Конрад и Бранко переглянулись.
— Что именно ты слышал? — на этот раз вопрос задал волох.
— Что за два месяца пропали два человека. Что позже их нашли обескровленными.
— Тут люди гибнут почти каждую ночь, русич, — задумчиво проговорил волох. — И каждого погибшего кровопийцы-стригои стараются испить досуха.
— Ты меня не понял.
— Прекрасно понял, — возразил Бранко. — И пытаюсь объяснить, чтобы понял ты. Набег начался давно… очень давно. И мы удерживаем замок очень долго. Это тяжело, это утомляет, это изматывает и тело, и душу. Это не всем оказалось по силам. Ночные штурмы, бессонные ночи, тяжёлая дневная работа, и ни единой человеческой души на несколько дней пути вокруг. Только нечисть конца-краю которой не видать. Всё, что происходит здесь, способствует унынию и отчаянию. И — хуже того — постепенному перерастанию вполне естественного, но подвластного разуму и воле страха в страх неосознанный, в скрытую, подспудную, неконтролируемую, безрассудную панику, не прорывающуюся пока наружу, однако отравляющую изнутри умы и сердца и изъязвляющую нестойкие души. Именно из такого страха и из такой паники взрастают беспочвенные и опасные слухи…
Что ж, всё это Всеволод знал. Хорошо знал и понимал. Это ему объяснять не надо. Сам, помниться, успокаивал себя вот так же. Но…
Ох уж оно, это «но»!
— А опасные слухи следует пресекать, — продолжал тем временем Бранко. — Пресекать жёстко и быстро. Любой ценой. Если мастер Бернгард узнает, кто из братьев болтает о замковой нечисти — ему не жить. Ты скажешь магистру — кто?
Всеволод покачал головой. Не для того он приехал сюда, чтобы наушничать. Не для того вёл дружину долгим и опасным путём… Хотя, в словах волоха, конечно, есть доля жестокой правды. Опасные слухи, действительно, нужно пресекать, не считаясь с ценой.
— Тогда мой тебе совет, — Бранко чуть понизил голос. — Впредь сам не заводи таких бесед без особой надобности. Не подбрасывай дров в костёр паникёрства. Иначе однажды он пожрёт и тебя, и всех твоих соратников вернее любой тёмной твари.
Это была не угроза, из-за которой можно было вскинуться, ругаться и драться. Это было дружеское предупреждение, сказанное самым, что ни на есть, благожелательным тоном.
— Не позволяй пустым россказням и досужим домыслам смущать душу. По эту сторону замковых стен нет кровопийц-стригоев… — Бранко покосился вниз, на проходы загромождённые белёсыми телами. — Здесь нет живых стригоев, перешедших границу обиталищ. Есть только слухи, Всеволод, всего лишь слухи… Или ты всё же думаешь иначе?
— Нет, — Всеволод покачал головой. — Иначе я не думаю.
Но вот как, интересно, думают те, внизу. Те, кто с обнажёнными мечами и замирающими сердцами заглядывают сейчас в каждую тёмную нишу, в каждую распахнутую дверь.
Чем объяснить нервозное поведение тевтонов, тщательно прочёсывающих замковый двор при свете восходящего солнца? Не ожидают ли они, что пресловутые слухи… только слухи… всего лишь слухи… вдруг материализуются из последних клочьев уходящей тьмы? Не боятся ли удара в спину — удара таинственного и неведомого врага — больше, чем упыринных полчищ, каждую ночь прущих на крепость в открытую?
Не по себе было Всеволоду в это зябкое, неуютное только-только просыпающееся утро, заваленное людскими и нелюдскими трупами, залитое красным и чёрным. Неспокойно было на душе.
Отчего так? Почему?
А волох всё говорил — ровно, вкрадчиво, словно увещевая неразумное дитя:
— Кровопийцу, якобы, довольствующегося одним испитым человеком в месяц и свободно разгуливающего по замку, полному народа, никто ещё ни разу не видел, так что…
Стоп! Вот оно! По замку полному народа… Всеволод, наконец, понял, откуда взялась эта необъяснимая тревога. Он огляделся вокруг. Посмотрел на стены. Под стены. Внутри и снаружи крепости. Всюду копошились люди. Всюду, где шёл ночной бой.
— Бранко, Конрад, здесь все?! — он обвёл рукой вокруг.
— Кто — все? — не понял волох.
— Где — здесь? — спросил тевтон.
— Гарнизон! Сторожа ваша! Все воины тут?
— Разумеется, — кивнул Конрад, — Как и положено. Павших нужно собрать. Падаль — выбросить. А потом… Да ты и сам видишь, сколько работы. Чем раньше мы начнём готовить крепость к следующей ночи, тем…
— Но если все здесь, — перебил Всеволод — у внешних стен и во дворе, значит, в главной башне детинца никого не осталось?!
— Никого, — подтвердил Конрад. — Ни в башне, ни во внутренней цитадели. А зачем? Туда твари не прорвались. Скоро, правда, мастер Бернгард выставит сменный дозор на смотровую площадку донжона. Но пока — никого.
Никого! Одна только Эржебетт, беспомощная немая девчонка в лабиринте безлюдных переходов и галерей. А ещё — слухи… только слухи… всего лишь слухи…
Всеволод шагнул к лестнице.
— Эй, ты куда, русич? — окликнул Бранко.
— Проверить кое-что! — бросил он через плечо.
Убедиться…
Осторожность никогда не бывает лишней.
Глава 25
Он вошёл в приоткрытые ворота крепостного детинца. Так и есть! Дальше — ни души. Ни в самом детинце, ни в башне-донжоне.
Снаружи — с замкового двора, с внешних стен необъятной тевтонской Сторожи доносились голоса, лошадиное ржание из открытых конюшен, звяканье железа и скрип телег, вывозящих за серебряные ворота первую партию мёртвых упырей. Снаружи — утренняя суета. Здесь же…
Жутковато было здесь, в обезлюдевшем каменном нутре, в самом сердце орденской крепости. Пустынные коридоры и лестницы. А укромных уголков, куда не попадает свет из узких бойниц, хватит, чтобы укрыться от солнца десятку… да хоть сотне тёмных тварей.
Слухи… только слухи… всего лишь слухи…
Всеволод ускорил шаг.
Добрался он быстро. Но ещё прежде, чем оказался на месте, услышал.
Тук-тук-тук…
Звяк-звяк-звяк…
У двери их с Эржебетт комнатушки стоял тевтонский рыцарь.
Дверь была заперта. Рыцарь стучал.
Тук-тук-тук…
Позвякивала, ударяясь в прочные доски, латная рукавица.
Звяк-звяк-звяк…
Он простучал быстро. Трижды. Как должен был бы стучать в эту дверь сам Всеволод.
Вот только позвать Эржебетт голосом Всеволода тевтон не мог. А потому — просто стучал. Снова и снова.
Тук-тук-тук…
Звяк-звяк-звяк…
И потому, наверное, Эржебетт не отпирала.
Как долго он уже стоит здесь? Как долго стучится в закрытую дверь? И, главное, зачем?
Всеволод потянулся к мечам. По привычке — к обоим. Но после ночной вылазки левые были пусты. Его сломанный клинок валялся где-то за внешней стеной замка. Что ж, ладно, обойдёмся одним мечом…
Он осторожно обнажил оружие. Шагнул к незваному гостю, стараясь ступать неслышно и подобраться незамеченным как можно ближе.
Странный гость… Весьма. При полном боевом доспехе. Даже глухой ведрообразный шлем с головы снять не удосужился, так что и лица не разглядеть. А кто ж ходит по своему замку в шлеме?
На рыцарской перевязи — длинный меч. Брони — серебрённые, как у всех воинов тевтонской Сторожи. Белый орденский плащ с крестом. Старый, свалявшийся какой-то. Но чистый. Относительно чистый. Не заляпан, по крайней мере, свежей упыринной кровушкой. А ведь ею нынче перепачкан каждый второй. Не считая каждого первого. Нельзя было сегодня сражаться, не испачкавшись. Даже просто пройти по внешним стенам и замковому двору, заваленному трупами тёмных тварей и не вляпаться при этом в смрадные дёгтевые потёки — невозможно. А этот — как-то смог, прошёл. Или… Или он вовсе не выходил из детинца?
Тук-тук-тук… Латная перчатка — о дверь. И — сердце в груди.
Так-так-так… Всё интересней и интересней становится!
Звяк-заяк-звяк…
Мало того, что загадочный рыцарь отлынивает от всеобщих утренних работ, так он ещё, очень даже может статься, и в битве участия не принимал. Да, любопытно. Прелюбопытно! А ещё… Кто бы объяснил, что незнакомец делает здесь? Именно здесь?
Тук-тук-тук.
Звяк-звяк-звяк.
Ишь, всё стучит. Но Эржебетт — молодчина не открывает. Голоса Всеволода ждёт. А голоса — нет.
Тук-тук-тук.
Звяк-звяк-звяк.
А чего стучать-то, если можно попросту взломать дверь? Раз уж так приспичило. Рыцарский-то меч, конечно, не шибко сгодится, чтобы рубить толстые доски. Но если взять секиру поувесистей или — того лучше — лесорубный топор какой найти…
Или вся хитрость в том и заключается, что ломать дверь как раз и нельзя? Чтобы не оставлять следов? Изрубленная дверь — это ведь дело такое… На таинственного упыря, якобы, бродящего по замку и похищающего по человечку в месяц — уже не свалишь. И дураку ясно будет, что к Эржебетт прорубались люди. А каким людям могла понадобиться дева-оруженосец Всеволода? Кому она может стоять поперёк горла? Да никому, пожалуй, кроме Бернгарда, отчего-то невзлюбившего девчонку.
Уж как старался магистр! И ведьминой дочерью Эржебетт обзывал, и лидерку какую-то ни к селу ни к городу приплёл… И опять-таки, ведь именно тевтонский старец-воевода слышал условный стук, которым Всеволод стучал в дверь. При нём, при магистре это было.
Так неужели сам Бернгард торчит сейчас на пороге? Нет, сам — вряд ли. Доспех не тот. Да и телосложение. Может, посланец магистра? Хочет, чтобы Эржебетт отодвинула засов и открыла дверь, а уж тогда… Гадай после этого: силой ли умыкнули девчонку, сама ли куда ушла, или нечисть во всём виновата. Да, на нечисть спихнуть проще всего. На ту самую нечисть из слухов. Которая вроде бы есть, а вроде бы — и нет её. И говорить о которой строго-настрого запрещено. Вот только нечисть-то серебра на себе не носит! А на этом, вон, белого металла не меньше, чем на Всеволоде.
Надо бы разобраться во всём. Ох, надо! Прямо здесь и сейчас.
Крадучись, с мечом наголо, Всеволод подступил к рыцарю почти вплотную. Подошёл со спины. Хлопнул плашмя клинком по отделанному серебром наплечнику. Позвал негромко, но уверенно:
— Эй!
Таинственный рыцарь почувствовал.
Услышал.
Обернулся.
Отшатнулся, вырывая из ножен свой клинок.