Так что надо думать, что дальше делать. И самое разумное — сказать старому хрену утром «да», а после затягивать процесс добывания нужного ему сокровища на максимально долгий срок. Ну и надеяться, что подмога подоспеет.
Или, как вариант, попробовать сделать отсюда ноги, только вот как? И это не единственный вопрос, есть еще и другой — куда? Кругом лес, где тут та станция, о которой речь шла, где тот населенный пункт — поди знай. А внизу сидят люди, которые в один миг станут волками с очень тонким нюхом, и отыщут они меня в любых потемках на щелчок пальцев.
— Пусть мне поесть хоть принесут, — бросил я, повинуясь Ратмиру, который и стал моим конвоиром. — И воды. А то совсем уж негостеприимно выходит. Мы же в России, а не в Америке какой.
— Дерьма тебе на лопате могу подать! — зареготал Сашок, но тут же осекся, как видно, под взглядом своего вожака.
— Будет тебе еда, — пообещал хозяин дома. — Мы же не звери. Да?
Теперь засмеялись все, кроме, естественно, меня.
Лестница в этом доме была под стать всему остальному — широкая, добротная, темная от времени, с такой точно не навернешься. И ведь ни одна ступенька не пригибается, не скрипит. Основательный народ оборотни, ничего не скажешь. Во всем у них порядок.
А еще тут имелось распахнутое настежь окно, около которого я остановился и с невероятным наслаждением, прикрыв глаза, вдохнул свежий воздух.
— Чего встал? — недовольно буркнул Ратмир.
— Дай секунду подышать, — попросил я. — Ночная прохлада, все такое.
— Осень на носу, — равнодушно заметил оборотень. — Ночи становятся все длиннее и зябче. Иди уже, не тормози.
Вон она, свобода, до нее рукой подать. Всего-то надо прыгнуть в окно да пробежать два десятка метров до чернеющего леса. Будь рядом со мной не оборотень, а кто другой, так бы и поступил, но сейчас я играю на таком поле, где победа почти невозможна, потому пойду в отведенную мне светлицу.
Что характерно — более неподходящее название для помещения, в которое меня привел Ратмир, подобрать было трудно. Назвать светлицей эту небольшую на фоне других помещений комнату, с мизерным окном под потолком и крайне тускло светящей лампочкой, мог только человек с очень ограниченным чувством юмора. На деле это был чулан-переросток, что доказывала имеющаяся тут меблировка, представленная допотопной кроватью с громыхающей панцирной сеткой, на которой лежал матрас и маленькая подушка, стол без одной ножки, прислоненный к стене, невысокий узкий и скособоченный шкаф и какие-то тряпки в углу.
— Обживайся! — хохотнул оборотень и закрыл за собой дверь, следом по ней что-то скрежетнуло. Как видно, мне не слишком доверяли, потому заперли.
— А смысл? — задал вопрос я, понимая, что ответа не будет. Ну и ладно, не очень-то и хотелось. И вообще, спасибо еще, что свет оставили, в темноте сидеть куда печальней.
Я стянул с плеч пиджак, который после моих похождений окончательно потерял тот лоск, который ему придал модельер, и бросил его на кровать. После несколько раз прошелся от двери к стене и обратно. Затем заковыристо выругался, осознавая, как внутри начинает закипать злоба. Есть у меня такая черта: когда я дохожу до последней точки, за которой начинается чернота безнадежности, то приходит не отчаяние или раскаяние, а именно подсердечная злоба на все и вся. Тут очень важно не наделать глупостей, за которые потом будет стыдно или придется отвечать перед законом. Такие приступы в моей жизни случались всего несколько раз, и каждый из них, кроме самого первого, накатившего на меня в тринадцать лет, я старался пересидеть в замкнутых пространствах закрытым на ключ. Сам об этом просил друзей. Нет, это не форма безумия или что-то такое, боже сохрани. Психолог, к которому меня мама после того, первого, случая отволокла, сказал, что вот такая у меня защитная реакция организма на определенные жизненные факторы, основным из которых является комплекс несоответствия. Я боюсь подвести отца, который воспитывает во мне лидерские качества, потому ситуации, в которых я ни на что не могу повлиять, вызывают у меня вспышку гнева на себя же самого.
В результате мама с папой здорово поругались, мебель на первом этаже, которую я изрубил топором, вывезли на свалку, напуганной горничной выплатили премию в размере тройного оклада, а я сделал для себя кое-какие выводы.
В данном случае отвечать за все пришлось шкафу, и без того изрядно траченному временем. Ну а чего он пустым оказался? Отчего в нем не лежал укороченный автомат Калашникова с парой запасных магазинов? Ну или хотя бы блазеровский карабин?
Я несколько раз пнул беззащитную мебель, отчего та жалобно заскрипела, а после отодрал висящую на соплях створку и отбросил ту в противоположный угол. Легче не стало, зато я начал чихать. Пылюги в этом шкафу скопилось немало, вопросами уборки в этой, прости Господи, светлице, явно никто не заморачивался давным-давно.
А еще минут через десять, когда я прочихался и попытался загнать поглубже внутрь себя бушующие эмоции, дверь открылась и в помещение зашел злорадно улыбающийся Сашок, держащий в руках глубокую тарелку, в которой лежало несколько кусков все того же скверно прожаренного мяса, соленый огурец, кучка квашеной капусты и кусок хлеба. Вилки или ложки не наблюдалось, как видно, гостеприимные хозяева решили, что я и руками могу поесть.
— Кушать хотел? — поинтересовался он у меня. — Вот, держи. Хотя нет, погоди-ка, тут кое-чего не хватает.
— Чего именно? — выдавил я из себя, вставая с гулко ухнувшей сетки кровати и подходя к нему.
— Соуса, — охотно ответил он, предпринял горлово-носовое усилие и смачно плюнул в тарелку. — Вот теперь жри. На здоровье!
Уснувший было внутри меня зверь мигом вскочил на четыре лапы, требуя сделать хоть что-то, и я не стал ему перечить, потому одной рукой схватил Сашка за волосы, а другой впечатал тарелку ему в лицо.
— Чего? — тихо и довольно жутко рыкнул оборотень, и короткий тычок в грудь отправил меня в полет к стене. Сила у этих тварей и правда превышает обычную людскую, что есть, то есть. Представляю себе, на что способен вожак, если даже этот недомерок меня запросто с ног сбил ударом.
Зато у стены мне под руку попалась створка от шкафа, та, которую я недавно отодрал. Несмотря на свои размеры, она была довольно увесистая и, что совсем удачно, узкая. Будь шкаф стандартным, я бы этой его деталью не размахнулся в небольшом помещении, а тут — пожалуйста, имелось бы желание. А оно ох как имелось!
Сашок такого не ожидал, в данный момент он, сквернословя, вытирал изгвазданное лицо, снимая с него капустные лохмотья, потому сильный удар стал для него неожиданностью. Одно плохо — очень у него крепкая голова оказалась, не отключился он после него, только впечатался в стену и очумело уставился на меня.
Второй удар я нанес торцовой частью створки, метя ему в шею и надеясь ее сломать. Получилось или нет — не понял, но что-то все же там хрустнуло, после чего глаза Сашки выкатились из орбит, он как-то обмяк и начал сползать по стене на пол. Его пальцы было хотели цапнуть рукоять массивного ножа, висящего на поясе, но безуспешно.
Что примечательно — в тот же миг мой внутренний зверь притих, а после испарился. Ну а что ему теперь во мне делать? Ситуация разрешилась, пусть даже вот таким образом. Теперь никакого общения с вожаком не получится, теперь мы враги до гроба, скорее всего, конечно, моего.
Но зато у меня теперь есть нож, что уже неплохо, за дверью имеется окно, ведущее в лес, а в голове вдруг ниоткуда появилась одна интересная идея, дающая мне пусть призрачные, но шансы на успех.
В этот момент за моей спиной послышались легкие шаги, я обернулся и увидел Любаву, удивленно смотрящую на происходящее.
— Неудачно вышло, — сказал я ей, скользнув к двери как уж. — Извини за то, что слово не сдержал.
Нож дважды вошел в девичий крепкий и плоский живот, гарантированно задев печень, следом за этим я перехватил мигом обмякшее тело Любавы, развернул и вогнал лезвие в спину так, чтобы уж наверняка ее угомонить. Она не крикнула, не завыла, только что-то очень тихо простонала, когда я втолкнул ее внутрь комнаты, где недвижно лежал ее сородич. Следом за этим я прикрыл дверь, накинул на нее щеколду, после в два прыжка добрался до окна и сиганул вниз, в ночную тьму.
Глава семнадцатая
О чем я сразу пожалел, так это о том, что пиджак там, в доме, остался. Во-первых, в лесу было прохладно, во-вторых, на меня сразу же набросились комары, в-третьих, и главных, он хоть как-то мне бы помог сливаться с пейзажем, а в белой рубашке я тут как бельмо на глазу. Да еще и цеплялась она за каждую ветку.
И да, это меня заботило куда больше, чем то, что я пару минут назад, возможно, убил молодую и красивую девчонку. Начнем с того, что она не совсем уж девчонка, не сказать что совсем не девчонка, и закончим тем, что завтра она была бы среди тех, кто меня съест. В буквальном смысле. Так что никаких угрызений совести я не испытывал. «Тот, кто жалеет своего врага, уже побежден», — так мне всегда говорил отец, но только сегодня я в полной мере осознал, насколько он прав.
Отбежав от дома в лес настолько, что его огни перестали быть видны, я достал из кармана брюк порядком раскрошившийся кусок серого хлеба, прихваченный, несмотря на всю суету, с тарелки, принесенной Сашком, поклонился в пояс темноте и негромко произнес:
— Доброй ночи, лесной хозяин. Я Хранитель кладов, кланяюсь тебе вот этим хлебушком и прошу помощи. В очень плохую историю я попал, без тебя мне не справиться, а то и на свете белом не жить. Может, ты слышал обо мне, может, приносила какая птичка на хвостике послание от родственника твоего дяди Фомы? Он обещал всем подмосковным лесным хозяевам весточку разослать. Просто…
— Да не галди ты, парень, что сорока перед рассветом, — проворчал плотный невысокий старичок в потрепанном зеленом дождевике, выходя из-за дерева, стоящего прямо передо мной. — Слыхал я о тебе, слыхал. Это же ты Великому Полозу служишь, верно?