сквозь нас, не ведая преград,
а в печке плавится бумага
и пятна лунные чадят.
Косящий свет ползёт, как морок,
как пепел ядерной зимы,
и в глубине своих каморок
для этих ков прозрачны мы!
Запаян в ледяные глыбы,
ты пеленгуешь в полусне
набрякший хвост девонской рыбы,
распластанной на плоском дне.
Не дремлет мутная угроза,
и, плавниками шевеля,
цветёт коричневая роза
на ржавых рёбрах корабля,
и бурый мрак, пробившись дробно
сквозь повреждённый негатив,
вдруг ухмыляется утробно,
себе полмира отхватив.
Наедине с ландшафтом
Галине Климовой
Резвится ветерок, вздувая флаг турецкий,
взбивает катерок эгейскую волну,
в нём праздный контингент ликует так по-детски:
полтыщи заплатил — и дуй хоть на Луну!
Вполне знакомый код — морская соль, оливы,
помёт поджарых коз, бескровная трава.
Эллада, ты опять мне кажешься счастливой,
твердыню разменяв на бухты-острова.
Но купленный ландшафт чужого полон смысла,
пугающих лакун, культурной пустоты.
Твой полис опустел, и молоко прокисло,
и козы разбрелись, и воинам кранты.
Шофёр, как истукан, сидит в рубашке белой,
он вовсе не смущён смещением времён —
колчан ему, колчан! Смотри, как мещет стрелы!
И варвар — наверху, а эллин — побеждён.
Эллада, знак подай — зачем здесь этот турок?
Где бурная Сафо, где плавный Гераклит?
Туристов меж руин — что глиняных фигурок
в музейных кладовых среди могильных плит.
Но, проиграв процесс по переплавке мира,
сквозь заскорузлый шлак сияет, уцелев,
последний артефакт истаявшего мифа —
лидийский мавзолей, пантикапейский лев.
* * *
призрачна ночью
меж морем и небом граница
воздух прозрачный
крылом слюдяным серебрится
крестики лапок
вдавили тяжёлые птицы
в палевый
сонный и нежный
прибрежный песок
неба подкрылок
текучими звёздами вышит
город прижатый к воде
затаился и слышит
кто это с запада
хрипло и тягостно дышит
давящий
медный
победный и тяжкий песок
ветер предутренний
скомкает горькие воды
что за иллюзии
жалости нет у природы
слижет тебя и меня
и века и народы
жадный
оливковый
жирно блестящий песок
* * *
Тмин, барбарис, гипсофила, клематис, мелисса —
влажный словарик, листаемый круглые сутки.
Полон сыпучий подзол муравьиного риса,
в синих канавах истошно цветут незабудки.
Копья пионов в кропящее небо воздеты,
чуть пламенея от ласки вчерашнего снега.
Дивный Садовник, настигло меня твоё лето —
в тысячный раз только жарче любовная нега.
Нюхом пчелиным ведома, влипаю корыстно
в гроздья фонем, в корневые словесные гнёзда —
астра, астильба, лимонник, лилейник, алиссум —
сладким ознобом ещё надышаться не поздно.
Тут бы остаться — в единственном времени года,
травник и словник под нёбом блаженно катая,
не воскресать, когда скована снегом природа,
не умирать, когда осень стоит золотая.
Корнем врастает в Аид узкоглазая ива,
тёмное время впивает в смиренье жестоком —
Добрый Садовник, ответь своим чадам пугливым
нежно-зелёным, холодным твоим кровотоком.
* * *
Тронулась в рост грядок сухая наука,
магии летней бедный стыдится
рассудок —
иноприродны хищные зонтики лука,
инопланетна синяя кровь незабудок.
Братья зелёные, звёздные человечки,
асы секретных миссий — да вы повсюду!
Мятой шибает, как из походной аптечки,
па’сти больничной, лопнувшего сосуда.
Рухнуть, припасть, плакать в чужие лица,
боль выдыхать из лёгких,
как символ веры —
так и уснуть, сжимая листок мелиссы,
облаком сна утекая в иные сферы.
Катит поток, не разбирая дороги,
возле бутонов воронками завиваясь,
плещет в края, гомонит, обжигает ноги —
всё для того, чтобы жизнь проросла,
как завязь
сквозь силовые поля, толщи, сгущенья,
массы,
грянув победу, что было всегда присуще
маминой жизни — невидимому каркасу,
крепко хранящему дачные наши кущи.
* * *
Воронёным когтём, дымящимся стеклорезом
вспорот сон мой предутренний — охранительное стекло.
Там и жди меня, мама, — за Дантовым мёртвым лесом.
Рассвело…
Из-под полуприкрытых век
посторонним взглядом — чужедальним, неразогретым —
слежу, как день наливается чёрным светом
и в открытую форточку чёрный влетает снег.
Где’ уж больше — досыта наигрались в дочки —
матери, в любовь и ненависть. Отходит наркоз игры
на краю затягивающей дыры —
выбываем поодиночке.
Он встречает тебя — твой сын, переплывший время.
Всё печалилась — как там? И весточки не пришлют…
Всё в порядке, мама — на десантной его эмблеме
крылья ангелов поддерживают парашют,
обрывающийся с небес…
Но покуда со мной остаются мои живые,
влага жизни уходит в отростки прикорневые —
рахитичный, весёлый, густо шумящий лес,
бестолково охватывающий кольцом
последний клочок ледяной безнадёжной глади,
где стоим, растерянно в небо глядя,
мы с отцом.
* * *
Разве я умею плакать?
Это кровь во мне стучит.
Жизни розовая мякоть
перезрела и горчит.
Начиналось райской кущей —
но изношены давно
полдень жгущий, мак цветущий,
золотое полотно.
Оброни меня, Господь,
в пустоту меж временами,
где сухими семенами
веет маковая плоть.