Гроза, громыхая, уходила, открывая сереющее небо, когда силы покинули их, и они заснули, прижавшись друг к другу, – мужчина и женщина, наконец-то познавшие друг друга.
Я проснулась от жажды и от бьющего в глаза яркого солнца. Мне было жарко – Люк спал рядом, обхватив меня рукой поперек талии, закинув ногу на бедра.
Тяжелый.
Заморгала, зажмурилась – над нами разливалось ослепительно-голубое небо, и, если бы не тонкие струйки снега, стекающие по куполу, было бы полное ощущение лета. Пошевелилась, застонала сквозь зубы.
Все тело болело.
Люк задышал мне в волосы, потянулся поцеловать с закрытыми глазами.
– Нет-нет, – голос у меня был каркающий, сорванный, – никаких поцелуев с нечищеными зубами. Медсестра внутри меня категорически протестует.
Он усмехнулся, подул мне на висок и отстранился, закинув руки за голову. Я же попыталась встать.
За спиной щелкнула зажигалка, потянуло дымом.
– Отдам невинность за кофе, – простонала я, поднимаясь. Ноги дрожали.
– Отнести тебя?
– Отнеси, – я рухнула обратно на кровать. – Боги, как все болит. Кто-то вчера постарался.
С его стороны раздался сытый смешок. Я обернулась: Люк лежал расслабленный, довольный и улыбался солнцу. Выглядел он таким помятым, что мне резко расхотелось видеть себя в зеркале.
– Ты знаешь, – пробормотала я лениво, подползая к нему и утыкаясь губами куда-то под мышку, вдыхая его запах и запах нашей близости, – что у тебя глаза светятся?
Ох, Люк, Люк.
Меня накрыло оглушающей, почти животной нежностью, и я прижалась еще сильнее.
Теперь я знаю, какой ты в любви – неистовый, сильный. Как завораживающе темны и беспощадны твои глаза, как искажается твое лицо в моменты наслаждения и срывается голос, как беспомощно подрагивают губы после. Как уязвим ты передо мной.
Я все знаю о тебе, даже то, что ты еще не понимаешь. И о себе тоже.
– Светятся, – отозвался он после недолгого молчания и провел рукой по моей спине. – После ранения началось. Когда я тха-охонга усмирить пытался.
– А-а-а, – успокоилась я. – Тогда это моя кровь действует.
– Кровь? – переспросил он хрипловато.
Я потерла глаза, морщась от ноющих мышц.
– Тебе не сказали? Этот муравей тебя не только проткнул, но и ядом отравил. А наша кровь способна нейтрализовывать яд. Она еще усиливает родовую магию. Пришлось тебя напоить. Только не говори никому, это семейный секрет. Мариан вон после того, как Васиной крови глотнул, начал оборачиваться, а в тебе, значит, тоже какие-то семейные способности проснулись. Вряд ли они заключаются только в светящихся глазах. С тобой больше ничего странного не происходило?
– Я начал видеть ветер, – проговорил он медленно.
– Ого, – я поцеловала его куда дотянулась. – Ветер – это вроде вотчина Инландеров. Есть родня?
– Дальняя, – ответил он небрежно. Сел, погладил меня по животу, задержал руку на змее.
– Откуда?
– Ты подписывал документы на дарение Пастуха, Люк. Полным именем. Просто скопировала, увеличила – и мне нарисовали, что хотела.
Он молча и почти по-хозяйски гладил меня по животу – и я, к ужасу своему, снова почувствовала теплое тянущее желание, будто за одну ночь безудержной страсти Люк усилил потребность в себе в сотни раз. Тоже села, провела рукой по его волосам – он охотно повернул голову, улыбаясь. Потеребила ухо, ощущая кончиками пальцев зажившие дырки от серег. Потянулась к своей мочке, вынула золотой гвоздик – крошечный цветок шиповника с белой окантовкой и маленьким рубином в центре.
Он наблюдал за моими действиями с любопытством – а его руки опять не давали мне покоя.
– Будешь носить мои цвета, Люк? Он усмехнулся, склонил голову.
– Чьи же, если не твои, Марина.
– Дай мне вина. Нужно простерилизовать.
– Детка, – хрипловато проговорил он, – после этой ночи говорить о стерилизации нелепо.
– Не спорьте, ваша светлость, – я прибавила строгости в голосе, и он пожал плечами, отклонился, пошарил рукой у кровати и протянул мне недопитый бокал.
Я оседлала Люка, окунула в вино серьгу – плотная красная жидкость потекла по моим пальцам – и с усилием вставила гвоздик в мочку. Кембритч едва заметно поморщился. Под серьгой выступила красная капля – или это было вино? Я слизнула ее, поцеловала его в шею и прошептала:
– Теперь и я пустила тебе кровь.
Он молча обнял меня, прижал к себе. И поднялся, понес в ванную комнату.
Следующий день незаметно перетек в ночь. Мы долго и лениво лежали в ванне, пока голод не выгнал нас к столу и меня наконец-то напоили кофе.
Мы выходили на заснеженный склон, и наблюдали, как несутся в долине машины, как двигаются тени от гор на слепящем снегу, и дышали свежим морозным воздухом – чтобы потом вернуться в теплый дом, скинуть с себя одежду и снова свалиться в постель. Не включали ни радио, ни телевизор, и казалось, что мы одни на Туре. Болтали, рассказывая друг другу о себе, – и теперь, после нашей близости, я понимала его гораздо лучше. Поведала я и о своих недавних приключениях – он страшно ругался и курил, и пришлось отвлекать надежным способом. Кажется, я вошла во вкус.
Нам было хорошо. Но нужно было возвращаться.
– Выходи за меня замуж, Марина, – сказал он ближе к утру, когда я, измотанная, уже почти дремала на его груди, ощущая, как сладко тянет тело, и вдыхая мужской запах.
– Ну уж нет, – пробормотала я и потянулась, – ты обещал мне свободу, а не брачные браслеты.
– А если серьезно?
– А если серьезно, я подумаю. Вдруг через месяц мы друг другу опротивеем?
Он усмехнулся.
– Я бы на твоем месте на это не рассчитывал.
– Рано, Люк. Мне всего двадцать три. И есть еще Ани. Мне нужно поговорить с ней.
– Я сам поговорю. Это мое дело и моя ответственность, Марин.
– У меня дурной характер. Невыносимый. И злой язык.
– Знала бы ты, сколько людей думают так же обо мне. А с характером, – он легко сжал мне место пониже спины, – мы что-нибудь придумаем. Не так уж он и страшен.
Я потерлась о Люка щекой. Теперь мне все время хотелось прикасаться к нему.
– Это потому, – сказала я ехидно, – что с тобой я почти всегда была кроткой овечкой. И Вася никогда не даст согласия на нашу свадьбу.
Он засмеялся.
– Это да. У ее величества я на плохом счету.
– Заслужил, – буркнула я лениво.
– Заслужил, – согласился он. – Так что, ты говоришь «нет»?
– Я говорю «давай спать». С чего это ты озаботился женитьбой?
Он помедлил.
– Ты – Марина Рудлог.
– Хочешь заглушить муки совести? Совратил невинную деву благородных кровей?
– Это будет честно.
Я подняла голову и насмешливо посмотрела ему в глаза.
– А если бы я была простой медсестрой Мариной Богуславской, ты бы тоже рвался жениться?
Темные глаза на мгновение стали задумчивыми, и он пробежался пальцами по моему запястью.
– Я хочу привязать тебя к себе. И хотел бы, кем бы ты ни была.
– Это почти «я люблю тебя», – с иронией проговорила я, поцеловала его в губы, провела носом по шее. – Врешь, но приятно. – Он дернул уголком рта. – Спи, Люк. Я подумаю. Только не торопи меня. Моя жизнь и так только что круто изменилась.
– Придется за тобой побегать.
– Угу.
– Я люблю тебя.
Столько изумления в хриплом голосе, что пришлось сдержать довольный вздох. Наконец-то ты догадался.
– Я тоже тебя люблю, Люк.
Мы выехали из долины, ставшей нашим убежищем, в середине следующего дня. Перед выездом я включила телефон – пусто. Ни звонков, ни сообщений. Набралась смелости и из машины позвонила Василине.
– Да, Марина, – голос ее был грустен.
– Я еду домой, Вась. Жива и здорова.
– Хорошо. Мы ждем тебя. Мы всегда ждем тебя, Мариш.
Я покосилась на Люка – он вел машину, сосредоточенно глядя на дорогу. Не хотел мешать разговору, видимо.
– Ты не сердишься?
– Сержусь. Но этого следовало ожидать. Хорошо, что с тобой все в порядке. И хорошо, что вы сообщили Мариану. Я бы не восприняла это… достойно.
– Прости.
– Не за что. Я вспомнила себя, Марина.
– Да. Я тоже думала о тебе. Ангелина не вернулась?
– Нет еще.
– Плохо.
– Ты не ощущаешь ее сейчас? Чувствуешь, в какой она стороне?
Я покрутила головой.
– Она жива. Но я не очень соображаю, в каком направлении мы сейчас двигаемся. Она где-то на юге, да?
– Да, – моя венценосная сестра тяжело вздохнула. – Она опять в Песках, Марина.