У каждого тевтонского стрелка имелось по два-три помощника и один, а то и пара сменных арбалетов. Пока сам арбалетчик целился и пускал стрелу, помощники взводили разряженный самострел, вкладывали стрелу в ложе, поджигали. И — совали в ненатруженные руки застрельщика готовое к бою оружие. Получалось довольно быстро и метко.
Видимо, спусковые скобы арбалетов нажимали те, кто подходил для этого лучше других. Лучники Сагаадая, поставленные в помощь орденским стрелкам, тоже редко промахивались. Причём, степняки били из луков даже быстрее слаженных арбалетных команд тевтонов.
Сыпался сверху безжалостный горящий дождь. Стрелы пронзали кровопийц, занося огонь на бледные тела. А уж тогда…
Любо-дорого было смотреть, как твари с воем катаются по земле. Как яростно сбивают пламя, жгущее кожу снаружи. Как терзают когтями дымящиеся раны, стараясь выковырнуть огонь, палящий потроха изнутри. Но погасить такой огонь и избавиться от такой горючей смеси было не просто. Орденские алхимики знали своё дело.
Пламя облепляло упыриную плоть, пламя проникало в плоть, пламя прожигало плоть насквозь, пламя обугливало плоть. Оно обращало холодную чёрную кровь в бурлящее варево. А от бессмысленных попыток потушить его, пламя лишь разгоралось сильнее. Руки упырей размазывали огонь по телу. А после — когти сдирали его вместе с пузырящейся кожей. Но тогда горело и вспоротое мясо, и руки, и когти.
Нечисть изжаривалась заживо, визжащими факелами металась между осиновыми загородками, падала, билась в пыли. Затихала в густом смрадном дыму. Обращалась в искрящиеся кучки неподвижных костерков.
Но за павшими тварями шли новые. Упыри, избежавшие огненного дождя, обходили и перескакивали через дымящиеся тела тех, кому повезло меньше. Прорывались и добирались до частокола.
Здесь упыриное воинство разили стрелы с серебрёными наконечниками. От серебра кровопийцы издыхают быстрее, да и врытых в землю брёвен серебро не подожжёт.
Мелькающих в воздухе огней стало меньше. Диких воплей — больше.
Частокол располагался довольно близко к замку — всего в нескольких шагах от рва. Но твари не могли быстро, с ходу, перевалить через эту преграду. Проходов здесь не было. Колья стояли сплошняком, под небольшим наклонном к врагу, нависая стеной над безволосыми шишковатыми головами. Запертые ворота держал прочный засов.
У упырей же не было ни лестниц, ни таранов, ни осадных щитов, ни башен, ни каких либо иных приспособлений, годных для штурма. Отродье тёмного обиталища полагалось лишь на собственные клыки и когти.
Но осина…
Она, конечно, не жгла как огонь или серебро, но всё же доставляла немало неприятностей штурмующим. Осина — особое дерево. Она вытягивает, высасывает у нечисти силу, подобно тому, как сами тёмные твари испивают людскую кровушку.
И всё же…
Ревя от боли, скрежеща зубами от ярости и неутолимой жажды, упыри бросались на брёвна и карабкались на тын. Вернее, и не карабкались даже. Медленно, обессилено, будто сомнамбулы, ползли они по ненавистному дереву, стараясь не вогнать под бледную кожу осиновую занозу и не оцарапаться ненароком о заострённые концы толстых кольев.
Но — надеясь-таки.
Перейти, перевалить, переползти…
Стрелы сухо стучали об изодранные когтями брёвна и сбивали кровопийц одного за другим, как только белёсые силуэты возникали над частоколом.
Пронзённые посеребрённой сталью упыри падали вниз, или, напоровшись на осиновые острия, застревали среди кольев и дёргались на тыне. А по издыхающим — лезли новые твари. Лезли и ловили свою порцию оперённого серебра.
Серебро на стальном заточенном острие пробивало бледную податливую плоть легко, часто — пробивало насквозь и летело дальше, к следующей жертве.
Груды тел росли, образовывая под частоколом не живую и не мёртвую, вяло шевелящуюся, трепещущую насыпь, и — увы — облегчая путь упырям, следовавшим сзади. Но стрелки метко били в копошащуюся массу, насаживая порой на одну стрелу по две, а то и три твари за раз.
Время шло. Упыри падали с частокола уже не только снаружи. Твари всё чаще сверзались вниз по эту сторону тына. Сначала — мёртвые. Потом — живые.
Мёртвые оставались лежать неподвижно. Живые настырно лезли дальше. Попадали в ров. Тонули в буреломе сухих трескучих веток, проседающих и проваливающихся под ногами. Но — выкарабкивались.
Снова — лезли. На вал, на стены за валом.
А сверху в прорвавшихся кровопийц вместе со стрелами летели уже и лёгкие метательные копья-сулицы.
Новые разрозненные группки тёмных тварей подтягивались к замку. Но стрелки и метатели копий успевали расправиться с упырями, идущими впереди, прежде, чем к тем присоединялись задние.
Лишь в двух или трёх местах подвывающие твари смогли-таки через тын, ров и вал добраться до замковой стены. С полтора десятка кровопийц, цепляясь когтями, будто крючьями, за каменную кладку вскарабкались вверх — к защитным посеребрённым шипам, к бойницам и…
И — посыпались вниз, сшибленные копьями и мечами.
Остальных ещё на подходе перебили стрелами.
Всех.
До единого.
Неужто, в самом деле — всех?
— Не радуйся раньше времени, русич, — предупредил Всеволода Бернгард. — Это только первая волна и первая победа, которая ничего не решает. Как там у вас говорится? Это — цветочки, а не ягодки.
Судя по напряжённым лицам тевтонов, первая победа, действительно, никому не доставила ни радости, ни вдохновения, ни надежды. Не окрыляла отчего-то эта лёгкая победа. Наверное, правда, она ничего не решала… Наверное, в самом деле, пока были только цветочки…
А ягодки — впереди.
— Это твари из дневных убежищ? — догадался Всеволод.
— Да, — кивнул магистр. — Они самые. Прятались где-то поблизости, потому и пришли первыми.
— Прятались? А как же ваша дневная вылазка?
— А что вылазка? — раздражённо бросил Бернгард. — Нас мало, их — много. Днём мы истребили столько нахтцереров, сколько смогли, но как видишь, их осталось ещё больше.
Да уж, больше…
Всеволод глянул на усеянные бледными пятнами подступы к замку. За тыном дымились и тлели частые огоньки. По эту сторону частокола — на земле, во рву, на крутых склонах насыпи-вала и под замковой стеной — ещё слышались хрипы и шипение издыхающих упырей. В темноте, у самых ворот кто-то слабо шевелился. Настолько слабо, что не стоило тратить стрелу.
Никто и не стрелял. Стрелы берегли для нового боя.
Всеволод больше ни о чём не спрашивал. Просто стоял, ждал, смотрел, слушал.
— Когда подойдёт тёмное воинство из озера, вот тогда нечисть и нанесёт главный удар, — негромко сказал Бернгард. — Тогда начнётся настоящая битва, в которой будет решаться судьба Серебряных Врат: либо они устоят этой ночью, либо — нет.
Глава 18
Тевтон не ошибся. Основные силы упыринного воинства подступили к замку, как только миновала полночь.
Казалось, земли не стало. На подножие замковой горы, на покатые склоны и на обрывистые кручи наползало живое покрывало того же цвета, что и брюхо дохлой рыбы. Шевелящееся, утробно урчащее, сотканное из бесчисленного множества бледные человекоподобных — но только лишь подобных человеку — фигур, оно было хорошо видимо в ночи, под светом луны и звёзд. Сплошная масса пришлых тёмных тварей, рыча, вопя и визжа, валила вперёд и вверх — к замковым стенам, к Серебряным Вратам.
Дальние осиновые рогатки и заграждения (вот когда они пригодились по-настоящему!) рассекали упыринное воинство, делили и членили его на отдельные потоки, но, конечно, ни остановить, ни задержать надолго штурмующих они не могли.
Где-то твари сторонились осины, и, толкая друг друга, обходили щетинившиеся кольями препятствия, чтобы после вновь слиться воедино. А где-то задние ряды с такой силой напирали на передних, что у тех не было возможности ни отступить, ни свернуть в сторону. Одни упыри валили заграждения телами других. В такие моменты вой усиливался. Наткнувшаяся на струганную осину нечисть гибла в давке. А нечисть, прорвавшаяся сквозь препоны, настырно лезла дальше.
Всеволод смотрел как зачарованный. Ничего подобного видеть ему ещё не приходилось. Так вот он каков, Набег. Настоящий Набег одного мира на другой. Обиталища на обиталище. Это ведь и не штурм даже. Это, скорее, сродни разливу реки, наводнению, потопу…
Он покачал головой и выругался — крепко, смачно, зло. Иначе выразить свои чувства Всеволод сейчас не мог.
— Как часто у вас такое происходит, мастер Бернгард? — спросил он.
— Каждую ночь, — спокойно ответил магистр. — Хотя… — Бернгард ненадолго задумался. — Хотя, пожалуй, этой ночью их всё-таки будет побольше, чем обычно. Но ведь и нас сегодня тоже немало.
Немало? Всего-то защитников в замке — сотни три… ну, три с половиной, ну, четыре от силы. Тевтоны, русичи, татары, шекелисы…
Немало…
Всеволод предпочёл промолчать.
А Бернгард выжидал, не отдавая никаких команд. Хотя можно было бы уже…
На стенах и башнях дымились костры — больше, чаще, чем во время первого штурма. Стояли наготове лучники и арбалетчики. Но, кажется, сейчас бой начнут не они. Не только они, по крайней мере.
Издали — из такой далёкой ещё дали — доносились крики и вой сотен, тысяч нелюдских глоток, а над замком висела тишина. Лишь надсадно скрипели вороты заряжаемых пороков.
Прищурившись, тевтонский магистр прикидывал расстояние до противника.
Видимо, пороки были хорошо пристреляны. Настолько хорошо, насколько вообще можно пристрелять тяжёлые метательные машины. Впрочем, если бить из них каждую ночь…
Вероятно, враг дошёл до некоей отметки в лабиринте ограждений, оберегавших подступы к крепости. Магистр вскинул руку — на этот раз не с шестопёром — с обнажённым мечом.
— Катапульты к бою-у-у! — вновь прогремел зычный голос мастера Бернгарда.
— Готовы!
— Готовы!
— Готовы! — донеслось с открытых башенных площадок.
Да, готовы были все метательные машины. Не только катапульты, но и баллисты, мангонели, спрингалды, петрарии, которые в бою для простоты и экономии времени именовались здесь одним словом. И команда для всех пороков была общей…