– Послушай, княжич, и ты, и я в очереди на великое княжение.
– Брат мой помирать пока не собирается.
– Как и мой брат и два дяди. Не думай, я тебе постыдства предлагать не стану. Только хочу, чтобы и ты, и другие братья твои кое-что увидели. Не просто так великие князья уединились. Ни одному великому князю порядок наследования не по душе. На всем белом свете теперь сыновья наследуют отцу, а не братья. Я, честно говоря, тоже считаю, что так правильнее, но так уж получилось, что моему отцу наследовал брат, а ты только после братьев великим князем станешь. Готов поспорить, великие князья хотят порядок наследования изменить.
Мы, младшие братья, должны вместе не за латинское право наследования стоять, а за наше русское. Князь Владимир Святой был третьим сыном, а Владимир Мономах был сыном младшего сына. Оба они славно правили Русью. Не по порядку правителей выбирать надо, а по заслугам. Вот Дмитрий, хоть и брат мне, но посмотри. Он почти разорился, а я о своём княжении пекусь. Людей зря на смерть не посылаю. Кто из нас должен быть великим князем? Надо, чтобы великим князем становился наиболее достойный, а не старший в роду.
– Хорошие слова, Андрей, только силы у нас к этому приложить нет.
– Мы союз сейчас заключаем, а значит, силы наши растут. Я буду тебя поддерживать, а ты меня.
– Вот то-то и оно, Андрей. Ты сам говоришь, что править должны лучшие, потом про союз наш толкуешь. Поэтому и правим Русью каждый в своём направлении. Вот и поганые бьют нас из-за этого. Знаешь, что я думаю, князь? Нам лучше, чтобы был среди нас один князь и наследовал ему старший сын. Даже если он будет не очень умён, зато междоусобиц меньше станет. Не союзник я тебе в этом, Андрей. Я думал, что ты великого князя Ярослава во всем поддерживаешь. Не прав был.
– Дело твоё, княжич. Только если сам о судьбе своей не позаботишься, то быть тебе не великим князем Смоленским, а, как брат мой старший Василий, боярином у младшего брата.
– Лучше уж боярином, чем кровью Русь залить. Доказывая свою особенность, ты предлагаешь после смерти каждого великого князя реки крови пускать.
Андрей и Константин спорили горячо и ярко. Андрей на секунду замолчал, чтобы собраться с мыслями, а затем продолжил:
– А сегодня что происходит? Идиоты повели под Раковор столько людей! И для чего? Чтобы кровью русской поля пропитать. Пока слабоумные, но старшие по роду будут править нами, так и будет кровь попусту литься.
– Вот видишь, князь, ты тоже говоришь, что кровь будет литься. В любом случае. Поехали к дому, а то к обеду не успеем. Завтра я стану тебе братом и этому рад, но союзником против Руси я тебе не буду.
– Посмотрим, княжич, не зарекаются раньше срока.
Евдокия и Константин Ростиславович
Венчались дочь Александра Невского и смоленский княжич со всей доступной торжественностью. Славный пир был устроен в тот день на радость переславцам. Много бочек с хмельными напитками выкатили дружинникам. Десятки скоморохов веселили люд. Многие попали и на пир княжеский. Великий князь Ярослав был за отца княжне Евдокии, а Глеб Ростиславович Смоленский – за отца своему младшему брату.
После праздничного пира княжна Евдокия Александровна и княжич Константин Ростиславович, как и положено, уединились. Оставшись наедине, они сели на застланную постель. До того как они стали супругами, они виделись несколько раз и даже два раза разговаривали. Конечно же сейчас они были абсолютно чужими друг другу людьми. Молодые не знали друг о друге ничего за исключением того, что пели и сказывали на каждом перекрёстке. Но это в основном было посвящено не им, а их родителям.
– Княжна Евдокия Александровна, – соблюдая все приличия, важно начал Константин Ростиславович, – какой прекрасный был пир.
Княжич понял, что сказал глупость, и покраснел. Просто он совершенно не знал, о чем можно ему говорить с Евдокией. Их союз был политическим договором, который неясно ещё было, как будет работать.
– Да, княжич Константин Ростиславович, пир был чудесным. Когда мы получим удел, то сможем тоже проводить подобные пиры на радость нам и простому народу.
– Зачем нам это? Пиры разоряют казну. И не получу я никогда собственного удела. Да и не лежит у меня сердце править. Слишком много беззакония совершить придётся. С детства хотел я служить простым ратником в дружине и кровь свою проливать за Отечество. Или же думал уйти в дальний монастырь и посвятить жизнь свою Господу.
От этих слов Евдокию аж передёрнуло. Как это не лежит душа править? Он что, и просить удела себе не намерен? Понятно, почему у него, брата великого князя Смоленского, даже захудалого удела не было.
– Княжич Константин Ростиславович, – соблюдая приличия, продолжила разговор Евдокия, – но ведь теперь мы стали одним целым и должны думать не только о себе, но и о наших будущих детях. Поэтому нам нужно всё же получить удел.
– Зачем он нам, княжна? Разве не сыты мы? Разве не хорошо нам сейчас? Если у нас появится удел, то мы должны будем вместо того, чтобы думать о себе, мысли свои только о нём и думать.
Евдокии от этих слов и вовсе захотелось заплакать. Ну и жениха братцы ей подобрали! Может, и вправду этот младший сын из рода Ростислава должен был посвятить себя служению Богу, а не брак заключать. Здесь, в миру, надо за каждый клочок земли бороться.
В комнате вновь повисла тишина. Казалось, им и говорить больше не о чем, ведь они оказались настолько разными, что и вообразить было невозможно.
– А тебе такой смертный грех, как зависть, незнаком? – осведомилась Евдокия, которая испытала большое разочарование по отношению к своему супругу. Ей всю жизнь снилась великокняжеская власть, к которой она готова была привести своего мужа. Нередко, думая о муже, видела она в его образе седого старца короля или даже иноверца татарина, но не этого совершенно не амбициозного княжича.
– Знаком, княжна, – ответил Константин, – а ты зачем спросила об этом?
– А затем, что ты гордыню свою возвеличиваешь. Мне с тобой в аду гореть не хочется!
– С чего взяла ты, что я гордыню свою тешу?
– Да с того, что от креста своего отказываешься добровольно, думая, что ты этим дело благое делаешь. Ты просто боишься, что у тебя не получится, и поэтому не стремишься даже малого удела получить.
По всей видимости, Евдокия попала в самую точку. Княжич опустил глаза и долго молчал.
– Мы должны вместе молиться!
– Да, княжич, чтобы Бог вразумил нас, как удел получить.
– Нет, не об этом! А о том, чтобы Он смирил гордыню мою.
Княжна Евдокия горько заплакала. Она готова была быть верной супругой даже седому старцу, но этот с виду привлекательный человек, который стал ей мужем, совсем не походил даже на образ, который долгими часами выдумывала она для себя.
– Красавица моя, что ты плачешь? Обидел я тебя чем-то?
Евдокия, даже когда плакала, не теряла рассудка. С детства княжна привыкла достигать своего и никогда не останавливалась, на какие бы преграды ни наткнулась.
– Плачу о душе твоей, милый мой супруг! В гордыне своей ты не хочешь узреть креста своего, того, что по праву крови на тебя Господь наш возложил. Ты должен бороться за власть и не имеешь никакого права уйти от долга своего!
Княжич Константин ничего не сказал своей супруге, но Евдокия поняла, что она нашла к нему ключик. Княжич задумался и поставил под вопрос свои принципы, а значит, скоро может и мнение своё изменить.
Довмонт
К псковскому князю Довмонту прибыл воин из дозора. Ратника ввели в палаты князя. Весть, которую он принёс, не могла не заинтересовать Довмонта.
Ратник склонился перед князем и встал на одно колено. Видно было, что скакал он весьма поспешно, а значит, и новость была крайне важной.
– Князь, – обратился он к Довмонту, – меня зовут Никола, а прислал меня Константин Глыба, воевода твой, что дозорных людей по землям рассылает. Мы заехали на земли, нам не принадлежащие, так как узнали от скоморохов, что там остановился крупный отряд ливонцев. Скоморохи сказывали, их там не менее нескольких тысяч. Мы с товарищами проскакали туда, и вот что мы увидели. Ливонцев и вправду там было примерно две тысячи, и это только ратных людей, а помимо них ещё и невооружённых примерно столько же. Они там решили основать город, а это всего в нескольких вёрстах от границы.
– Накормите его и дайте отдохнуть, – распорядился Довмонт. – Спасибо, Никола, что проявили бдительность.
Довмонт, отпустив гонца, приказал собрать бояр. Торговые люди Пскова не очень спешили на зов своего князя. Тогда князь Довмонт распорядился, чтобы ударили в вечевой колокол.
Псковский люд поспешно стекался на площадь. Спешили туда и бояре, которые не хотели пропустить вече. Князь собрал народ. Князь, который, несмотря на то, что по рождению не русский, на поле боя доказал свою любовь к Отечеству.
– Вольные люди Пскова! – обратился Довмонт к вече, – не могу я добиться, чтобы бояре являлись по первому моему зову, так как у них много дел торговых и прочих. Поэтому я позвал вас, так как не терпит это дело. Латиняне строят прямо на границе с нами укрепление. Ежели промедлим, то вскоре ливонцы будут у нас прямо под сердцем сидеть. Оттуда они смогут в любой момент под стенами нашими оказываться!
Народ загалдел, давая понять, что это очень не любо и что не хотят они ливонцев под сердцем иметь.
– Люди Пскова! У меня тысяча ратников, если мы соберём ещё тысячу и посадим их на коней, то я уничтожу врагов. Идти мне на ливонцев?
– Иди, князь-батюшка! Гони латинян с земель наших!
Радостно кричали псковские жители, а кто-то и вовсе хотел сам пойти с князем на латинян. Однако бояре недовольно смотрели на князя, так как выходил он из их подчинения. После вече к Довмонту подошёл Пересвет Васильевич, тот, у кого литовец останавливался, когда только прибыл в Псков.
– Ты круто берёшь, князь, – степенно обратился он к Довмонту, – такие вопросы сначала с боярами решать надо, а уж потом на вече людей собирать.