Катя плакала и плакала, выплескивая с солью и горечью все пережитое, все эти семь лет, превратившие ее в психического урода, который может жить и делать вид, что у него все в порядке, но это никогда так не будет. И которого жизнь никогда не оставит в покое, ударяя по самому ценному, что у него есть.
– Всё, Катюш, всё, – проговорил Свидерский минут через пятнадцать, когда она стала затихать, уверенно гладя ее по спине и крепко придерживая второй рукой, – все, клянусь, я не буду тебя трогать больше. Прости. Я не хотел тебя пугать. Что же ты… если я настолько тебе неприятен. Забудем, Кать. Было и было.
Эта доброта и то, что он, не шевелясь, стоял так долго, кольнула ее, заставила дрожать и прижиматься ближе в поисках тепла.
– Нет, нет, – лихорадочно проговорила она и обняла его, потянулась к губам, заговорила прямо в них, – мне надо, Саш, надо. Саша, Саша… пожалуйста!
– Кать, – сказал он терпеливо, глядя ей в глаза и не отстраняясь, – тебе не надо. Это откат после срыва. Я, конечно, люблю секс, но пользоваться тобой в таком состоянии – это слишком. Пойдем, умоемся, я за тобой поухаживаю. У меня в холодильнике торт стоит, глюкоза – самое то после слез.
– Теперь ты меня не хочешь, да? – сказала Катерина и опустила голову. Тело отпускало от страшного напряжения, но она никак не могла заставить себя сделать шаг назад – очень тепло рядом было. А то, что отказывается, – понятно. Конечно, кому нужны истерички?
Свидерский невнятно выругался.
– Женщины! – пробормотал он с досадой, взял ее на руки и понес в ванную. – У нас с вами, Екатерина Степановна, уже традиция вырабатывается – я постоянно ношу вас на руках.
– Извините, – прошептала она, и он снова выругался.
– Убил бы урода! Почему не ушла от него, Кать?
– А куда бы я ушла от детей? Узнавал про меня, да? – грустно сказала Симонова. Он поставил ее возле раковины, включил воду. Катя посмотрела на себя в зеркало. Да уж. Красная опухшая жаба с глазами-щелочками, потекшей тушью и размазанной помадой. Чисто привидение из фильма ужасов. Такую и захочешь – не захочешь.
– Да если бы и не узнавал, – резко сказал Александр, – все бы и так понятно было. Умывайся. А лучше иди в душ, я буду снаружи. Заблочу кабинет, чтобы никто не вошел.
– Не уходи, – попросила Катя жалобно и вцепилась ему в рубашку. – Мне надо, чтобы кто-то рядом был.
– Две секунды, – сказал он. – Подожди две секунды.
Конечно, отсутствовал он дольше – она успела и умыться, и стянуть платье и чулки с бельем, и зайти в душ. И когда Свидерский появился в ванной, позвала сипло:
– Иди ко мне. Я уже успокоилась. Иди, Саш.
Он нахмурился. Но начал расстегивать пиджак. И через минуту уже стоял рядом с ней. Прижал к себе спиной – она откинула голову ему на грудь, закрыла глаза – и стал медленно гладить по телу вверх-вниз. Очень целомудренно и спокойно, как ребенка, и эти движения и исходящее от него тепло привели ее в совершенно сонное состояние – и льющаяся вода шумела мерно, омывая тело горячими струями, и было ощущение, что они не в университете – где-то далеко, только вдвоем. Было так хорошо, что Кате снова захотелось плакать. И она повернулась, обняла Свидерского за шею, ткнулась губами куда-то в ключицу, лизнула.
– Ты просто недоласканная, – сказал он глухо ей в макушку – руки его так же спокойно гладили ее по спине, по ягодицам, – вот оно что. Пуганая и недоласканная маленькая девочка. С тобой не сексом надо заниматься, а баловать и сладким кормить. Какая из тебя любовница, Кать?
– Мне вчера было хорошо, – лениво возразила она, подняла голову и поцеловала его в губы. Он был такой горячий, что хотелось вжиматься, впитывать это тепло. Забросила ногу ему на бедро, потерлась. – А тебе разве нет?
– Честно, – сказал он после небольшой паузы, заполненной ее поцелуем – Александр не отвечал, но и не отталкивал, а рука его прошлась по бедру, придержала ее за коленку и мягко опустила ногу вниз, – чувствую себя чудовищем. Зачем ты вчера пошла со мной, Кать?
– Захотела, – сказала она как можно честнее. Свидерский чуть напрягся, но кивнул.
– Хорошо, – ответил он задумчиво.
Несмотря на внешнее спокойствие, глаза его темнели, но он все так же размеренно двигал руками, оглаживая ее, правда, поднимался теперь и до плеч, и до груди и от поцелуев не отказывался. Но, когда она потянулась ладонью вниз, покачал головой.
– Откат, – повторил он сухо.
– Вместо сладкого, – шепнула Катя и заглянула ему в глаза, – Саш, пожалуйста… правда нужно.
Ей было очень важно, чтобы ее не отталкивали, чтобы сделали то, что хочет она. И очень-очень хотелось сейчас зарядиться от него силой, уверенностью, спокойствием. Внутри было холодно и пусто, и Катерина тянулась к единственному источнику тепла и почти снова готова была заплакать от разочарования, что он ей отказывает.
– Тебе домой сейчас нужно, – возразил он и откинул голову назад, сглотнул – она все-таки добралась до цели.
– Середина рабочего дня, – Катя прижалась к его плечу лбом и завороженно смотрела на свою руку и на его пальцы, вытянутые по бедрам. – Саш… Саша… неужели правда больше меня не коснешься? Считай, что это терапия…
Он вздохнул, подхватил ее под бедра, сделал несколько шагов и прижал к стене. И застонала она сразу – хоть двигался он медленно, аккуратно, очень бережно. И правда, лечебная процедура, а не секс. Впрочем, какая разница, если через несколько минут пришла разрядка и стало так же пусто в голове и хорошо, как вчера?
Потом, когда Катерина сушила волосы и наблюдала, как Александр одевается, и пока он ходил за ее сумкой, где была косметика – нужно было привести себя в приличный вид, – она окончательно поняла, что никак и никогда не сможет отдать его тем страшным людям. И утвердилась в своем решении. Все равно ей не жить нормально. Зато она сможет сама спасти детей и дать возможность им нормально жить.
Волосы пришлось убрать в узел, зато лицо выглядело теперь как обычно, хотя красные глаза портили все впечатление.
Они все-таки выпили кофе, и съели торт, и испорченные бумаги она забрала с собой – переделать, исправить. Александр не возражал – он внимательно наблюдал за ней, и опять не по себе становилось от этого взгляда, хотя говорили они о вещах нарочито отвлеченных.
Катерина задержалась до конца рабочего дня. Свидерский проводил совещание с деканами, и оно грозило затянуться надолго. Герцогиня собралась, спустилась на первый этаж. И, поколебавшись, открыла дверь в подвал.
Там было темно, и по стенам вниз шли волны энергии, накопленной за день. Катя постояла несколько минут, решаясь. Вспомнила девочек и то, что у нее осталось каких-то два дня. И приложила ладони к стене.
Только бы получилось.
Несколько минут ничего не происходило. А затем она почувствовала, как зарождается внутри ледяной голод, очень похожий на тот, что она испытывала днем рядом с Александром – но гораздо сильнее, – как стена начинает казаться горячей, и заурчала, когда между мерзлой пустотой внутри и напоенным энергией зданием рухнула перегородка и внутрь хлынула бодрящая, играющая, как штормовое море, энергия. Некоторое время Катерина держалась, а затем глаза ее закатились, воля рассыпалась в пыль, и она растворилась в этой энергии, жадно захватывающей ее.
По первому этажу пронесся гул. У каменов синим цветом засветились глаза и потухли. Стражи университета застыли, замолкли разговоры – словно разом все умерли. А в подвале Катерину вдруг отбросило от стены – она отлетела на пол и осталась лежать там. К ней приблизились два сияющих шара, переплавились в тонкие призрачные тела.
– Жива, – сказал один.
– Как не уследили-то, Арик? – спросил другой. – Много взяла-то?
– Сейчас, – ворчливо ответил первый, склонился над лежащей Катериной и легко подул ей на лоб. – Много, Полик. Ой, быть беде… Данилыч прибьет девку, не посмотрит, что ласкался недавно.
– А мы ему не скажем? – предложил Ипполит.
– Сам узнает, – отмахнулся Аристарх. – Вон, спускается уже. Почуял неладное. Боевик хренов. Ты что делаешь?
– Помочь хочу, – огрызнулся Ипполит. – Хоть немного контроль ей вернуть. Сорвет, конечно, но вдруг справится? Сча-а-ас… из зала энергии зачерпну… Не лезь под руку!
– Да у тебя и рук-то как таковых нет, – философски заметил соучастник преступления. – Мне что делать?
– Данилыч наш далеко?
– Да на втором этаже уже.
– Быстрый, паразит. Открой Зеркало. Я увидел, где ее дом. Ну, помоги ей боги…
Александр Свидерский торопливо обошел первый этаж. Поинтересовался у каменов, что за перебой в привычном стихийном фоне здания был недавно.
– А это Арик чихнул, – глумливо сказал Ипполит. – Скажи спасибо, что Университет на воздух не взлетел. Вот не моют нас, Александрушко, ноздри не чистят – того и гляди, катаклизма случится.
– Распоряжусь, – коротко ответил Свидерский и с сомнением посмотрел на каменов. Но те глядели честно и немного недоуменно.
Он открыл Зеркало и вернулся к себе в кабинет. Деканы уже разошлись. Катерина тоже ушла – и как-то ему было тревожно и очень не по себе. Алекс вышел в приемную, выглянул в окно и нахмурился. Катина машина была на парковке. Набрал ее номер. Но телефон не отвечал.
Он уже закрывал кабинет изнутри, собираясь уйти домой, когда зазвонил его телефон. Катя?
Но это была не она.
– Александр Данилович, доброго вам вечера, – прозвучал в трубке чуть надтреснутый голос нотариуса Синеусова. Усы у него действительно были примечательные – седые, пышные, и во время разговора он любовно оглаживал их, покручивал. Алекс вел с конторой Синеусовых дела с давних-давних времен, еще когда там командовал дед нынешнего нотариуса.
– Доброго, Семен Карлович, – ответил Алекс. – У вас какое-то дело?
– Да… – старик смущенно покряхтел. – Вы знаете, Александр Данилович, как мы вас уважаем и как благодарны всей семьей, что вы пользуетесь нашими услугами. И на помощь вы всегда к нам приходили… Да вот приходится мне ради вас преступать через честь профессии. Но как же иначе…