Никто не пытался с ней связаться. Неужели что-то случилось и она им больше не нужна?
Она похолодела.
А вдруг девочек уже нет в живых?
Ни на что особо не надеясь, она вышла из спальни и побрела вниз, к почтовому телепорту. Маленький шар на двух ножках над чашей искрил, как обычно – она пригляделась и трясущимися руками вынула из сферы плотное письмо без каких-либо надписей на конверте. Тут же, в свете телепорта, распотрошила его – на вспотевшую от ужаса ладонь вывалилось несколько фотографий и записка. Катя медленно пошла наверх.
Снимки дочек – улыбаются, играют в какой-то детской комнате. Сердце немного отпустило. Не похоже, что их обижают. Няня – нахмуренная, встревоженная. На фотографиях время – сегодняшний вечер. Тогда же она платила Александру собой за то, что принесет его в жертву. И записка с адресом. С двумя. Первый – бунгало в Эмиратах, на берегу океана. Второй, для Марины, – горнолыжный курорт в Блакории.
Катерину начало трясти, и она прислонилась к стенке, прямо на лестнице. Тело ныло, помня крепкие мужские руки и прошедшие несколько сумасшедших часов, но на удивление Катя чувствовала себя бодро – будто не дремала какой-то час, а то и меньше, после последнего раза. Спать не хотелось вообще.
Тут же вспомнилось, что и как с ней делал Свидерский, – щеки запылали, и она опустила голову. Куда проще было бы, если бы он оказался таким же мерзавцем, как Симонов. Но нет. Увы. Пусть с ним не было так весело и немного безумно, как с памятным ей Инклером, чтобы ему хорошо было по жизни. Но в таком состоянии довести ее почти до беспамятства… да, дело свое он знал. И нежным быть умел. И, такое ощущение, вообще комплексами не обладал. И как хорошо и как ужасно, что ей, понятия не имеющей, как соблазнять мужчин – а где бы она этому научилась? – это удалось так быстро. Хоть и тяжело было… и противно до мути. И сейчас противно – потому что на какое-то время она забыла обо всем.
Что же теперь делать? Что делать? Как она сможет его – который в ответ на ее молчание так стонал и так шептал горячие, возбуждающие, нежные слова – отдать тем людям?
Катя еще раз посмотрела на фотографии и заплакала. А что еще ей остается? Девочки важнее, и никто ей не поможет. Опять она одна. Совсем одна. Бессильная и жалкая. Не в состоянии даже защитить своих детей. Да и как защитишь, если не знаешь, где они?
Катерина вытерла влажную ладонь о платье и, держась за стенку, поднялась наверх. Сняла одежду, глядя на свое отражение в темном зеркале. И пошла в душ.
А через несколько минут выскочила оттуда, не вытираясь, накинула халат и побежала на чердак – босиком, тихо, оставляя за собой мокрые следы и стараясь не привлекать внимание слуг, чьи комнаты находились на третьем этаже. Наверху, среди вещей, перевезенных из старого дома и еще не распакованных, находилась и старая бабушкина шкатулка. В ней лежали и клятвенный камень, который она брала на встречу с Инклером, и другие запрещенные в Рудлоге артефакты.
Катя долго рылась в коробках и, когда наконец наткнулась на тяжеленькую черную деревянную шкатулку, перевела дыхание, чтобы успокоить сердце. Спустилась вниз, прижимая ее к себе, как сокровище.
В спальне Катерина первым делом откинула с пола ковер. Взяла из шкатулки черный мел и одну старую свечу, оплывшую, уже начавшую расслаиваться, зажгла ее. И в свете свечи, очень приблизительно, на память, стала быстро рисовать на полу карту Туры, точнее, двух материков, Рики и Манезии, делить Рику на страны.
Пока нет бумажной карты, попробует так. А если пойдет… если получится, то завтра купит и бумажную, и другие нужные ингредиенты.
Последними герцогиня достала из шкатулки толстую иглу и маленький, крепко связанный моток шерстяных ниток. Когда-то шерсть была белой, но сейчас клубок выглядел побуревшим, грязным. Катя прокалила иглу на свече, проколола палец и приложила его к ниткам. А затем зашептала тихо, прямо в клубок, чувствуя губами свою кровь, так, как учила бабушка.
– Поди найди, кого хочу. Заклинаю, найди, кого хочу. Заклинаю кровью своей.
«Пользуйся только в исключительных случаях, – учила бабушка, – нам нельзя увлекаться. Сойдешь с ума – потеряешь себя».
Заклинаю кровью своей… Найди кого хочу. Поди найди, заклинаю….
Горестный упрямый шепот и запах крови. Неправда, что она бессильна. Есть сила, есть. Только страшная, для нее самой прежде всего. Кому нужна сумасшедшая мать? Но если выбирать… клубочек, клубочек… заклинаю тебя кровью своей…
Катерина медленно вытянула руку над нарисованной картой и, замирая от страха, перевернула ладонь с клубком. Ее начало тошнить, закружилась голова – но клубок не упал. Завис над рисунком, закрутился как волчок, – Катя остро ощутила, как он тянет из нее силы – и покатился кругом над картой, медленно, дергаясь, как машина у неумелого водителя, но захватывая все больше пространства.
Она наблюдала за ним, затаив дыхание, хотя желудок уже схватывало судорогой и желчь плескала в горло. Ждала и терпела. Но живот сжало, ее скрутило и вырвало – и клубок с мягким шлепком упал на пол.
Сил не хватило.
Конечно, когда крови только четвертиночка, да еще и младшая дочь, откуда возьмется достаточно силы?
«А ведь у тебя есть откуда взять, – пронеслось у нее в голове. – Нельзя, да, плохо может кончиться – но там энергии столько, что и дочек найдешь, и спасти их сможешь сама. А потом… главное что они будут в безопасности, и ты никого не предашь…»
Она поднялась, достала салфетки, вытерла рот, пол, тщательно затирая карту. И заперла клубочек с иглой обратно в шкатулку.
«Если используешь ритуалы, обязательно сразу принимай настойку, – говорила бабушка, – и в храм Триединого на следующий день иди, проси благословения. В нас живет зло, девонька, не выпускай его».
Старая ведьма, всю жизнь прожившая благочестиво и часто посещавшая храм, тем не менее не унесла семейные секреты с собой в могилу. Она начала учить Катю в двенадцать, когда у внучки пошла женская кровь. Мать и отец были озабочены старшими сестрами, которые начали выезжать, а Катя все больше оставалась у бабушки, матери отца. Внучке старушка и оставила свои вещи, когда умерла. Мать покопалась-покопалась, забрала несколько старинных шалей, почти все золото, а шкатулку не тронула, как и не увидела ее. Там, помимо артефактов, лежала тетрадка, исписанная сначала прабабушкой, потом бабушкой, с рецептами и ритуалами, которые они помнили еще с тех пор, когда семья жила в Блакории. Катя иногда листала ее и удивлялась: в себе она точно никакой силы не чувствовала. Но настойку варила регулярно, пила ее раз в месяц, по выработанной бабулей привычке.
Катерина заклеила кровоточащий палец пластырем и легла спать, не приняв настойку. И в храм она завтра не пойдет. Потом сходит. Если сможет.
Рано утром, когда не было еще и семи, Катерина Симонова позвонила на дом нотариусу, с которым работала после смерти мужа, и потребовала немедленно подъехать к ней с двумя поверенными. Дождалась, подписала все необходимые бумаги и направилась в университет, по пути заехав в магазин и купив карту. Теперь нужно было отсидеть на работе день. И как-то постараться без смущения глядеть в глаза Свидерскому. И не шарахаться от него, раз теперь она официально его любовница.
Катерина просматривала список звонков, полученных вчера ее сменщицей, параллельно договаривалась с деканами о вечерней встрече с ректором по вопросам свободной практики на зимние каникулы для особо усердных студентов. Вежливо объясняла редким посетителям, что Александр Данилович отсутствует, что будет он во второй половине дня, тогда и можно подходить. Александр появился только к обеду.
Щелкнул динамик, и голос ректора произнес:
– Добрый день, Екатерина Степановна.
– Добрый день, – ответила она спокойно. – Мне зайти?
– Пожалуйста, – сказал он и отключился. Катерина привычно посмотрела сначала в маленькое зеркальце, потом в большое на дверце шкафа. В строгом, темно-фиолетовом, почти черном платье ниже колен она выглядела безупречно. Ничего вызывающего, ничего провоцирующего. Взяла список звонков и, внутренне холодея, пошла к начальству.
Но Свидерский, не успев прийти, уже ухитрился начать телефонный разговор. Кивнул Кате, застывшей от неловкости, взглядом показал положить список на стол и сделал умоляющие глаза и жест, как будто подносит ко рту кружку.
– Да, Всеволод Игнатьевич, думаю, экскурсия для гостей из Инляндии по университету вполне возможна.
Катя чуть улыбнулась – видимо, звонил Всеволод Игнатьевич Машков, министр образования, – и направилась к маленькой кухоньке, чтобы сварить кофе.
– Да, конечно, Екатерина Степановна может сопровождать нас, – уверенно сказал Александр и чуть хмыкнул. Катя обернулась – он с усмешкой смотрел на нее, и ее отпустило и от неловкости, и от стыда. – Конечно, я тоже считаю, что она украшение нашего университета. Да и сам не знаю, как мне так повезло.
Кофе она сварила с запасом. И вернулась с двумя чашками.
– Теперь вы не только студентам сердца разбиваете, но и министрам, – весело сказал Алекс, пока она шла к его столу. – Мне позвонили исключительно чтобы спеть вам дифирамбы. Думаю, экскурсия – повод снова увидеть вас, но зато под это дело нам выдадут немалую сумму на благоустройство территории.
– Рада, что оказалась полезна вам, – отозвалась Катя, аккуратно наклоняясь рядом со Свидерским и поставив на стол одну чашку.
– Порезались где-то? – ректор погладил ее по ноге – от коленки вверх по внутренней стороне бедра, накрыл рукой ладонь с уколотым вчера пальцем, и Катя дернулась, стремясь отстраниться, – чашка взлетела вверх, и кофе россыпью окропил стол со всеми бумагами. Алекс вскочил, тряся обожженными пальцами, – а Катерина отшатнулась, сжалась от ужаса, согнулась, закрыв рукой лицо. Однажды такое случилось с мужем.
– Боги, Катя, – растерянно проговорил Свидерский, приближаясь к ней, – да что ты… Да ты что, думаешь, я бы ударил тебя?
Он обхватил ее, прячущую от стыда глаза, прижал к себе – и она разрыдалась, ощущая, как изливаются из нее и переживания за детей, и постыдный, липкий ужас. Никогда и никому не могла бы она рассказать, что закрыть голову, живот, согнуться инстинктивно – это еще не самое страшное. Стыдно и страшно, когда после побоев приходится менять белье, когда сорван голос, когда в соседней комнате дети, и ты зажимаешь себе рот, чтобы не кричать. Когда за какую-нибудь провинность муж начинает бить девочек и ты кидаешься наперерез, с боем вытягиваешь их из-под кулаков – и получаешь и за них, и за себя. Когда после этого терпишь тирана на себе, потому что его это возбуждает.