– Зови.
Быстрым шагом – будто переходя в полковом лазарете от одного операционного стола к другому, – ворвался маленький сухощавый человечек, лысоватый, в узком коричневом сюртучке, с улыбочкой на тонких губах, утирая салфеткой сильные, в выступающих венах, бледные ладони.
– Ваше-ство… – Его поклон напоминал кивок.
– Слушаю вас, доктор, – благосклонно наклонил голову Дангеро.
– В целом эта особа здорова. Никаких отклонений, которые бы угрожали жизни. Некоторое малокровие… это объяснимо… Чтобы предотвратить нервную горячку, я велел дать ей брому с валерианой. Крепкий бульон на ужин, выспаться – и она вновь будет на ногах.
– Значит, девушка в полном порядке? – спросил Галарди, взглядом испросив у государя разрешения вмешаться в разговор.
– Девушка?.. – Лейб-медик приподнял белёсые жидкие брови. – Это женщина, гере, которая исполняет своё природное назначение.
– То есть?.. – нахмурился Дангеро с досадой и непониманием.
– Гравидитас! – шутливо-высокопарным тоном ответил врач, со значением подняв указательный палец. Доктора обожают выражаться на мёртвом лацийском языке, чтоб подчеркнуть свою учёность и превосходство над профанами.
– Говорите ясней!
– Беременность, Ваше Величество. Акушер скажет точнее, но, по-моему, между четвёртым и пятым месяцем. К новогоднему празднику эта «девица», бог даст, произведёт на свет хорошего здорового младенца… Ваше Величество? – Тон врача вмиг стал обеспокоенным, и медик с тревогой шагнул к Дангеро, заметив, как у того изменилось выражение лица.
– Галарди… – прохрипел император, уставившись на статс-секретаря. – Всё отменяется. Вы головой отвечаете за то, чтобы с неё и волос не упал.
В знак повиновения статс-секретарь склонился. Приказ есть приказ. Златая кровь осиянных молниями священна, в каком бы презренном теле она не нашла приют.
Но, гром поднебесный, это значит, что в чреве дьяволицы – внук или внучка Синего дракона?!
F. Против ветра
Восемнадцать веков тому назад
Средняя Кивита, названная Святой Землёй
Ветру поставили царский шатёр на богоизбранном месте, где стояли вековые акации – молнии не раз осияли их своим огнём. Для небесного гостя столяры соорудили кресло, вроде трона, из кедрового бруса. Пол был застлан драгоценными коврами; на чеканных серебряных блюдах рядом с троном лежали фрукты, хлебы из белой муки, стояли кувшины с отборным вином – он отдавал всё в лагерь, где освящённые Ветром дары делили по глоткам и крохам, чтобы сопричаститься благодати. Чтобы усладить его обоняние, в шатре возжигали курильницы с ладаном. Как изваяние, сидел великан на троне в своей пятнисто-серой хламиде, надвинув капюшон, не глядя на снующую прислугу.
Из шёлка и атласа был сшит полог шатра, золотом было украшено его навершие – ничего не жалели в равнинах, чтобы воздать почести посланцу громового неба. Всё равно придут легионеры Консулата, разграбят скарб, убьют людей, уведут скот, съедят хлеб, сожгут дома – лучше отдать имущество на прославление Воителя. Он поведёт верных по радуге, когда настанет судный час.
Была неистовая вера, было вдохновенное отчаяние, была предсмертная решимость, ибо прокуратор – молва донесла, – объявил: «Резня без пощады, рабство выжившим». Последние дни наступают, можно исповедать свою веру без утайки, в стане обречённых все равны – хозяин и раб вместе сидели у костра, из одного котла ели продымлённую пищу, вместе вострили мечи и ободряли друг друга. Госпожа и служанка обрезали свои волосы, женскую красу, на тетивы для луков.
Чернявый Аргас, волею Грома став из легионера легатом под именем Эгимар, Меч Вышнего, метался, приказывая – собрать зерно, уводить скотину в горные леса, уходить, подпилив мосты и отравив колодцы. Возвращаясь вечером в стан бунтарей, он видел – войска мало, оружие плохое, бойцы неумелые. Ниже лагеря в реке Ярге женщины стирали одежды, плескались детишки, юнцы поили коней. Речная вода мерцала алым отсветом заката, будто кровь, которой суждено пролиться.
У шатра молились, стенали и кланялись в землю. Перед входом маялись девы в веночках, наряженные и причёсанные как на свадьбу.
– Что за вой? – спросил Аргас у немолодого ополченца, прожевав кусок лепёшки. Измотанный, он не ощущал вкуса, даже не омыл рук и заросшего чёрной щетиной лица.
– Матери привели в дар Воителю чистых дочерей, чтобы он осчастливил их. Но он велел войти Глене, осквернённой.
– Её не за что винить, – буркнул Аргас, запив свой скрытый стыд вином из фляжки. Он не касался Глены, кроме как копьём на костре, но…
– Ты не здешний, Эгимар. Девице без чести у нас места нет. Если примут родители – её счастье, если нет – пусть живёт с бродягами и прокажёнными.
– Я думал, Гром добрее.
– Гром велик! – спохватился ополченец. – Но обычай с плеч не сбросишь…
– Я изменил богам и консулам, обратил меч против них, – молвил Аргас, тяжело вставая с камня. – Почему бы и вам не… А! ладно. Пройдись-ка по лагерю и созови мне сотников. Есть разговор.
Глена, дочь Димана и Колации, сказала Воителю: я опозорена среди людей, обычай велит мне быть презренной. Вера моя жива, но сердце во мне умерло. Отпусти меня или возьми себе.
В те дни многие приводили дочерей к Воителю для услужения, но он не брал их. И отвергнутые говорили меж собой: пренебрегает чистыми, зачем ему нечистая?
Её охватывала дрожь всякий раз, когда она приближалась к этому гиганту, окутанному звенящим движущимся воздухом. Вблизи него трепетали занавеси, колыхалась бахрома, как вздох вздымался и опадал полог шатра – всё шевелилось, волновалось как живое. И едва уловимый звук натянутой струны – то слабее, то громче, он витал вокруг Воителя, волнами расходясь от его громадного тяжеловесного тела.
Он же видел перед собой худое, вовсе не женственное существо, золотистое от загара жарких равнин, с белёсым ребячьим пушком на тонкой коже, с прямыми пепельными волосами и впалыми охряными глазами – словно она за недели поседела и постарела на много лет.
– …если тебе одиноко, – договорила она. – Я не белоручка. Могу шить и стряпать. Мне хватит места у твоих ног.
– Мне одиноко, – гулко выдохнул гигант, и она зажмурилась от ветра в лицо, а волосы её взметнулись. – Ты знала Радугу?
– Да!.. я сподобилась её прикосновения. – Лицо девицы просветлело, одухотворилось. – Когда она целила, родители принесли меня к ней. Моя нога чудом выпрямилась и правильно срослась. Отец подарил Деве цену быка и пригласил жить к нам. Целый день она была нашей гостьей, я помню каждое её слово, каждое мановение руки…
– Она не упоминала о ключе? о ключе с изображением древа?
– Нет, великий.
– Говори о ней. Вспоминай.
Глена рассказывала и час, и другой. В её глазах, в её устах чудесная Радуга была бесконечно доброй, всезнающей, способной утолить любую боль. Даже увядшие цветы вновь наливались соком под её руками. Своей искренней и неумелой пантомимой Глена пыталась изобразить – как та ходила, как улыбалась, как преломляла хлеб за столом. Старалась передать звучание голоса Радуги, её интонации.
Пристально, не мигая, наблюдал за ней Воитель.
– …больше всех цветов она почитала ирисы, везде благословляла их.
Слова иссякли, Глена выдохлась, но это была счастливая истома. Впервые за много дней терзаний девушка испытала радость. Даже стальной лик Воителя не внушал ей священного страха. Ей казалось – в его немигающих медных глазах застыли слёзы. Смешиваясь с ароматом ладана, в колеблющемся, беспокойном воздухе под сводом шатра витал металлический запах, как в кузне.
– Ты отведёшь меня к её могиле. Ты увидишь кровь её убийц, – изрёк он.
– Не надо крови, – попросила Глена. – Она не убивала никого…
– Чего ты хочешь?
– Если соизволишь, очисти меня перед людьми. И… надели даром исцеления. Я хочу быть… как она.
Опустив голову, словно в раздумье, Воитель стал водить указательным перстом десницы по тылу своей левой длани. Золотой узор, загадочной вязью покрывавший его железно-серую кожу, загорался и угасал от прикосновений. Словно Ветер читал по живым знакам – суждено? не суждено?
Затем поднял взор на Глену:
– Сними тунику и подойди.
С робостью она подчинилась, путаясь пальцами в завязке под грудью.
«Он не обидит, нет».
Жест Воителя остановил её, готовую принять его объятия – он выставил вперёд десницу, подняв открытую ладонь навстречу девушке. Из ладони, как из волшебного зеркала, заструился свет, плотный и тёплый, словно дыхание коня. В луче света трепетали огненные спицы, колко осязая лоб, плечи, живот Глены. Она ощутила себя прозрачной как вода, сквозь которую солнце освещает дно пруда.
– Сможешь. То, что есть в тебе, проснулось. Ты знала, чего хотеть. И прими её знак.
Спицы обожгли грудь, Глена невольно вскрикнула. Когда же опустила глаза, увидела на себе рисунок ириса, будто прописанный иглой.
Из шатра они вышли вместе, и люд пал ниц, издав нестройный вздох: «Великий, славься!»
– Слушайте, – заговорил Ветер, возложив длань на плечо Глены. Голос его покрывал простор до Ярги. – Кто пренебрёжёт ею, тот оскорбит Радугу. Её старое имя истаяло вместе с бесчестьем. Отныне она Уванга – Чистота.
– Да будет так! – ответила толпа.
Затем Воитель наклонил лицо, обращая взор на Увангу, которая была как дитя рядом с ним, и девушка узрела небывалое – на железных губах гиганта появилась улыбка.
Но в Святое Писание сей краткий миг не вошёл.
Меж тем с юга приближался легион, сжигая и разоряя на своём пути селения, творя великие бесчинства и жестокости.
Воитель же собрал военачальников под знамя истины и объявил: пора повергнуть медного дракона.
Эгимар сказал: направь на них силу Отца Небесного! Их тысячи, а наши силы малы.
Воитель ответил: велика ли будет ваша заслуга, если не приложите рук к делу, за которое многие умерли в муках?
Тогда войско сынов истины вышло к реке Ярге, чтобы дать бой легиону, и было их, оружных, вчетверо меньше, чем врагов. И они поклялись друг другу не сойти с места, на котором встали.