующий. Неизвестно, что именно он жаждал услышать, но явно не то, что Геннадий Алексеевич собирался ему сообщить.
– …помирает! – объяснил врач. – Вот кого ни положишь – непременно помрет! И так уже вторую неделю. Представляете?!
– Не очень, – признался Жуков.
– Я тоже. Я просто не могу понять, в чем дело! Вот у меня списки. Посмотрите, вот…
Заведующий схватил протянутые дрожащей рукой бумаги:
– Козлов Антон Александрович, 21 год, сепсис… Кучкин Олег Васильевич, 43 года, осложненный гипертонический криз… Громушкин Лев Аркадьевич, 61 год, прогрессирующая стенокардия…
В списке значилось всего девять персон.
– М-да. И что, значит… – Заведующий покашлял. – …все?
– Все! – с отчаянием в голосе покаялся молодой врач. – Я ума не приложу: что с ними творится? Мрут буквально как мухи.
– Это странно, – после долгой паузы признал заведующий. Он еще раз изучил список, более внимательно.
– Вайдербург Марк Львович, 52 года, печеночная недостаточность… Маркин Олег Геннадьевич, 34 года, острая токсикоаллергическая реакция… Гингадзе Анзор Луарсабович, 41 год, пневмония… Что-то я закономерности не улавливаю! Есть между ними хоть какое-то сходство?
– Они все умерли, – ответил Геннадий Алексеевич, вперив светлый опечаленный взор в лицо заведующего. – И лежали на шестой койке в шестой палате нашего шестого отделения.
– Ага.
– И ведь что особенно нехорошо: слухи уже пошли. По больнице. – Голос молодого коллеги снизился почти до шепота. – Говорят, мол, вот – сатанинское число зверя, 666…
– Елки зеленые! – возмутился заведующий. – Еще не хватало – до главного дойдет… Ладно. Сегодня у тебя там что?
– Два места свободных в палате.
– Хорошо. Кто у нас сегодня дежурит по отделению? Ага, я дежурю… Ну и замечательно. Я лично пригляжу, чтоб никого туда не клали пока. Разбираться будем, Геннадий. Всё. Иди.
Геннадий Алексеевич ушел, облегченный душою. Его чрезвычайно радовало, что теперь груз тайны разделен между ним и заведующим, лицом ответственным во всех смыслах и даже партийным.
Андрей Константинович, напротив, совсем не радовался. Хотя это недолго его напрягало: когда врач дежурит, лелеять свое внутреннее «я», разбирая эмоциональные состояния, ему недосуг. Впрочем, по той же самой причине он моментально забыл и весь разговор свой с Геннадием Алексеевичем. И когда вечером в отделение поступили пятеро новых больных, одного из них заведующий Жуков беззаботно устроил на шестой койке в шестой палате.
Фамилия больного была Пантелеймонов. Бедняга не дождался даже утренних процедур: к пяти утра он был уже мертв.
И тогда состоялся в кабинете заведующего «Большой совет в Филях».
Взволнованный Жуков созвал всех сотрудников отделения и посвятил в суть происходящего. После чего призвал каждого из присутствующих коллег открыто высказать профессиональное мнение.
Но ни Елена Павловна Добродеева, врач, кандидат наук, ни Леонид Макарович, врач, доцент, ни Максим Николаевич, ординатор-аспирант, ни Лешенька Сомов, вольноошивающийся практикант с последнего курса медицинского училища, ни сам заведующий, ни тем более злосчастный Геннадий Алексеевич – никто не смог представить собранию мало-мальски непротиворечивую версию таинственного поведения пациентов шестой палаты, которые все как один уходили из жизни с шестой койки шестого отделения.
Глупости типа: «они отравились нашей больничной пищей» или «я говорил, что сквозняки провоцируют пневмонию у лежачих» – были отметены сразу, строго опровергнутые фактами и холодным разумом.
Никакой пневмонии у этих пациентов не было, и среди умерших ни один не пролежал более суток, а последний несчастный даже и позавтракать не успел.
Просить вскрытия в большинстве случаев было поздно – родственники уже забрали тела из морга больницы.
Кстати сказать, в этом моменте обсуждения Геннадию Алексеевичу строго поставили на вид за то, что не сразу поделился своими сомнениями с коллегами.
– Мы здесь все одно дело делаем, – сурово подчеркнул заведующий. – А потому: кто, где и отчего помирает – все у нас должно быть открыто. Чтоб сразу знать. А не гадать тут, как бабки старые…
Геннадий Алексеевич каялся перед коллегами в проявленном малодушии и неверии в силы коллектива. И в качестве первого шага к открытости предложил:
– Давайте вскроем Пантелеймонова! Он единственный оставшийся у нас труп. Умер последним и пока еще в больничном морге…
Коллеги переглянулись.
– Не хотелось бы выносить сор из избы, – многозначительно крякнул доцент Леонид Макарович, старый и опытный врач.
– М-да… Костопарчев, – кивнули одновременно Елена Павловна и Максим Николаевич. Заведующий нахмурился. Эти четверо давно работали вместе и понимали друг друга с полуслова.
Лешеньке и Геннадию Алексеевичу, как людям недавним, пояснили: патологоанатом Костопарчев, делающий для отделения вскрытия, человек исключительно желчный и склочный. Возможно, что он такой склочный именно потому, что желчный, а может, и наоборот. Но дело в том, что просто так вскрывать тело умершего он не станет, потребует непременно особо мощный резон предъявить. Убедительный аргумент – чего ради ему, Костопарчеву, в этом мертвяке копаться? За зарплату, что ли?!
Циничный, въедливый и вредный Костопарчев может и главврачу на кого угодно донести, ему отношения с людьми портить – одно удовольствие. Его ж скукота заела с безответными покойниками.
Ну а главврач – это главврач. Кто его знает, что ему в голову придет? Как-то не хочется связываться.
Спорили-рядили, ничего никак не могли надумать толкового.
Наконец, заведующий, как лицо партийное, рубанул воздух ладонью и решил поставить точки над «ё» по-демократически, путем голосования:
– Кто за то, чтоб рискнуть и вскрыть Пантелеймонова?
Вверх взметнулись четыре руки. Леонид Макарович воздержался, а заведующий забыл, что тоже может голосовать, как член коллектива. Поэтому большинством в пять голосов решили все-таки подъехать как-нибудь на кривой козе к вредному Костопарчеву, чтобы он своей циничной рукой разобрался в причинах смерти Пантелеймонова.
– А пока там что – койку из палаты убрать! – предложил Геннадий Алексеевич. По неопытности. Но все так и ахнули: убрать! Видали?!
– Да за это… За это ж… А! – заведующий Жуков, не найдя слов, только рукой махнул на молодого несмышленыша. – Да даже в угол ее задвинуть я права не имею! У нас ведь знаешь какой народ?! Только держись! Куда, скажут, койко-место народное затырил? Пайком больничным личный скот разводишь?! Неучтенные простыни из закромов родины себе на портки пустил?! Да даже если ногу у этой кровати сломать – тут же анонимки посыплются на меня, как на вредителя народного имущества. Нет. Этим путем мы не пойдем. Не можем, – сурово сказал парторг Жуков и честно глянул в глаза Ильича. В добром прищуре вождя со стены ему мерещилось некое печальное сочувствие.
И тут будущий медбрат, практикант Лешенька, подал разумный голос:
– А давайте я пока туда лягу! Для коллектива я готов.
Все так и ахнули от Лешенькиной сознательности.
Лешенька был здоровенный бугай, бестолковый в смысле профессии, но далеко не дурак.
Сразу после практики Лешеньке предстояло сдавать сессию, а готовился он к экзаменам в общаге медучилища. Это вполне проблематичное занятие. Тут же, в отделении, сообразил Лешенька, ему будет и тихо (все больные в шестом – тихие лежачие), и сытно (все-таки на койко-место питание положено, а в общаге – нет), и к тому же – за подвиг разведчика в тылу дьявольской палаты врачи отделения его зауважают. А уж если он первым тайну раскроет – потом, может, в случае надобности из чувства благодарности коллеги ему справки в училище станут давать (поддельные, о болезни).