Один из светлячков, легко проскользнув сквозь щит, подлетел к лицу фон Съедентента, осветил его – блакориец раздраженно отмахнулся, и тот улетел к Виктории, уже поднявшейся на ноги с такой милой улыбкой, будто она просто решила ночью погулять по саду, а после метнулся к недовольно поджавшему губы Максу.
– Фон Съедентент? Лыськова? Тротт? – изумленно проговорил старый маг. – Я просто не знаю, что сказать. Это возмутительно, коллеги. В чем причина проникновения? Если вы хотели увидеть меня, можно было просто договориться о встрече.
– Это не он, – вполголоса произнесла Виктория. Друзья синхронно кивнули. И так понятно было, что не он.
– Профессор, позвольте мне объяснить, – Макс прошел вперед, вышел за щит и невозмутимо двинулся мимо приходящих в себя волков. Одного, попытавшегося цапнуть его за бедро, не поворачиваясь, отправил в стазис. Кустистые брови Въертолакхнета поползли вверх – он, казалось, не мог поверить такой вопиющей наглости.
– Мне приятно встретиться с вами, – Тротт протянул руку, и старик неохотно ее пожал. – Жаль, что это произошло при таких обстоятельствах. Дело в том, что мы ищем нашего друга. Александра Свидерского.
– Алмаз сегодня про него говорил, да, – задумчиво сказал Гуго. – И мы встречались несколько раз, сильный маг, да. Но с чего вы взяли, что найдете его здесь? Думаете, мне заняться нечем, кроме как похищениями?
– Если позволите, – ровно проговорил Макс, – мы проверим. И уйдем.
– Неслыханная наглость! – возмутился старый маг.
– Я могу компенсировать вам неудобства, – Тротт сделал паузу. – Слышали об орхидее Тонирус? Она цветет только в полнолуния, цветки твердеют и издают нежный звон.
На слове «нежный» сзади фыркнул Мартин.
– Я привез несколько луковиц из экспедиции на юг Тидусса, – продолжил Макс.
– Что вы мне говорите, профессор, – пробрюзжал старик, – она не растет нигде кроме как в одной долине, на единственном склоне. Метр от ареала обитания – и погибает.
– Я сделал так, что не погибает.
Гуго вздохнул.
– Осматривайтесь. Я пойду спать. Волчки вас не тронут. Но, – он погрозил пальцем, – пионы я вам не прощу.
Маг развернулся и ушел, попыхивая трубкой. За ним потекла стая волков, растворяясь в саду. Тройка друзей обалдело смотрела ему вслед.
– Он что, правда ушел спать? – недоверчиво спросила Виктория.
Мартин хохотнул.
– Может, там впереди ловушки, и ему не о чем беспокоиться. К утру от нас ничего не останется.
Вики передернулась.
– Хватит болтать, – окликнул их Макс. – Осмотрим тут все для успокоения. И к Чернышу.
Они уже заканчивали, когда у фон Съедентента зазвонил телефон.
– Да, – сказал он в трубку. – Да, господин Тандаджи. Мы сейчас будем, пусть Кляйншвитцер проведет ее высочество прямо в мой дом. Он знает ориентиры. Конечно, мы поможем. Если принцесса действительно способна найти сестру, разумно объединить усилия.
Глава 3
Ночь с пятницы на субботу, 30–31 декабря
Катерине Симоновой было страшно до отупения. За тяжелой, черной от старости дверью тихо переговаривались охранники. Было холодно и голодно: еда, которую ей предлагали, не лезла в горло, да и организм требовал другой пищи, пусть и чувствительность к чужой ауре, болезненно обостренная ранее, была притуплена какой-то дрянью, которую ей вкололи, когда повторно привели сюда. А там, наверху, когда в комнату вошла Марина, Кате пришлось очень туго. Она выть была готова от голода.
Впервые герцогиня увидела Марину не как человека, подругу, изящную и немного нервную девушку с ехидно или сочувственно поблескивающими глазами – в зависимости от ситуации, – а как живой факел, согревающий особым теплом. К ней было невозможно не тянуться. Катя сдерживалась до боли в скулах и спазмов в диафрагме и почти с облегчением позволила увести себя из помещения, где находилась принцесса Рудлог.
Сейчас, сидя в полутемной пещере – освещалась она только тусклым магическим светильником, – укутанная в шерстяное одеяло, Катерина в сонном отупении размышляла о том, что стало очевидным только теперь. Видимо, она всегда ощущала это тепло. С Мариной рядом она становилась сильнее. Просто сейчас все чувства обострились – и Катя со всей ясностью поняла, что Мари, которую она помнила и смешной зареванной девчонкой, и тревожной неформалкой на своей свадьбе, и яркой дочерью дома Рудлог на балу, – не просто человек. А может, и вовсе не человек. Воплощенный огонь, притягательный и абсолютно противоположный ей, Катерине.
В доме похитителей герцогиня ощущала и холодноватые ауры находящихся рядом мужчин. Но они не вызывали никаких чувств – она оставалась равнодушна к их силе, как равнодушна кожа к воде такой же температуры. Разве что освежает немного. Их сила была слабым подобием ослепительной энергии змеептицы, которая в полете подзарядила Катерину не хуже мощного аккумулятора. И еще Симонова точно, совершенно точно ощущала нечто подобное, когда заснула в кабинете Александра. Что это было? Какая-то генетическая память о сильных мужчинах темной крови? Галлюцинации? Неизвестно. Но присутствие этого неизвестного оживило ее, подпитало: пусть немного, но все же этих сил хватило и на ритуал защиты, и на призыв птиц и змееподобного крылатого духа. И, самое главное, притушило голод в ее крови.
В коридоре за дверью раздались шаги, тихие мужские голоса, и Катя сжалась, подтянула под себя ноги. Хоть бы не сюда. Хватит с нее. И с Саши.
От препарата, который ей ввели, неумолимо клонило в сон. Но она боялась засыпать. Боялась, что потом не проснется и навсегда останется здесь, под землей.
Александр, прикованный к стене за руки, лежал неподвижно – лицо его было заостренным, полуприкрытые глаза закатились, дыхание вырывалось со свистом, и ей все казалось, что ему ужасно холодно, – но Катя даже не могла подойти и укрыть его. Ее тоже приковали. Свободно, чтобы дать возможность прилечь или сходить в выставленное тут же ведро, но недостаточно для пересечения камеры.
Цепь была ржавой, тяжелой. Да и вообще в этой пещере, когда Катя привыкла к полумраку, тут и там обнаруживались страшные старые предметы: например крюк, вбитый в потолок и почти источенный ржой, кольца на стенах, цепи, какие-то распорки. Пока Катерину конвоировали сюда, она видела в узком коридоре, по которому они шли, такие же небольшие пещерки и останки ржавых дверей. Были и совсем узкие лазы, похожие на мешки, закрытые рассыпающимися люками, и она холодела, думая о том, с каких времен все это осталось и какие трагедии здесь происходили. Видимо, в истории Блакории было много такого, чего знать ей не хотелось бы. Больше всего эта система переходов и пещер напоминала старые шахты с естественными пустотами, использовавшиеся как страшная тайная тюрьма, из которой нет выхода. Почти все камеры были полузатоплены водой. Пещера, куда кинули Катю и Александра, находилась чуть выше остальных, и, хотя здесь чувствовалась влажность, воды не было. И дверь сохранилась. Видимо, поэтому их сюда и определили.
Шаги приблизились, и Катерина зажмурилась, поспешно растянулась на ложе. Только бы не трогали ее больше.
– Как пленники? – спросил знакомый голос. Голос того, кто ее шантажировал. Теперь она знала его имя – Константин Львовский, – но что это могло ей дать?
– Тихие, – ответил один из охранников. – Женщина сначала плакала, сейчас, похоже, спит.
– Ее можно было оставить наверху, – неуверенно сказал другой мужчина. Голос у него был совсем молодой.
– Брин хочет исключить возможность побега, – сдержанно объяснил Львовский. – Мы не понимаем природы ее силы. С такой мизерной долей темного наследия в крови она вообще не должна была инициироваться. Разве что связь со Свидерским так подействовала… Поэтому перестраховываемся. Здесь их никто не обнаружит, даже если щит разрушится.
– А если она подпитается от Свидерского? – так же неуверенно спросил молодой.
– Невозможно, Дуглас, – резко ответил его спутник. – Мы вкололи блокиратор. А для подпитки нужна концентрация. Открывайте дверь!
Завизжала с трудом отодвигаемая щеколда, и у Катерины дыхание перехватило так, что она едва не закашлялась. Герцогиня боялась открыть глаза, только слушала – как зашли в камеру и остановились прямо над ней, постояли, хмыкнули. В голове словно пробежались перышком.
– Не спит, – сказал Львовский. – Боится. Ваша светлость, прекратите сопротивляться. Все равно уйдете в сон, но, если не будете противодействовать препарату, избавите себя от головной боли.
Катя молчала и глаз не открывала, умирая от страха и беспомощности.
– Оставь ее, Костя, – резко проговорил Дуглас. – Брин ждет. Подстрахуй меня. Если вдруг хлебну больше чем надо – коли.
– Постарайся не оплошать, – предостерегающе попросил Львовский.
Молодой человек напряженно проворчал что-то себе под нос. И почти сразу громко заскрипел зубами Александр, застонал, заворочался на своем ложе. Катя слушала эти стоны и мелко дрожала под одеялом. Перед глазами плясали пятна, но она слушала и молилась, чтобы они не убили Алекса. В конце она не выдержала, открыла глаза – и с ужасом увидела, как корчится и выгибается напротив Свидерский, а от него к молодому человеку идет поток силы.
– Все, – придушенно простонал Дуглас, – все. Под завязку. Мне надо уходить. Не могу… еще хочу.
Он почти выскочил из камеры. Львовский не спешил уходить. Пощупал у Свидерского пульс, покачал головой, чуть поколебался – и воткнул ему в предплечье очередной шприц.
Катерина не смогла удержаться от вскрика, получившегося похожим на придушенный писк. Константин обернулся к ней, сощурился, сделал несколько шагов и прикоснулся холодными пальцами к виску. И Катя провалилась в сон.
Видения во сне были мучительными. Ей не хватало воздуха, и чудилось, что она лежит на куске прозрачного льда, и медленно, непреклонно поднимаются вверх по телу тонкие побеги морозных кружев, приковывая ее к обжигающему холодом ложу, впаивая в лед, – и скоро уже закроет замерзшая вода и глаза, и нос, и она совсем не сможет дышать. Двигаться не получалось, позвать на помощь тоже – из груди вырывалось только какое-то мычание, язык не слушался. Сколько она лежала так – непонятно. Казалось, что прошла вечность.