Он припомнил рьяное рвение к благочестию доминиканца Савонаролы и неистовую разнузданность княжны Тамазрайши. Устремления католического аббата и индийской язычницы были диаметрально разными, но природой их гибельных для многих безумств являлось одно: фанатизм.
— Так ли? — усомнился король, но, вглядевшись в лицо соотечественника, прибавил: — Не забывайте об этих уроках, мой друг.
Ракоци жестом показал, что надеется удержать себя в рамках, а вслух осторожно сказал:
— Хватит двоих-троих слуг, сердобольных и расторопных. Что же до нынешней ночи, то мой Роджер присмотрит за ним.
Иезуит закашлялся снова, и Стефан заколебался.
— Вы уверены, что он выживет? На моей памяти это удавалось не многим.
— Он молод, силен, — возразил Ракоци. — Ему нужны только уход и тепло, с остальным я управлюсь. Сытная пища и отдых творят чудеса. — Он оглянулся и с озабоченным видом прибавил: — Хорошо бы заняться им прямо сейчас.
— Вижу, вы искренни в своем сострадании к ближнему, — протянул уважительно Стефан. — Ладно, поступайте как считаете правильным. Где же замешкался Зари? — Он снял с выступа на подлокотнике кресла небольшой колокольчик и требовательно позвонил. — Вы хотите сопроводить отца Краббе?
— Так было бы лучше всего. И, с вашего позволения, я прикажу Роджеру отобрать из вашей челяди троих человек для присмотра за ним.
Король милостиво кивнул.
Ракоци поклонился.
— Благодарю вас, ваше величество.
Он повернулся и пошел к отцу Краббе, чтобы помочь ему встать.
Тот моргнул несколько раз, прежде чем понял, что происходит, затем запротестовал. Негоже благородному господину служить подпоркой простому монаху, хотел заявить он, но вновь закашлялся, и протест его пропал втуне.
К тому времени, как трое иезуитов вернулись из деревеньки, больной уже лежал в теплой каморке, укрытый меховым одеялом, и Роджер поил его с ложки настоем, основой которого была хлебная плесень.
Войдя в помещение, отец Погнер был несколько удивлен тем, что пожилой дворянин все еще возится там с конской упряжью. Прежде чем обратиться к нему, он расстелил свой плащ перед огнем, потом неприязненно бросил:
— Что с отцом Краббе?
Стефан с нескрываемым интересом посмотрел на вошедших.
— Его осмотрели и уложили в постель, где он и будет теперь пребывать до полного исцеления.
— Молитвы и пост принесли бы ему больше пользы, — заявил недовольно иезуит, — ибо над нами в недугах и в радости властен один лишь Господь.
— Это, разумеется, так, но Писание учит нас искать разрешения мирского в миру. — В тоне Батория сквозила ирония, а глаза светились довольством. Он чувствовал себя много лучше, с тех пор как стал принимать рекомендованную графом настойку из анютиных глазок, почек ивы и дудника; нога его уже не болела, а лишь изредка поднывала.
— Человеку вашего положения простителен такой образ мыслей, — высокомерно произнес отец Погнер. — Кому поручены заботы о нашем товарище? Нам надо взглянуть на него. Чтобы одобрить его или отвергнуть.
— Я пошлю за ним, добрые пастыри.
Король потянулся к колокольчику, но был избавлен от беспокойства. Боковая дверь отворилась, и в караулку, служившую одновременно холлом, гостиной и королевской приемной, вступил Ференц Ракоци. Стремительно приблизившись к сюзерену, он против обыкновения не дежурно раскланялся, а опустился перед ним на колено, ибо заметил у огня толкотню и тут же сообразил, что к чему.
— Ваше величество, — сказал он достаточно громко. — Я оставил отца Краббе на попечение отца Митека, он исповедовался и теперь спит.
— Очень хорошо. — Заметив вспышку неуправляемой ярости в глазах отца Погнера, Стефан Баторий внутренне усмехнулся.
Отец Корнель перекрестился.
— Спаси нас, Господь!
Отец Бродский уставился на сидящего дворянина.
— Так вы — государь? — вырвалось у него.
— Милостью Господа, — серьезно ответил Стефан, испытывая немалое удовлетворение. Если бы в столь сильное замешательство ввергалась при нем и польская шляхта, ему нечего было бы больше желать. — А вот человек, взявший под опеку вашего сотоварища. Граф Сен-Жермен, из рода Ракоци. Он, как и я, венгр. — Король жестом велел Ракоци встать по правую руку от кресла, выказывая ему таким образом уважение, каким редко баловал своих приближенных.
— Досточтимые пастыри, — сказал Ракоци, приветствуя иезуитов поклоном, в котором не было и намека на какую-либо искательность.
Отцы Бродский и Корнель ответили полупоклонами, отец Погнер остался недвижен.
— Ваше родовое имя не кажется мне незнакомым, — процедил после паузы он.
— Я принадлежу к более древней ветви рода, чем та, чье имя ношу, — счел нужным пояснить Ракоци, — но все же весьма приятно, что твоих родичей помнят. — Он сопроводил эти слова самой обезоруживающей из арсенала своих улыбок.
Отец Погнер неприязненно поджал губы и проворчал:
— Только глупцы кичатся мирским положением. — Он обратил взор на короля, невозмутимо продолжившего полировку седла. — Надеюсь, ваше величество не в обиде на нас. Здесь почему-то никто не сказал нам, кто вы, а рассыпаться в любезностях и деликатничать мы не привыкли.
Стефан отложил седло и выпрямился.
— Очень жаль, добрые пастыри, — бросил с неодобрением он. — Вам бы не помешали уроки любезного обхождения, ведь вы едете ко двору, где невежливости не потерпят. Царь Иван строг, и даже намек на какое-то неуважение может стоить обидчику головы.
Отец Бродский, спохватившись, упал на колено.
— Ваше величество, лишь наше невежество ответственно за нашу непочтительность к вам. Никто ведь из нас никогда не видел вас ранее. И к тому же ваша одежда, — он выразительно посмотрел на толстую поношенную куртку Батория, — не могла ничего нам сказать. Произошло недоразумение, безмерно нас удручающее, но, возможно, вы согласитесь его извинить.
Стефан благосклонно кивнул:
— Так-то лучше. Вы успокоили меня, отец Бродский. А то я уже стал опасаться, что и впрямь возлагаю столь важную миссию на каких-то невежд.
Последние слова назначались отцу Погнеру, но отозвался на них отец Корнель. Становясь на колено подле отца Бродского, он заявил:
— Государь! Мы готовы служить вашему величеству в любом вам желательном качестве, нам следует лишь разъяснить, каким оно должно быть, чтобы мы не терялись в догадках и не поставили под угрозу ваш план.
Отец Погнер, мрачно косясь на товарищей, также счел нужным склониться перед королем.
— Мы не хотели оскорбить вас, ваше величество, — проскрипел он с большой неохотой.
— Я и не чувствую себя оскорбленным, — усмехнулся Баторий, — но впредь советую вам быть осмотрительнее. — Он взялся за колокольчик. — Вы, полагаю, изголодались в дороге. Ужин уже состоялся, но на кухне должно было что-то остаться. Повара ждут в буфетной. Вас проводят туда. — Он помолчал и с невинным видом прибавил: — Если только вам не захочется навестить поначалу больного.
Глаза отца Погнера сверкнули.
— Разумеется, ваше величество, — поднимаясь на ноги, пробормотал он. — Мы окропим его святой водой и устроим бдение возле ложа.
Лица отца Бродского и отца Корнеля вытянулись. Первый облизнул губы, второй неприметно вздохнул.
Ракоци обменялся с Баторием взглядом.
— Отцу Краббе надо бы выспаться, — сказал он, адресуясь к отцу Погнеру. — Не лучше ли вам отложить свой визит?
— Самое для него сейчас лучшее — присоединиться к нашим молитвам о спасении его грешной души и сохранении бренного тела, уповая на волю Господню, — возразил резко тот. Длинные руки его были скрещены на груди, уголки губ спесиво кривились.
— В руках отца Краббе сейчас четки, на подушке молитвенник, а Господь уже проявил свою волю, ниспослав ему целительный сон, через который ангел-хранитель восстанавливает его силы. Благоразумно ли останавливать ангела в этих трудах?
— Вы, я гляжу, изрядный теолог, — восхитился, внутренне закипая, отец Погнер. — Что очень странно для человека, не имеющего духовного звания.
— В детстве меня готовили к посвящению, — сказал Ракоци, ничуть не греша против истины. Правда, даже воспоминания о культе, исповедовать который ему предстояло, развеялись еще до строительства вавилонских садов.
Впервые в тоне отца Погнера проскользнула тень некоего уважения.
— Но что же тогда помешало вам стать духовным лицом?
И вновь ответ был правдив.
— Мне пришлось встать на защиту отечества. К несчастью, захватчики нас одолели. — Это были не турки, но уточнения не понадобились.
— Прискорбно, прискорбно, — пробормотал отец Погнер. Он какое-то время сверлил собеседника взглядом, потом объявил: — И все же вам следовало предпочесть служение Господу интересам семьи. Враги попирают земли мирян, но Церковь все крепнет.
— Меня вел зов крови, — ответствовал Ракоци со странной полуулыбкой. Он выдержал осуждающий взгляд иезуита, потом повернулся к королю: — Если ваше величество во мне более не нуждается…
— Ступайте, Ракоци, — сказал ласково Стефан. — Мы поговорим с вами позже.
— Да, государь. — Ракоци поклонился. — Ваша снисходительность не имеет границ.
Депеша одного из польских географов своему государю.
«Всемилостивейшему Стефану Баторию, волею Господа королю Польши, шлет приветы Павел Энецкий, его преданнейший слуга!
Я тут потолковал с торговцами мехом, проезжавшими мимо нас из Московии. Они сообщили, что дорога тяжелая, но пригодная для путешествий без опасения где-либо застрять. Их проводник прибавил, что речная вода в этот год стоит высоко и потому путникам при пересечении рек благоразумнее уповать на переправы, чем на мосты, ибо те ненадежны.
У меня также был разговор с коннозаводчиком, тот готов отобрать для вашей миссии две дюжины самых сильных молодых лошадей. Он назвал разумную сумму, и мы ударили по рукам. Думаю, ваши уланы будут довольны. Что касается сроков, то, скорее всего, посольский кортеж доберется до нас за семнадцать или даже четырнадцать дней, если, конечно, прекратятся дожди. Дорога от Минска к Смоленску идет через болота.