Любой ценой.
Сила бурлила в нем полноводной рекой и рвалась, сметая все выставленные блоки. Бурный поток, способный изменить судьбу этого Мира, и сейчас его нужно было направить в нужное русло, осторожно, но настойчиво подчиняя себе струящуюся по пальцам мощь. Своенравную, будто имеющую собственный разум, но, тем не менее, послушную более сильной воле.
Шестеро братьев встали по бокам, образовывая гексаграмму, и Аенеас ступил в самый ее центр. Ощутил, как нагревается вокруг воздух от непрерывного тока силы, и сложил руки на груди, позволяя создать фокусную точку. Потоки вихрились вокруг, свивались в тугие, почти видимые другим спирали, становились податливой глиной в опытных руках умелого мастера. Клирик закрыл глаза, полагаясь только на свои чувства — при работе с Изначальной силой человеческая природа только мешала ему, будучи совершенно ненадежной. Глаза и уши могли обманывать его, но сердце — никогда.
По Границе, против которой была направлена сосредоточенная в руках семи наблюдателей мощь, пошли круги, и она замерцала, пытаясь противостоять чудовищному натиску. Но спустя несколько мгновений ослепительно вспыхнула, покрываясь трещинами, и погасла, оставив в воздухе слабый запах отгремевшей грозы.
Брат Аенеас подошел к прежде непреодолимому препятствию, протянул руку — и ладонь, ощутив некоторое сопротивление, прошла насквозь, и молча наблюдающие за разворачивающимся действием братья одобрительно закивали. Первое препятствие на пути к достижению поставленной цели было пройдено — малый отряд святых братьев вступил на территории Неблагих фейри.
Аенеас ожидал увидеть что-то необычное за зеркальной стеной, но тут его постигло разочарование: окружающие его виды ничуть не отличались от тех, что были по другую сторону Границы. Он едва сдержал расстроенный вздох, но тут же взял себя в руки — через завесу ворожбы начали проходить братья в полной боевой готовности.
Но на этой стороне их никто не ждал: не было оскалившихся, готовых к бою фейри, смертельных вязей заклятий и обнаженных мечей. Их словно бы и не заметили, демонстрируя явное пренебрежение к такой мелочи, как переход Границы людьми. Однако Аенеас ощущал себя совсем иначе — здесь все было предназначено не для них. Воздух шершаво ввинчивался в горло, и становилось трудно дышать; высокая трава цеплялась за одежду, не пуская дальше; даже прежде безоблачное небо мгновенно затянула сероватая дымка, больше похожая на туман, но тяжелая, будто свинец. До Аббатства, находящегося на западе, было два-три дня пути, и за это время Аенеас понял, насколько обманчивым было спокойствие враждебных территорий. Сама земля противостояла им: из двух сотен братьев до Обители дошли лишь восемьдесят человек. Не было ни одного боевого столкновения, они даже не видели фейри, но гибли — один за другим.
Изящные, невесомые цветы-колокольчики, от сладкого запаха которых сходили с ума; ядовитые, едва заметные шипы на высокой изумрудной траве, от жалящих укусов которых царапины чернели, словно обожженные огнем, и человек гнил заживо, быстро, в несколько часов превращаясь в отвратительный остов; тонкие плети с синими, как небо, соцветиями, по ночам обвивающие спящих, ввинчивающиеся в глаза, душащие подобно гарротам — и насмешливая безмятежность и тишина, царящие вокруг.
Но они упорно продвигались вперед, оставляя за спиной могилы, отмеченные большими камнями-надгробиями с высеченными на них надписями. Не останавливались, словно и не замечали потерь, не скорбели по погибшим, как будто ценность человеческой жизни в одно мгновение просто перестала быть для них чем-то значимым. И враждебный мир притих, пораженный настойчивостью и жестокостью к таким же, как и они, тех, кто пришел сюда без приглашения.
Брат Аенеас не замечал своих врагов, хоть и видел куда больше, чем остальные, но где-то глубоко внутри зрела тревога — он чуял, как затягивается удавка на шее; чуял незримое присутствие духов этой земли и мало-помалу начинал понимать: они никогда не были одни. За ними всегда следили, направляли, и только когда перед изрядно поредевшим отрядом, измученным, уставшим и в какой-то мере уже отчаявшимся выросли древние стены Аббатства, Аенеас понял — фейри хотели, чтобы они добрались до этого места.
Каменная кладка из потемневших от времени, искусно пригнанных друг к другу глыб — стены нависли над святыми братьями, словно тень невиданного зверя: молчаливая громада Обители мрачно ждала, полная затаенного гнева. Это брат Аенеас почувствовал сразу, как только ступил на опущенный подъемный мост. Массивные доски были влажными от недавно прошедшего дождя, но несмотря на то, что Аббатство появилось многие сотни лет назад, все еще не утратили железной крепости.
Над этим местом время было не властно.
Под ногами щерился клыками отточенных кольев глубокий ров, заполненный водой — необычной, темно-синей и густой, как патока. Один из братьев неосторожно позволил любопытству взять над собой верх и опустил ладонь, зачерпывая воду в горсть. Замер на мгновение, а потом древнюю тишину, царящую здесь, прорезал отчаянный крик, полный боли — жидкость кипела, дымилась и разъедала податливую плоть своей жертвы, оставляла на загрубевшей коже черные, быстро разрастающиеся язвы. Очень скоро сквозь бурлящую на руках бьющегося в конвульсиях брата муть проступили белые, освобожденные от плоти кости, и мужчина, глаза которого закатились от невыносимой муки, не удержался на подламывающихся ногах и без всплеска погрузился в воду. Коварная жидкость сыто колыхнулась и затихла, вновь принимая зеркальную неподвижность. Стены каменной громады с наслаждением поймали эхо криков погибшего клирика и замерли в предвкушении.
Никто из братьев не проронил ни слова, наблюдая за гибелью товарища. Когда все было кончено, они в полном молчании вновь продолжили путь — их цель была совсем близка.
— Вы даже не попытались ему помочь, — певучий голос прорезал тишину подобно грому: братья вздрогнули, как один, и заозирались, пытаясь найти источник звука.
Аенеас увидел его сразу же и едва не отшатнулся. За время беспрерывных сражений он научился преодолевать чары фейри, но все ж не всегда мог смирить бренную плоть, свое тело, что переставало слушаться, когда ему доводилось видеть Высших фейри.
Но тот, что сейчас стоял в проеме распахнутых высоких ворот с тяжелой подъемной решеткой, небрежно прислонившись к древним камням, был слишком совершенным даже для нечистой красоты проклятого народа, и Аенеас отступил назад.
Фейри текучим движением скользнул вперед и прищурился, рассматривая его серебряными глазами. Святой брат никогда не видел подобного цвета ни у людей, ни у фейри, и что-то темное поднялось в груди, мешая дышать.
— Что ты надеешься найти здесь, Святой Аенеас? — голос стоящего напротив врага был полон насмешки. — Что такого важно, перед чем меркнет ценность жизней твоих товарищей?
Клирик едва смог подавить дрожь, прокатившуюся по глупому телу, когда его имя произнесли на языке фейри — тягуче, сладостно, словно изысканное лакомство. А черногривая тварь знала все, что происходило в душе у святого брата, и лишь улыбалась, склонив голову к плечу. Гнев полыхнул глубоко внутри и огнем выжег чары фейри.
Аенеас уверенно и спокойно посмотрел в расплавленное серебро глаз врага.
— То, что неподвластно таким, как ты, — хрипло ответил он, и братья за его спиной очнулись от наваждения.
Теперь они видели перед собой врага; пусть невыразимо прекрасного, совершенного, но это больше не смогло бы остановить их удара — яростное пламя гнева в душе лишь сделало бы этот удар более жестоким и страшным: желание того, чтобы это существо испытало самые жуткие муки, захлестнуло их с головой, и пятеро из них сорвались с места, свивая силу в разрушительные молитвы-заклятия.
Стоящий перед ними фейри даже не пошевелился. Обманчиво беззащитный, хрупкий, как фарфоровая статуэтка: казалось, коснись его неосторожно, не бережно — и разлетится сверкающими осколками.
Черные щупальца копьями выстрелили вверх, хлестнули по густому воздуху, и сразу несколько клириков, не успевших даже вскрикнуть, канули в кипящую воду рва, в которой клубились плотные плети-щупы невиданного существа — угольно-черного, покрытого гибким панцирем. Мгновение — и все затихло. Страж Обители вновь затаился в глубине ядовитого рва.
— Заключенная в этом месте сила никому не принесет блага, — тихо прозвенел голос недвижного фейри, и его голос звучал мягко, словно разговаривал он с несмышленышем.
Черногривый парень усмехнулся и в одно мгновение оказался на расстоянии вытянутой руки от клирика.
Быстрый и гибкий.
Смертельно опасный.
Но почему-то не спешащий нападать, словно этот разговор был для него действительно важен.
— Ты боишься, — тяжело обронил брат Аенеас, пристально глядя ему в глаза. — Ты не в силах овладеть этой мощью, и я вижу твой страх перед тем, что произойдет, если я все-таки достигну своей цели. Таким, как ты, не место в этом мире, и я смогу исправить это досадное недоразумение. Ты — и те, кто пришел вместе с тобой и сейчас прячется в тенях, — узрите, на что способен человеческий род, так вами презираемый!
Аенеас потянулся всем существом туда, где чуял такую соблазнительно родственную силу — к Обители, и та, сначала недоверчиво, как сторожевой пес, отпрянула, заворчала недовольно, а потом раскрылась перед ним, отдавая все заключенную в этом месте силу.
Как только фейри ощутил, как воздух прорезали нити скрытой, а теперь выпущенной на волю мощи, он мгновенно разорвал дистанцию, стремясь оказаться как можно дальше от своего врага, и брат Аенеас досадливо поморщился — сосредоточенного в его руках могущества хватило бы, чтоб прихлопнуть среброглазого единым движением, но тот оказался слишком быстр и проворен, легко ускользая из поля зрения.
Вокруг замелькала сталь, и в сражение вступили спутники-фейри, ранее скрывающиеся от людских глаз в глубоких тенях, и святые братья разрозненно огрызнулись заклятиями. Круговертью вспыхнули бои, и только брат Аенеас остался неподвижным: чуждая этому миру сила темной мутью вскипала под ногами, оплетала гибкими щупальцами закаменевшее от напряжения тело. И святой брат наслаждался могуществом, наконец-то оказавшимся в его руках, упивался силой, что пронизывала каждую клеточку его плоти — он чуял, что сейчас способен на все.