— О, нет, я и не думал тебя высмеивать, — улыбка исчезла с лица Бернгарда. Тевтонский магистр вновь говорил серьёзно. — Я лишь показываю вещи, как они есть. Твой план безрассуден, русич. А потому никуда не годится.
— Но почему?! — чуть не вскричал Всеволод.
— Потому что днём, когда у нас есть хоть какой-то шанс овладеть Проклятым Проходом, через Мёртвое озеро в Шоломонарию не проникнуть. Озёрные воды открывают границу между мирами только ночью, когда смыкаются две тьмы, когда два обиталища единятся отсутствием светила.
— Значит, следует идти на озеро ночью.
— Думаешь, ночью мы сможем проложить себе дорогу через тёмные орды, натиск которых едва сдерживаем из-за стен?
— Нужно собрать в единый кулак всех воинов!.. — горячился Всеволод, — Пока есть кого собирать… и… и…
— И бросить замок на произвол судьбы?
— Хорошо, — выдохнул Всеволод. — Раз тебе так важен замок, можно разделить ратников на две части. Одна останется защищать стены. Вторая — пробьётся к озеру.
— Для этого у нас слишком мало людей.
— Ты сказал, их стало больше, чем было в начале Набега.
— Но я не сказал, что их стало больше намного. Нет, делить силы — значит, сразу погубить отряд, отправляющийся на ночную вылазку, и — чуть позже потерять замок, который оставшиеся воины не смогут удерживать долго. А если мы потеряем замок — то потеряем всё.
— Всё? — Всеволод прищурился. — Хотелось бы мне знать, почему ты так цепляешься за свою крепость, Бернгард.
«Мастера» Всеволод опустил — и сделал это намеренно. Он сейчас был слишком зол. Он никак не мог понять тупого упрямства Бернгарда.
Тевтон неодобрительно покачал головой:
— Потому что эта крепость важна. Потому что сейчас она важнее всего на свете.
— По-че-му?!
— Потому что Серебряные Врата — последняя надежда.
— Надежда?! Для кого?
— Для нас. Для всех. Для всего людского обиталища. Пока мы храним эти стены, мы ещё можем противостоять нечисти. Когда стены падут — всё будет кончено.
Всеволод безнадёжно махнул рукой.
— Не хочешь рисковать? Предпочитаешь ждать за каменной стеной с серебряными шипами? Что ж, жди, пока из Мёртвого озера не выйдет Чёрный Князь.
— Ты всё понимаешь неверно, русич, — вздохнул Бернгард. — Не познав сути вещей, ты путаешь причину и следствие. Тот, о ком ты сейчас говоришь, не придёт сюда сам, чтобы сломить наше сопротивление. Не придёт именно потому, что мы противимся его воинству. Он приходит лишь туда, где может властвовать, и тогда лишь, когда может властвовать. Власть его распространяется только на земли, где нет противления этой власти. Тёмный Набег, да будет тебе известно, это не просто набег. Задача нечисти, что идёт впереди своего господина — подготовить людское обиталище для его вступления в наш мир. Уничтожить противящихся, изгнать боящихся. Очистить землю для новой власти, ибо любая новая власть — истинно новая — всегда начинается сызнова. И зиждется она на пролитой старой крови. А уж власть Нахтриттера — и подавно.
Я вижу недоумение на твоём лице, русич. Что ж, постараюсь объяснить понятнее. Покуда люди бьются с посланниками тьмы, сам Рыцарь Ночи, посылающий их, сюда не придёт. Но если люди, убоявшись, опустят оружие, покорно склонят или бездарно сложат головы, если оставят свои исконные земли, на земли эти немедленно ступит нога Шоломонара. И назад, за границу миров его уже не загнать. Ибо вместе с ним его мир войдёт в мир наш. И нечисть станет полновластным хозяином нашего обиталища.
Вот отчего тёмные твари так упорно штурмуют Серебряные Врата. Нахтцереры уже очистили для своего господина почти всю Трансильванию, и лишь мы — кость в горле грядущей тьмы. Так что важна уже не победа, русич. В этой битве её нам не добыть. Важно противление. Всё просто. Пока мы держим оборону, путь Рыцарю Ночи закрыт, и брешь между мирами для него тесна, как ушко иглы для верблюда. Когда же замок падёт, Шоломонар овладеет землями Семиградья. И это станет началом конца. Надеюсь, теперь тебе всё понятно, русич?
Всеволод отвёл глаза.
Всё…
Теперь ему было понятно всё.
Бернгард прав: беречь и защищать Серебряные Ворота так долго, насколько это возможно — вот что им остаётся. Даже один человек, сражающийся на этих стенах, сможет хоть ненадолго, но отсрочить всеобщую гибель.
Значит, бой будет долгим, и бой будет страшным. А когда битва закончится — закончится, разумеется, не в их пользу, ибо такие неравные сечи, действительно, не выигрывают — когда всё закончится…
Всеволод сглотнул ком, вставший вдруг поперёк горла.
Да, ему было понятно всё.
Отошли в сторону Сагаадай и Золтан — молчаливые свидетели препирательства Всеволода с тевтонским старцем-воеводой. Мрачные, подавленные: им тоже было понятно…
Знакомое позвякивание донеслось вдруг откуда-то сверху. Всеволод поднял голову. Так и есть: на стене, возле надвратной башни сидел Раду. Молодой шекелис уже распаковал свою цимбалу, и теперь проверял и настраивал инструмент.
Проверил. Настроил.
И…
Маленькие молоточки с кожаными колотушками на концах пробежались по натянутым струнам диковинных угорских гуслей. Звонкий протяжный звук обратился печальной переливчатой мелодией.
Музыка крепла, лилась со стены всё громче, увереннее. Раду не смотрел на струны. Руки сами привычно выстукивали мелодичный ритм. Взгляд музыканта был обращён сейчас куда-то за бойницы и зубцы заборал, к горизонту, в кровавый багрянец заката над Мёртвым озером.
Потом Раду затянул песню. Под стать тягостным мыслям. Долгую слезливую, томящую, тоскливую. Незнакомую, мадьярскую песнь.
Это был необъяснимый внутренний порыв, пришедшийся к месту, кстати. Ни играть, ни петь Раду никто не просил. Сам заиграл и сам запел. По своему желанию. Для себя. Но слушали его сейчас все. Юный угр в словах и музыке выплёскивал переполнявшие душу чувства и самою душу. А выплеснутое и пропетое немедленно находило отклик в сокровенных струнах чужих душ.
Даже Бернгард, прервал разговор и заслушался.
Всеволод тоже слушал. Он вспомнил, как на заставе Брец-перевала цимбалист неожиданно оборвал тоску-печаль, льющуюся из-под струн и из своих собственных уст, внезапным переходом к безудержному веселью и плясовой мелодии. Но здесь, в этом замке, на исходе умирающего дня, радость казалась такой неуместной. И что-то подсказывало Всеволоду: весёлых песен они сегодня не услышат. Ни сегодня, и, быть может, никогда уже. Вряд ли у них вообще теперь будет время и повод для задорных песен и лихих плясок.
Он не ошибся. После первой зазвучала вторая… Ещё более грустная, надсадная, щемящая песнь полилась над угрюмой громадой Закатной Сторожи.
Глава 14
— Достойно ли вас принял, брат Томас? — неожиданно спросил мастер Бернгард. — Подобающим ли образом разместили?
— Да, благодарю, магистр, всё хорошо, — рассеянно ответил Всеволод.
— Действительно ли, всё? — Бернгард смотрел на него, не моргая, и взгляд этот Всеволоду не понравился. — Брат Томас говорит, вы пожелали разделить свою комнату с оруженосцем. К чему излишние неудобства? В замке достаточно места, чтобы…
— Я очень признателен за гостеприимство и заботу, но такова была моя просьба, — объяснил Всеволод. — Просто я… Я предпочитаю… В общем, моему оруженосцу надлежит всегда находиться при мне.
Колючие льдистые глаза тевтонского старца-воеводы, казалось, видят его насквозь. Но отчего-то говорить об Эржебетт сейчас… именно сейчас Всеволоду не хотелось. Потом когда-нибудь… При более удобном случае… Когда магистр будет в духе… Завтра… А ещё лучше — послезавтра… Но не перед ночным же штурмом.
— Всегда, значит? — тевтон всё не отводил от него пронизывающего взгляда. — Почему же сейчас его при вас нет?
— Он… он… — Всеволод судорожно пытался придумать правдоподобное объяснение.
И на кой ляд этому немцу сдался его оруженосец! Неужели заподозрил что-то?
— Могу ли я на него взглянуть? — спросил Бернгард.
— Право, не стоит беспокоиться, — пробормотал Всеволод.
— Он ранен? Не здоров?
— Он…
Что ответить? Как ответить?
Ответить Всеволоду не дали.
— А, может быть, это не он? — глаза тевтона по-прежнему смотрели испытующе и не моргая. Ну, точно — глаза змеи! — Может, это она?
Проклятье! Конрад! Мерзавец! Доложил… И когда только успел?!
— Не удивляйся, русич, — сухо сказал магистр, — У брата Томаса цепкий глаз и острый ум. А женщин в этом замке не было уже давно. Так что девицу, пусть даже переодетую в мужское платье и доспех, мой кастелян распознает сразу.
Ага… Выходит, не Конрад выдал… Выходит, Томас. То-то он с самого начала так зыркал на Эржебетт.
— Лицо, фигура, походка, повадки — всё это трудно скрыть под внешним нарядом от пытливого наблюдателя, — продолжал Бернгард. — К тому же твой м-м-м… оруженосец показался брату Томасу похожим на… В общем, на одного человека. На старого нашего знакомого. Знакомую, точнее…
Ну, это уже полный бред! Или повод, который Бернгард измыслил специально, чтобы увидеть Эржебетт. Только зачем?
— Мало ли что могло привидеться брату Томасу, — сердито буркнул Всеволод.
— И всё же, русич… Кто твой таинственный оруженосец? Он или она?
Вопрос поставлен ребром. И ответить на него нужно однозначно. Он или она. Да или нет.
Что ж, раз такое дело… Рано или поздно этот неприятный разговор с магистром должен был состояться. Придётся решать судьбу Эржебетт сейчас. Избавившись от необходимости юлить и скрывать правду, Всеволод сразу обрёл уверенность, которой так не доставало. Взгляд Бернгарда он встретил спокойно. И также спокойно ответил:
— Да, всё верно, вместе со мной прибыла девица.
— Кто она? — строго спросил Бернгард.
— Её зовут Эржебетт. Так мы полагаем…
Подумав немного, Всеволод добавил:
— Она не оборотень, если это тебя интересует. А взял я её с собой, потому что не брать — означало бы обречь невинную душу на погибель. Что в этом предосудительного?