— Хорошо, если так. — Глаза Шлюндта серебристо сверкнули, как видно, на них упал луч яркого утреннего солнца. — Мне такой поворот событий только в радость. Тогда мы, пожалуй, забудем о том, что кулон покойной супруги Митрохина возникал в нашей жизни, и отправимся навстречу новым приключениям. Как тебе такое предложение?
— Виват! — гаркнул я. — В путь!
— Гренадер. — Одобрительно хлопнул меня по груди антиквар. — Как есть гренадер. Грудь колесом, глаз искрит! Разве только что ростом маленько не выдался да усов нет.
— Чего это не выдался? — обиделся я. — В школе в шеренге на физкультуре вторым стоял, между прочим! А в институте — так и вовсе первым.
— Против тех молодцев все же низковат, низковат, — хихикнул старичок. — Там такие верзилы были, что ты! Петр Алексеевич Аниките Репнину, что ведал набором в полк сей, даже специальную меру выдал, чтобы, значит, кандидат ей соответствовал. Так князь с тем дрыном от Нижнего Новгорода до Свияжска и проехал, каждого рекрута лично обмерял, царского недовольства боялся. Ладно, это все преданья старины глубокой, чего ее вспоминать? Поехали уже, время не ждет.
Против моих ожиданий ехали мы недолго. Я, если честно, думал, что место, где спрятан клад, потребный Шлюндту, находится бог весть где, но нет, ошибся. Мы от МКАДа отъехали километров, может, на сорок по Симферопольскому шоссе, после еще немного отмахали по однополоске вдоль полей, а под конец углубились в лес по дороге, которую таковой только с большой натяжкой назвать можно. И по качеству, и по принадлежности, поскольку она, по сути, никуда не вела, закончившись у покосившихся металлических ворот. Забора слева и справа от них не было.
— Прибыли, — весело сообщил мне антиквар. — Вот где-то тут и лежит одна захоронка, на которую я давно зуб точу.
— Здесь? — Я выбрался из машины и уставился на покосившиеся и частично разрушенные двухэтажные здания с черными подслеповатыми проемами окон. — Откуда? Боюсь ошибиться… Хотя нет, не боюсь. Карл Августович, это же детский лагерь отдыха, точно вам говорю. Меня отец в подобный пару раз отправлял, чтобы я в нормальный здоровый детский коллектив интегрировался, а не со своими приятелями-бездельниками дурью за игровой приставкой все лето маялся.
— И как, интегрировался? — заинтересовался водитель, которого звали Вован. Так он сам мне представился. Второй помощник Шлюндта отставать от коллеги не стал, отрекомендовавшись Жендосом. Вот такая дружная парочка. — Получилось?
— Как пяток носов особо бойким пацанам за первые два дня разбил, так и интегрировался, — ответил я. — Правда, и мне перепало от них маленько, но это фигня. Да вообще в этой связи все просто и понятно — не верь, не бойся, не проси. А вот жрачка там была лютая, на машинном масле. Я после лагеря этого дома недели две отъедался.
Подручные антиквара переглянулись, но говорить ничего не стали.
— В таком месте ты, Валера, точно побывать не мог. — Шлюндт выбрался из машины и с удовольствием потянулся. — Просто в силу возраста. Это пионерский лагерь, друг мой, здесь растили будущих строителей коммунизма, и назывался он «Солнечный». Когда отменили и потенциальный коммунизм, и действующий социализм, дети перестали сюда приезжать, кончилось их раздолье. А когда прекратил существование завод, к которому данный лагерь был приписан, то про эту территорию вообще забыли. Находись она ближе к трассе, не в природоохранной зоне или неподалеку от приличного водоема, то, возможно, пристроили бы ее под коттеджный поселок или СНТ, но ничего из перечисленного тут в помине нет, потому и осталось все так, как было четверть века назад. С поправкой на состояние жилого фонда, разумеется.
— Состояние аховое, — заметил я. — Надеюсь, нам в дома лезть не придется? Не знаю, как вы, но я не рискну, не желаю балкой по затылку получить. И снова — откуда тут кладу быть? Как бы это место ни называлось, главное одно — тут все перерыто и перекопано. В моем лагере, например, малыши своими совками все территорию изрыли, как кроты. Вряд ли та детвора от нашей сильно отличалась.
— Не преувеличивай, — попросил меня Карл Августович. — Совком до потребного нам не докопаешься.
— Когда лагерь строили, ваш клад могли найти, — подал голос Жендос. — Под фундамент корпусов ямы ведь рыли.
— Если мне понадобится твой совет, я его спрошу, — холодно сообщил ему антиквар. — Не забывай свое место.
Вован ткнул напарника в бок, тот скорчил виноватую гримасу и сделал пару шагов назад.
Вот тоже интересно: почему Шлюндт не стесняется при них такую щекотливую тему, как поиск клада, обсуждать? Нет, с Митрохиным понятно, там вообще гриф «Секретно» можно ставить, но и здесь разговор не сильно безобидный. А ну как эти молодцы на золото-бриллианты посмотрят да и надумают нас обоих по-быстрому прикопать? Скажем прямо: данная парочка явно особыми моральными принципами не отягчена, достаточно на них просто глянуть.
Или все не так просто? Предыдущие ведь тоже знали, что к чему, и возможность такую имели, достаточно вспомнить ларец из разрушенной усадьбы, но и не подумали нам шеи сворачивать. Они рискнули только меня похитить, причем сразу после получения куша собирались свалить как можно быстрее и дальше, и их беспокоила не столько ответственность за совершенное убийство, сколько реакция нанимателя.
Чем-то антиквар их к себе привязывает, но вряд ли это деньги. Страх? Возможно. Или что-то еще.
— Сам лагерь нам не слишком интересен, — пояснил мне Карл Августович. — Вернее, совсем неинтересен. Лагерь и лагерь, ничего особенно, «взвейтесь кострами, синие ночи». Нам нужен овраг, что находится за ним, он наша цель.
— Умеете заинтриговать, — признался я. — Овраг. Однако!
— Зря иронизируешь, — укоризненно произнес антиквар. — Есть такие овраги, которые не то что Наполеона или Лжедмитрия помнят, но и куда более ранние времена. Лес, если ему дать волю, очень быстро вернет себе то, что у него забрали. Было распаханное поле, росла на нем рожь или овес, но чуть люди зазеваются, глядь — и там вместо культурных растений уже березки листочками машут. Корни пустили, закрепились, знай себе ползут вперед. Да что поле — лесу и город поглотить ничего не стоит. Дерево любой асфальт разломает, пробивая себе дорогу. А вот овраги… Это совсем другое дело. Лес никогда не сможет его победить. По краям дерева расставит, а в глубину не полезет, знает, что нет там его власти. Да и людям не всегда туда соваться стоит, поверь. Никогда не знаешь, что тебя ждет там, внизу.
— Прямо жути нагнали. — Поежился я. — Мне всегда казалось, что овраг — это не более чем овраг. Глубокая канава.
— Канава, — усмехнулся Шлюндт, — скажешь тоже. Нет, друг мой, все не так просто с подобными местами. Когда я был помоложе, то занесло меня под Царицын… Ну, тогда еще Царицын, теперь-то это Волгоград. Дела у меня там были важные. Я был как ты сейчас, то есть любознателен и отважен, и на свою голову услышал про некие Даниловские овраги, что недалеко от города находятся.
— И что? — верно расценил я паузу, возникшую в рассказе, тщеславный старик хотел увидеть мою реакцию.
— Еле ноги оттуда унес. Да-да. И больше я туда доброй волей не сунусь, мне уже пережитых приключений с лихвой хватило.
— А ведь ваша правда. — Я достал из кармана рюкзака сигареты. — У нас ведь тоже есть такое чудо-место, в Коломенском, Голосов овраг. В нем вроде врата в прошлое открываются и все такое. Я передачу по телевизору видел, давно еще.
— Врата, — усмехнулся Шлюндт. — Вот это как раз сказки. Но место там на самом деле непростое, тут ты прав. В иные дни, а особенно ночи, человеку там делать совершенно нечего, есть только он не самоубийца. А уж что там творится в первый день года!
— А что там творится? — заинтересовался я.
— У подруги своей новой спроси, — с ехидцей порекомендовал мне Карл Августович. — Она на диких скачках завсегдатай, это я наверняка знаю. Ладно, кури и пошли. Канава, скажет же!
Лагерь вблизи являл собой довольно печальное зрелище. Провалившиеся крыши корпусов, останки качелей и каруселей, заросшие крапивой и лопухами, безногий гипсовый пионер с поднятой ко лбу рукой, который почернел от времени, — это все наводило на грустные мысли о бренности всего сущего. Ведь когда-то тут звенел детский смех, раздавались бодрые песни, пахло котлетами и зеленкой, по вечерам под березками и в беседках бушевали на фоне летней дружбы, а может, и любви, гормоны у ребят и девчонок из старших отрядов. Все было — и ничего не осталось, только бурьян вокруг, лебеда и прочая растительность. И — да, деревья, которые лет через десять-двадцать на самом деле окончательно уничтожат последние следы пионерлагеря «Солнечный».
Но все эти невеселые мысли испарились у меня из головы сразу же после того, как я увидел тот овраг, который столь поэтично воспел недавно Шлюндт. И я понял, почему он посмеялся над словом «канава». В самом деле, оно было совершенно неуместно, поскольку, назвав так сей тектонический разлом земной коры, я, несомненно, его здорово оскорбил.
Одного не понимаю — как разрешили строить лагерь вблизи эдакого чуда чудного? Куда смотрели контролирующие органы? Тут половина мальчишек наверняка в первые же дни ноги ломала небось? А может, тогда на этот счет просто и не заморачивался никто, рассудив, что лазание по подобным кручам укрепит мышцы и смелость будущих борцов за мировую революцию? Или за что они там боролись?
— Жесть, — сообщил я антиквару. — Карл Августович, а у него вообще дно есть?
— Конечно, — подтвердил тот. — А как же. Да он не столь и глубок, просто деревья дают тень, вот и кажется, что овраг бездонен.
— Ноги бы не поломать, — опасливо заметил Жендос. — Крутовато!
— А он длинный? — осведомился у нанимателя Вован. — Чего-то конца и края не видать.
И правда, изломанная линия трещины в земле терялась в лесу. Отдельно замечу: настоящем лесу, не какой-нибудь березовой рощице. Даже странно, что такой вблизи от Москвы уцелел.
— Всему на свете есть предел, — брюзгливо ответил ему Карл Августович. — И этому оврагу, и моему терпению.