Я ждал, и шум в ушах начинал действовать мне на нервы.
«Это подстава, — думал я. — В любую секунду сюда войдёт миссис Горинг и прибьёт меня консервной банкой. Забьёт до смерти. Она очень злобная женщина, у неё это получится».
Но я наконец дождался.
Монитор Марисы располагался ниже и слева от центрального. Он включился словно по волшебству, постепенно разгораясь — не так, как остальные, — и наполняя помещение белым светом, похожим на сияние ангела.
«Может, Бог внял моим мольбам?» — подумал я, поправляя наушники, чтобы они удобнее сидели.
В комнате на экране было что-то странное, но я сначала не смог определить, что именно. А потом понял: там не было жуткого шлема с проводами и трубками — просто белая комната и белая дверь, которая открылась.
В комнату заглянула Мариса, и на мгновение мне показалось, что она сейчас убежит. Я вдруг подумал, что настоящий друг спустился бы сейчас в подвал форта и вытащил её оттуда. От этого я почувствовал себя маленьким и ничтожным, как будто бросил её в тот момент, когда был нужнее всего. Она шагнула через порог и закрыла дверь.
Начался кошмар.
Из белой комната в один миг превратилась в полностью чёрную, и только появившийся на полу шлем с проводами и трубками излучал сияние, освещая всё вокруг неоновым светом. В этом свете лицо Марисы казалось измождённым и пустым. Она медленно подняла зловещее устройство и надела его на голову.
«Тобой восхищаются», — сказал я, закрыв глаза.
Это была единственная молитва, какую я смог придумать.
Мариса Сорренто
15 лет
Острый страх: похищение
На экране появилась картинка какого-то места, которое я раньше не видел. Здесь было темно, смутно виднелись только длинные ряды каких-то коробок. Улыбающийся мужчина с густыми усами держал за руку девочку и вёл её за собой. По-английски он говорил с очень сильным испанским акцентом.
— Мариса, пойдём, я покажу тебе. Mas grande de setas.[16]
— Говори по-английски, папа. Я знаю, они очень сердятся.
— Si, Ingles[17]. Пойдём, Мариса. Иди за мной. Пойдём к большим грибам.
В комнате Мариса встала на колени, и это меня немного озадачило. Она что, молится? Мне показалось, что да. Белая полоска с краю начала расти, изображение вновь переключилось на то, которое видела Мариса внутри шлема.
Длинные деревянные ящики с грибами. Она находилась под землёй, на какой-то странной фабрике, где выращивали грибы. Что это значит?
— А, вот ты где! Пошли, надо кое-что перетащить.
Чей-то голос из-за полок позвал отца Марисы. Он повернулся к дочери и велел подождать и никуда без него не уходить. Он скоро вернётся.
Очевидно, через какое-то время девочка испугалась, стала звать папу, пошла на его поиски и потерялась. Когда камера вновь мягко переключилась на комнату, Мариса стояла на коленях в той же позе. Девушка будто даже не шелохнулась. Зато белая полоска быстро росла и дошла уже до половины экрана.
— Ну что, привет, Мариса Сорренто. Что привело тебя сюда, в темноту?
Внутри шлема Мариса повернулась к голосу. Незнакомый мужчина держал под лицом фонарик, как это делают, чтобы испугать новичков в летнем лагере. На голове у него была ковбойская шляпа, бледное лицо покрывал пот.
— Стой на месте, не убегай.
«Беги, Мариса, беги!» — кричал я в бомбоубежище.
— Твой папочка должен заткнуть свой поганый рот, понятно?
Изображение покачнулось — Мариса кивнула головой.
— Никакой забастовки. Скажи, что поняла.
— Я поняла, — слабенький голосок испуганной шестилетней девочки.
В руках мужчина держал огромный брезентовый мешок, похлопывая им себя по ноге.
Изображение снова покачнулось.
— Скажи своему папаше, чтобы он заткнулся и не высовывался, а то я засуну его в этот мешок. Он заткнётся — все заткнутся. Всё зависит от тебя. Поняла?
Экран переключился на комнату. Белая линия стала расти быстрее, всё больше приближаясь к тому уровню, когда девушку захлестнёт безграничный страх.
Когда камера вновь вернулась к изображению внутри шлема, Мариса находилась в спальне, в своей спальне, как я понял. Стояла ночь, мигала огоньком камера безопасности. Изображение моргнуло, и в тёмном пустом дверном проёме вырос мужчина в ковбойской шляпе. Рядом с ним стоял мешок, в котором было что-то тяжёлое.
— Принёс твоего папашу. Хочешь посмотреть?
— Уходи!
— Давай, взгляни!
— Оставь меня в покое!
— Слушай меня, Мариса Сорренто! Это ты виновата, что он здесь.
Мужчина подошёл к кровати, открыл мешок, и Мариса заглянула в его пугающую темноту.
Монитор переключился на комнату в подвале форта Эдема, которая снова осветилась мертвенной белизной. Всё сливалось, но я понял, что произошло. Марису захлестнул страх. Проводки ожили и зашевелились.
Всё это время она не двигалась, только стояла на коленях и молилась.
Я стоял в бомбоубежище, и по щекам у меня лились слёзы. От её смелости и беззащитности раскалывалось сердце.
Когда монитор погас и девушка пропала, я почувствовал себя ещё более одиноким и поклялся, что немедленно уйду из подвала миссис Горинг. Отправлюсь к лифту, спущусь к комнате номер 5 и заберу Марису из этого ужасного места. Пусть меня останавливают — я как-нибудь прорвусь.
Повернувшись к двери, я понял, что что-то пошло не так, совсем не так, как я предполагал. Дверь в бомбоубежище странно дрогнула, словно под порывом сильного ветра. Большие неуклюжие наушники неожиданно сжали голову почти до боли. Из-за двери вышла миссис Горинг; лицо у неё было чрезвычайно озабоченным, как будто сейчас должно произойти нечто очень важное.
В следующую секунду она заговорила; резкий голос без труда проник через наушники:
— Пора и тебе вылечиться, Уилл Бестинг!
Повариха со всей силы захлопнула дверь, и я свалился на кровать. Воздух в бомбоубежище стал гораздо теплее, свет погас. Я отчаянно зашарил рукой по стене, отыскивая выключатель.
Но тут освещение включилось снова — кроваво-фиолетового оттенка, — и я наконец понял, что попался. До меня вдруг дошло.
Эти наушники подключены к стене тремя шнурами.
Это помещение — моя комната, только она расположена в подвале Бункера.
Меня сейчас будут лечить, хочу я того или нет.
6Уилл
Позже я не переставал ругать себя за глупость. Каким же я оказался дураком и не замечал очевидного! Я видел только то, что хотел видеть, и потерял связь с реальностью.
Каждому подростку соответствовала своя комната, и моей комнатой было бомбоубежище. Каждый надевал на голову нечто, связанное с проводами и трубками. Мне подсунули наушники, большие и тяжёлые, и я надел их по собственной воле. Провода от шлемов шли к стене или к потолку комнаты; провода от наушников шли к стене с мониторами. Всех нас лечили под землёй, где никто не услышит криков, и я тоже оказался под землёй.
Труднее всего было признать тот факт, что миссис Горинг и Рейнсфорд знали обо всём с самого начала.
Они знали, где я прятался, и следили за каждым моим шагом. Это стало ясно с самого начала моей процедуры — она отображалась не на одном, а сразу на семи мониторах. У каждого из нас в шлеме был экран, на который выводились изображения и звуки; перед моими глазами было семь экранов, а на голове — наушники.
Сначала на центральном экране появилось устрашающее лицо Рейнсфорда, показанное с близкого ракурса. Раньше я видел его только издалека, на экранах, а теперь оно было близко и смотрело прямо на меня. Я не ожидал, что испугаюсь его настолько сильно.
— Извини, Уилл Бестинг, — сказал он. — Мне в самом деле очень жаль. Но всякий раз при лечении приходится учитывать некоторые особенности. Твой случай потребовал беспрецедентных расчётов. Можно даже сказать, что это один из моих многочисленных шедевров.
Я ещё не полностью попал под гипноз этого человека, и меня коробили его самоуверенность и нахальство. Я не был подростком — я был жуком, наколотым на булавку, объектом эксперимента, чем-то, чем можно гордиться.
— Не волнуйся, — произнёс он медленно и протяжно. (Или это начинались галлюцинации?) — Тебе не нужно продавать душу. Я уже внутри тебя.
Я протянул было руки, чтобы сорвать с головы наушники, но почувствовал, что загипнотизирован, как будто нахожусь на сцене, на глазах у тысяч зрителей. По крайней мере, так рассказывала мне мама, которая однажды в молодости выходила на арену, где выступал гипнотизёр.
— Было очень странно. Я осознавала всё, что делаю, но не могла остановиться.
Она изображала из себя курицу, размахивала руками и кудахтала вместе с другими идиотами.
— Самое странное заключалось в том, что я понимала, что это неправильно, но ощущала, что всё в порядке.
И я тоже понимал, что это неправильно.
Я знал, что нужно сорвать наушники и выбежать из комнаты. Но, прислушиваясь к голосу Рейнсфорда и вглядываясь в его морщинистое лицо, я думал, что так и должно быть.
Не снимай наушники. Оставайся здесь. Смотри. Исцеляйся.
Уилл Бестинг
15 лет
Острый страх: сверстники, чужаки, большое скопление народа
Остальные забудут об этом, но не ты. Ты будешь помнить. Я прослежу. Наслаждайся пока своими ощущениями, Уилл Бестинг. Потом и они пропадут, сотрутся, как будто их и не было. И с ними исчезнет твой страх.
Он сидел в том же кресле, в котором сидел Бен Дуган, и смотрел на меня из кабинки, на стене которой раньше были цифры: 1, 3 и 4. Все они исчезли. Оставалась только одна — 6.
— Пора, Уилл, — сказал Рейнсфорд, поднимая перед камерой кисть. Он окунул её в фиолетовую краску, встал, подошёл к стене и замазал мой номер.
Что было после этого, я не совсем помню. На экранах передо мной мелькали кадры, но я вспоминаю всё как одно непрерывное переживание, растянутое до бесконечности.