Медея закрывает лапами морду и так продолжает. Как будто если того, кому выдаёшь свою тайну, не видно, его вовсе нет:
– Она сказала: «Эти кокоши у меня от одного преступного зверя». А я в ответ: «Наверное, этот зверь не такой плохой, раз он с тобой поделился, чтобы ты улетела». А Лапка опять зафыркала: «Он не собирался со мной делиться. Но я его приструнила. – Потом она оскалилась и добавила: – Мои зубы и мои когти – против его клешни».
– Ты спросила у Безвольной Лапки, как зовут того преступного зверя?
– Нет, полиции каракал. Я и так поняла, что это клешнекокошник, Пальмовый Вор. Я спросила её: «А ну как если Пальмовый Вор всем расскажет, что ты отняла у него кокоши?» А она ответила, страшно так: «Пальмовый Вор уже больше ничего никому не расскажет».
– Она поделилась подробностями? Что между ними произошло?
– Она больше ничего не сказала, но я поняла без слов.
– И что именно ты поняла?
– Да я всё поняла, полиции каракал, ещё даже до того, как нашли его оторванную клешню. Что Безвольная Лапка сначала просила рака отдать ей кокоши, но он «не хотел делиться». И тогда она его «приструнила». То есть ради этих кокош его… укокошила. Чтоб купить билеты и улететь.
– А кокоши она тебе показала?
– Ну, не то чтобы она мне их специально показывала. Но она при мне заплатила целую груду кокош за билеты для себя и для Дрожащего Хвоста. У неё тогда одна кокоша упала и укатилась, а я подняла и ей подала. И пока я ту кокошу держала в лапе – почувствовала, что она недоделанная: на ней только продольные волокна были уложены, без поперечных. Бедный рак, он даже не закончил свою работу!..
– Тебе жалко рака, Медея?
– Конечно, полиции каракал.
– Почему же ты раньше не сообщила мне всё, что знала?
– Так ведь рак уже сдох, чем же ты могла бы ему помочь, если б я рассказала?
– Если б ты рассказала, я могла бы восстановить справедливость! Я – полиции каракал! Почему ты не рассказала?!
– Так ведь именно потому и не рассказала, что ты – полиции каракал, а моя подружка Безвольная Лапка, выходит, преступница… А подружку мне тоже ведь жалко было. И жизнь к ней тоже несправедлива.
– А покупка билетов за фальшивые кокоши у «Аистиного клина»? Это разве справедливо по отношению к аистам-перевозчикам? На твоих глазах она это делала, и ты это допустила!
Она смотрит в песок.
– Допустила, полиции каракал. Эти аисты за билеты берут втридорога, от них не убудет. А Безвольной Лапке очень нужно было лететь.
– Почему она, по-твоему, так хотела улететь, что даже пошла ради этого на убийство?
– Она очень за Дрожащего Хвоста опасалась.
– Почему, она говорила?
– Нет, она не говорила о прошлом. Говорила только, что выбраться из Дальнего Редколесья – это вопрос их жизни и смерти.
– Почему, как ты думаешь?
– Ну, теперь чего думать. Теперь-то все говорят: она суслик, а Рики сурикат. Значит, Дрожащий Хвост – детёныш от межвидового брака. По законам Дальнего Редколесья такой детёныш не имеет права на жизнь.
– А ты сама считаешь…
Она вдруг перебивает. Всегда такая кроткая и безропотная, сейчас медоедка почти кричит, и шерсть на её тусклой серой спине стоит дыбом:
– А я сама считаю, что законы Дальнего Редколесья – ужасные, несправедливые, зверские! Вот что я считаю! – Она протягивает мне дрожащие лапы. – Можешь теперь меня опять арестовывать, полиции каракал! За покрывание преступления и за злые мысли против Дальнего Редколесья! Надевай на меня налапники.
– Я не собираюсь тебя арестовывать, медоедка Медея. Я сама считаю, что законы Редколесья – несправедливые. У меня самой злые мысли.
Она смотрит на свои лапы, как будто не узнаёт. Потом они опускаются – как будто сами по себе, а не по её воле. Безвольные лапки.
– А ещё, полиции каракал, – впервые за разговор Медея смотрит мне прямо в глаза, – я считаю, это не важно, суслик там она или кто. Всё равно она подруга моя. И ты моя подруга. Хоть ты полиции каракал, а она преступница. Вы две мои подруги любимые.
Не дожидаясь ответа, медоедка разворачивается и уходит, шаркая лапами по песку.
Вечер 7-го дня ярбакед, в который объявляется всеобщая охотничья стойка
18:15
Показания медоедки не впечатлили львов.
– Я не вижу повода отменять казнь, – сказал Лёвыч. – Раз суслица виновата, пусть её казнят твои дружки барсуки в своём барсучьем лесу. Ну а мы тут пока казним суриката. Он явно её сообщник. Жена и муж всегда заодно.
– Что ж тут явного? – я с трудом сдержалась, чтобы не выщелкнуть когти. – С какой стати «всегда»? Где доказательства?!
– Не нужны тут доказательства. Достаточно стадной мудрости: «Самка с самцом – один хвост кольцом». Слыхала, вольная самка саванны?
– Я не опираюсь в своих расследованиях на стадную мудрость.
– Очень зря. От этого – твои профессиональные неудачи. Всегда нужно слушать стадо, – лев Лёвыч мотнул хвостом. – Аудиенция закончена.
– Я требую аудиенции у Царя.
– Ты? Требуешь?! – он недобро ухмыльнулся. – А ты не оборзела ли, часом, кошка саванны?
– Я нижайше прошу встречи с Царём зверей.
– Царь очень занят. И я тоже занят: пора на казнь суриката, а меня ещё даже не вылизали.
18:30
До заката остаётся менее получаса, и солнце саванны лежит на линии горизонта, как гигантский перезревший плод манго, упавший с Великого Древа и обнаживший своё огненное нутро под лопнувшей шкурой. Сама же шкура, переливающаяся алым и розовым, заслоняет всё небо.
Под этой манговой шкурой даже песок на площади кажется красноватым, и Страшная Яма похожа на воспалённый зев в разинутой глотке хищного зверя. Там, в глотке, сидит маленький сурикат, взявший на себя чужую вину. Сурикат так мал по сравнению с этим солнцем и с этим небом, с этой площадью и с этой ужасной ямой, спроектированной так, чтобы в неё помещался слон (вдруг придётся казнить слона?). Он настолько мал, что увидеть его на дне можно только склонившись над краем ямы. Именно это они и делают – все те звери, что добровольно участвуют в казни, закапывая маленького суриката в песок. Прежде чем швырнуть свою законную горсть, они с любопытством заглядывают в Страшную Яму – и видят суриката на дне. Они выглядят немного разочарованными: сурикат такой маленький, что просто мечется по дну, уворачиваясь от их горсток.
Звери движутся вокруг ямы жутким медленным хороводом, кидая песок по очереди. Таково распоряжение Прайда: до заката закапываем в медленном темпе, малыми порциями и по одному. Звери в хороводе нетерпеливо поглядывают на солнце: ну когда оно уже, наконец, закатится и им можно будет закапывать не по горсточке и не по очереди, а по велению сердца – помогая себе копытами, и рогами, и хвостами, и лапами, всем миром, дружно и разом?
Я тоже смотрю на солнце. В отличие от них, я не хочу, чтобы оно опускалось. Я пытаюсь загипнотизировать его взглядом – как большую белую разгорячённую мышь. Стой. Застынь. Не прячься за горизонтом, я не буду тебя ловить. Мне просто нужно немного времени. Я хочу дождаться сообщения от Барсукота. Оно придёт, обязательно. Это же Барсукот. Как бы сильно он ни был обижен, профессионализм для него важней. Если он пришлёт сообщение о том, кто на самом деле виновен, Царь зверей прислушается к нему и суриката можно будет спасти… Ты просто остановись ненадолго, солнце.
Но оно не останавливается. Оно уже наполовину скрылось в песке – будто роет себе там, за горизонтом, вторую Страшную Яму…
Попка тоже в хороводе вместе с охранными гиеновидными псами. Он топорщит перья и нетерпеливо подскакивает в ожидании своей очереди, то и дело выкрикивая:
– Попочка самый первый узнал всю правду! И про сурикатов, и про сусликов Попка вовремя узнал правду!
Когда очередь наконец до него доходит, он кидает в яму горсточку песка с воплем:
– Попка не дурак!
Гиеновидные собаки Гиги и Виви собираются тоже кинуть по горсти, но я кричу:
– А ну фу!
Они застывают, в недоумении наклонив головы вправо.
– Я запрещаю сотрудникам Полиции Дальнего Редколесья участвовать в казни, – говорю я. – Выйти из строя!
Они повинуются: выходят из хоровода, утаскивая за собой на верёвочке недовольного попугая.
Они выполнили команду, но явно не понимают, почему я её отдала. Их ушастые головы теперь наклонены влево: идёт мыслительная работа.
Я хотела бы им объяснить, что маленький сурикат невиновен, – но это их запутает ещё больше. Они этого не поймут. Раз признался – значит, виновен. Раз приговорили – значит, преступник. «Мяса без кости не бывает», как гласит известная зверская мудрость.
Поэтому я просто им говорю:
– Команды не обсуждаются.
И они с облегчением выпрямляются и сразу же забывают, о чём только что так мучительно размышляли.
18:45
Когда от солнца остаётся лишь узкий, похожий на верхушку гнойного нарыва белёсый край, трубный голос Слона Связи оглашает саванну:
– Сообщение для каракала полиции от Барсукота.
Я совсем не собиралась урчать, но, помимо собственной воли, включаю максимальную громкость блаженства.
18:46
Однако моё блаженство длится недолго.
Текст сообщения:
– НЕ ДУРАК УЗНАЛ ПРАВДУ.
Это четыре, а не три слова – ведь частица «не» за слово теперь не считается.
Эти четыре слова – совсем не те, которых я ждала от Барсукота.
А вот Попка рад. Он победно раскинул крылья, и его щёчки горят, как закатное небо:
– Попка не дурак! Узнал правду!
Получается, Попка действительно не дурак и был прав. Получается, его расследование успешнее моего. Получается, для Барсукота именно это важней всего. Не жизнь маленького суриката – а кто из нас, я или попугай, узнал правду.
Именно на это Барсукот счёл нужным потратить три полноценных слова и одну отрицательную частицу в последний день и час, когда сообщения из Дальнего Леса доходят до Дальнего Редколесья.
18:50
Желтовато-белёсый край солнца стекает в песок, как гной. Линия горизонта теперь похожа на тонкий шов, искусно наложенный доктором Поясохвостом на воспалённую небесную рану.