— Пойдёшь со мной. Поняла?
Растерянный взгляд.
Всеволод кивнул на поддоспешник, кольчугу и шлем «оруженосца», сваленные в углу.
— Одевайся.
Так надо. Только — так. Без брони Эржебетт ходить по замку не стоит даже днём.
Теперь — поняла. Начала быстро, сноровисто облачаться в доспехи. Всеволод помог, подтянул ремни, повязал меч. Готово. Невысокая грудь укрыта. Недлинные волосы упрятаны под шлемом. Дева вновь превратилась в младшего дружинника при госте-воеводе.
— Идём!
Всеволод подхватил трофеи — срубленный клок плаща и тевтонский меч, выпихнул Эржебетт из комнаты. И Бог с ним, с востроглазым Томасом. И плевать на недовольство Бернгарда. Одну оставлять девчонку теперь нельзя ни днём, ни ночью. Пусть теперь всегда будет рядом, на виду. Это — во-первых. А во-вторых, следует срочно найти магистра и поговорить с тевтонским старцем-воеводой начистоту.
Глава 27
— Русич, а ты уверен, что, действительно, видел то, что видел?
— В каком смысле?
Бернгарда он нашёл возле тел орденских братьев. Погибшие рыцари лежали отдельно, в стороне от павших союзников и от мёртвых кнехтов. Магистр пребывал в скорбной задумчивости и всем своим видом давал понять, что Всеволод выбрал не самое подходящее время для разбирательств.
Может, и так. Однако сейчас не до щепетильности. Всеволод желал получить ответы на свои вопросы, и он имел на это полное право. В конце концов, и в его дружине тоже есть потери. Но прежде чем скорбеть о мёртвых, нужно подумать о живых.
— В смысле самом, что ни на есть, прямом, — поморщился Бернгард. — Знаешь, с недосыпу, от излишнего утомления и впечатлительности всякое может привидится…
— Хочешь сказать…
Магистр прервал его, не дослушав:
— Что в твой рассказ трудно, очень трудно поверить. Все мои оставшиеся в живых воины были здесь, — он обвёл рукой замковый двор, внешние стены, неопределённо махнул куда-то за открытые Серебряные Ворота. — И за любого я готов поручиться. А там, — Бернгард указал на внутреннюю цитадель и возвышающуюся над ней массивную башню-донжон, — там были ты и Эржебетт.
Тевтон покосился на стоявшую поодаль отроковицу в одежде отрока.
— И вам обоим, насколько я могу судить, никто не нанёс вреда…
— Не успел, — в сердцах выкрикнул Всеволод. — Потому и не нанёс.
Его замечание проигнорировали.
— А тот таинственный призрак, с которым ты, будто бы, сражался…
— Призрак?! Будто бы?! — Всеволод взъярился не на шутку. — Возможно, призрак и смог бы стукнуть в дверь тайным стуком. Но призраки не носят в перчатках раствор адского камня. И ни от призрака, ни от морока, ни от наваждения не осталось бы вот этого.
Он бросил к ногам Бернгарда свои трофеи: меч и кусок грубой белой ткани.
Магистр лишь пожал плечами:
— Этого добра полно на складах и в оружейнях. Кроме того, такие мечи и такие плащи имеются у каждого брата ордена Святой Марии. Кого из них ты хочешь обвинить в покушении на свою… м-м-м… своего оруженосца?
Всеволод сжал кулаки:
— Но не у каждого будет чёрная отметина на левой ладони.
— Ах, ты об этом, — неприязненная усмешка скользнула по губам Бернгарда. — Что ж, иди, ищи. Я не запрещаю. Приглядывайся к любому. Если что найдёшь — сообщи. Приму меры незамедлительно. Только ты уж сам не руби сгоряча. Чёрные пятна могут ведь оказаться несмытой упыриной кровью. Ну, а начать, если хочешь, можешь прямо здесь, с меня.
Бернгард поднял ладони:
— Видишь, мои руки чисты. А хочешь, позову брата Томаса? Во-о-он он, стены осматривает. Но это же ничего, что осматривает, так? Это же пустяк — отвлечём ненадолго. Зато твою душеньку успокоим…
Всеволод шумно вдыхал и выдыхал сквозь зубы. Ему не верили. Или делали вид, что не верят. Или над ним откровенно насмехались.
— Вот только, боюсь, моему, кастеляну предъявить тебе для осмотра будет нечего, русич. Левой ладони у него нет вовсе. А, может быть, ты думаешь, у брата Томаса где-то припрятана пристяжная рука в виде бутыли с серебряной водой? Так ты не стесняйся — давай его спросим. А не признается — обыщем.
— Не стоит, — прохрипел Всеволод.
Рука-бутыль не схватила бы его клинок стальной хваткой.
— А раз не стоит, — Бернгард сменил злобно-шутовской тон на сухой, приказной, — так ступай, русич. Не мешай другим, и сам займись делом. И дружинников своих тоже займи. Работы сегодня много — всем хватит.
— Бернгард, — дрожащим от ярости голосом произнёс Всеволод. — В крепости есть кто-то, о ком ты не знаешь, или кого скрываешь сознательно…
Тевтонский старец-воевода устало вздохнул. Но на этот раз ответил ровно и спокойно:
— Кого мне скрывать, русич, если и днём, и ночью у меня на счету каждая пара рук. Калека Томас — и тот, вон, всегда при деле. А если — это, конечно же, нереально, но предположим — если кто-то, действительно, прячется в замке втайне от меня… Что ж, искать его я не стану по той же причине. Чтобы как следует прочесать Серебряные Ворота, нужно отвлечь от работы половину гарнизона и потратить полдня. Это для нас — непозволительная роскошь. И пока я не вижу суровой необходимости прибегать к таким мерам. Уж лучше для поднятия духа лишний раз устроить вылазку и порубить за стенами вполне реальную нечисть, чем разыскивать невесть что у себя дома. Зачем давать повод нежелательным пересудам? Зачем смущать души братьев безрезультатными поисками? Им и так здесь нелегко…
Вообще-то определённая доля здравого смысла в словах Бернгарда имелась, — вынужден был признать Всеволод. Зачем давать повод? Зачем смущать? Может быть, в этом и заключается истинная причина нежелания магистра принимать на веру его рассказ?
— И вот ещё что я тебе скажу, русич, — помедлив, добавил Бернгард. — Над своими людьми ты — воевода, а значит, волен поступать, как сочтёшь нужным. Но всем прочим ни к чему знать то, о чём ты мне сейчас поведал. И так слухи всякие гуляют.
Всеволод прекрасно знал, какие «всякие». И всё же не удержался — спросил, проигнорировав совет Бранко:
— Замковый упырь?
Магистр тевтонской Сторожи демонстративно отвернулся.
Всё.
Поговорили…
— Пойдём, Эржебетт, — Всеволод мотнул головой.
Девчонка за малым не побежала: лишь бы подальше, поскорее лишь бы от разгневанного мастера Бернгарда. Тевтонский старец-воевода провожал их долгим тяжёлым взглядом. Всеволод спиной чувствовал этот давящий взгляд магистра.
Ох, и нехорошо же было на душе. Мерзко. Паршиво… Устраивать проверку среди тех, с кем этой ночью бился бок о бок… Подленько и неправильно это. Но ведь иначе нельзя.
Скрепя сердце, Всеволод начал с самого простого — с собственной дружины. Тут уж дело такое: коли взялся искать неведомого татя в чужом доме — начни со своих. Чтоб хозяину после не в чем было тебя упрекнуть. И чтоб самому не терзаться сомнениями. Проверять-то, как ни крути, следовало всех скопом, ибо тевтонским доспехом мог прикрыться кто угодно. Нет, не то чтобы Всеволод не верил своим бойцам, но для полного успокоения души…
Душу свою он успокоил. А, успокоив, — честно повинился перед дружиной. Объяснил в чём дело. Попросил помощи.
Поняли. Помогли воеводе.
Русичи разбрелись по замку. Каждый работал наравне с прочими защитниками крепости. На совесть работал. Но, работая, — ещё и высматривал чёрные пятна на левой ладони соседа. Особые пятна, отличные от гари, грязи и густой упыриной крови. Такие же пятна, как метка на пальцах Всеволода.
Защитники Серебряных Врат давно сняли боевые латные рукавицы. В простых перчатках тоже трудились немногие. У тех, чьи руки, всё же были закрыты, дружинники Всеволода на время и под любым предлогом просили перчатки. Левой ладони никто скрывать даже не пытался.
А пытливые глаза оглядывали, осматривали… Руки тевтонских рыцарей и кнехтов…
Ничего!
…и — руки татарских стрелков Сагаадая…
Безрезультатно!
…и руки волоха Бранко, и шекелисского сотника Золтана, и музыканта Раду…
Ни единой достойной внимания зацепки!
Помеченными оказались лишь двое. Первый — старик-алхимик, обе руки которого были черны и шершавы от многочисленных застарелых ожогов, глубоко въевшейся копоти и едких жидкостей. Однако, старец был вне подозрений. Ну не мог он в полном боевом облачении сражаться столь ловко, как это делал неведомый рыцарь. К тому же и во время штурма, и после него тевтонский алхимик, обвешанный целебными зельями, не отлучался со двора, облегчая страдания раненных и умирающих. Свидетели тому были — и немало. А не верить им оснований не было.
Второй — кнехт, плескавший на упырей со стены серебряную воду. Этот случайно пролил раствор адского камня под кольчужный рукав и теперь от запястья до самого локтя у него тянулся тёмный потёк в виде кинжального лезвия с частым крапом вокруг. Но след имелся лишь на правой руке кнехта. Всеволода же интересовала левая.
Всё это можно было толковать двояко. Либо таинственный рыцарь по-прежнему где-то скрывается. Либо выплеснувшийся из взрезанной перчатки раствор не коснулся кожи неведомого злоумышленника.
Бессильную ярость переполнявшую Всеволода пришлось выплёскивать в работу, которой, на самом деле, был непочатый край.
После тяжкой битвы и бессонной ночи защитники замка, не покладая рук, трудились до обеда. После обеда — работали по очереди. Одни ложились, вернее, попросту валились с ног от усталости, мгновенно забываясь кратким тревожным сном. Другие делали дело. Затем — менялись. Ни о какой дневной вылазке сегодня не могло быть и речи. Едва выстоявшую крепость готовили к очередному штурму.
Работали все. Здоровые и раненные. Кнехты и рыцари. Хозяева и гости. Свозили к пропасти и сбрасывали вниз размякшие под солнцем и жутко смердевшие тела упырей. Укрепляли осыпавшийся кое-где вал, расчищали ров. А, расчистив — вновь наполняли чёрный провал дровами и сушняком, подвезёнными из ближайших лесов. Правили и меняли поваленные и обгоревшие осиновые рогатки на дальних подступах. Чинили тын, и каменную кладку стен. Заново серебрили подъёмный мост. Собирали стрелы. Поднимали на стены камни, брёвна, горшки и сосуды с огненным и взрывчатым зельем. Обмаз