Эх, придётся! Всё-таки придётся! Потерпи, Эржебетт… Ещё… Малость.
А рука уже тянется к сапогу, вынимает кривой засапожник. Блеснуло изогнутое серебрённое лезвие, которым и нечисть вспарывать удобно, и по глотке опасному человеку полоснуть можно и вот так, по ране другу — тоже. Подруге. Зазнобе сердечной.
Надрез…
Крик…
Ещё надрез…
Ещё крик…
Глубже.
Громче.
И — всё, и торчащему в ноге наконечнику цепляться, в общем-то, больше не за что. Теперь Всеволод без особого труда извлёк из раны кусок стали с серебром. С кровью. С мясом вынул. Смог даже кончиком ножа подцепить и выковырнуть из раны несколько щепочек от сломанного древка. Не всё, конечно, но хоть что-то.
Извивающееся под ним тело замерло, стон-вой-крик прекратился. Кажется, Эржебетт лишилась сознания.
Ничего, не страшно. Так оно даже лучше. Так — проще будет. Когда раненый не дёргается под рукой, когда не сопротивляется — всегда проще его врачевать.
Он действовал умело и быстро.
Раз. Тем же засапожником отхватить полосу набухшей от крови штанины.
Два. Теперь — перевязать рану куском домотканого полотна.
Три. Перетянуть повязку потуже. И ещё туже — над раной. Чтобы Эржебетт кровью не истекла.
Готово. Всё, что можно сделать сейчас — сделано. Остальное — потом.
Всеволод ещё раз глянул на сломанный болт. Ну да, задумка стрелявшего понятна: и зазубрины на наконечнике, и надколы на древке — всё это нужно, чтобы загнанное в рану серебро оставалось там подольше.
Ан, не вышло задуманное у неведомого арбалетчика. Арбалетчика… Арбалет…
Мысли уже работали в другом направлении. Дружинники Всеволода таким оружием не пользуются. Татарские лучники — тоже. Тевтонский самострел бил…
А вот откуда?
Он зыркнул по сторонам. Да разве ж разберёшь что, когда вокруг — лютый бой, когда всё смешалось! Разве ж угадаешь теперь, кто стрелял!
Стрела могла прилететь со двора. Могла — с того вон пролёта стены. И с того — тоже могла. А ещё — из внутренней цитадели или из донжона, где сейчас, во время сечи на наружных стенах, не должно быть ни одной живой души.
Не должно. Но не было ли?
Ищущий взгляд Всеволода выцепил настенные рогатки. Вот они, стоят неподалёку, прислонённые к заборалу. Приготовлены на случай прорыва нечисти. Но лёгкий переносной заборчик из связанных осиновых кольев, заострённых веток и сучьев можно ведь использовать и иначе. Как щит. Не тратя времени на дальнейшие размышления, Всеволод рывком опрокинул заграждение на Эржебетт. Вреда от нетяжелых рогаток раненой не будет, а потому…
Полежи здесь… так… под этим… пока…
Укрытие не ахти, но от стрел, летящих из замка, всё же защитит. Предательская стрела, пущенная сзади, сейчас поопаснее нечисти будет. Ну а что касается прущих снизу упырей…
Всеволод вновь подхватил мечи. Взмахнул раз, другой, третий. Клинки замелькали, заиграли, взрезая белёсую плоть, расплёскивая чёрную кровь.
Прущие снизу упыри вниз же и валились. Один за другим. И сразу парами.
С тёмными тварями уж как-нибудь управимся сегодня.
Вокруг кипела яростная сеча. Но Всеволод рубился холодно, отстранённо. Он думал сейчас больше не о визжащих, скалящихся и лезущих под мечи нелюдях, а об арбалетчике, стрелявшем в Эржебетт. Было о чём пораскинуть мозгами. Сначала странный рыцарь с раствором адского камня в перчатке, теперь вот неизвестный стрелок…
Битва продолжалась. Упыри вот-вот могли прорвать оборону.
— Ро-о-ов! — донеся откуда-то из надвратных башен знакомый зычный голос. — Жечь ро-о-ов!
«Со стороны ворот арбалетный болт не мог бы достать Эржебетт», — отметил про себя Всеволод. Выходит, стрелял не Бернгард. Сам магистр точно не стрелял.
Правда, это ещё ничего не значит. Ровным счётом ничего. Бернгард мог дать соответствующее распоряжение любому из своих стрелков. Или кто-то всё же действует помимо воли тевтонского старца-воеводы?
Знать бы! Эх, знать бы наверняка!
— Ро-о-ов! — подхватили приказ Бернгарда защитники крепости. — Же-е-ечь! Пали-и-ить!
Видать, до рассвета уже недалеко, раз прозвучал такой приказ. С такими приказами Бернгард обычно не спешит.
— Же-е-ечь! Пали-и-ить! — отчаянно орут на боевых площадках.
А со стен в ров уже летит огонь.
А внизу занялось, заполыхало.
Завыло.
Вскоре натиск штурмующих ослаб. Стало проще, легче.
В тот раз они отбились. Как всегда. Кто-то кричал на радостях. Кто-то плакал от счастья. Кто-то славил Господа.
Всеволод угрюмо молчал. Какой прок в победе, какая от неё радость, если где-то среди победителей таится стрелок, целивший во время сечи в своих?
Эржебетт, так и не пришедшую в себя, Всеволод уносил со стены как из боя. По тевтонской Стороже он шёл с раненной девчонкой на руках как сквозь вражескую рать. Сопровождавшие воеводу дружинники прикрывали щитами обоих.
Глава 31
Дверь снаружи охраняли русичи. За дверью — в комнате заперлись трое. Но говорили только двое. Всеволод и Бернгард. Эржебетт неподвижно лежала на своём ложе под медвежьими шкурами. Уста девушки были сомкнуты, глаза — закрыты. То ли в беспамятстве она, то ли просто спит.
Дышала Эржебетт спокойно и ровно. Хорошо дышала… Рана на ноге — уже промыта и почищена, насколько возможно. Занозы от расщеплённого древка ещё осталось, конечно, но повязка заменена. А под повязкой — проверенная мазь на травянистых отварах, мхах и настоях, которая со временем вытянет и гной, и мелкую щепу. Об этом можно было не беспокоиться. Беспокоиться следовало о другом.
— Я должен знать, кто и почему пустил эту стрелу?
Злополучный арбалетный болт со сломанным наконечником лежал между воеводой русской дружины и тевтонским магистром. Мастер Бернгард, насупившись, смотрел на стрелу.
Массивный дубовый стол, на котором лежал болт, был выдвинут из простенка за сундуком и лавкой. Стол теперь стоит на новом месте — перед дверью. Так, при необходимости, его можно быстро опрокинуть и завалить вход в комнату. Для пущей надёжности. Вдобавок к засову. Если вдруг ломиться кто станет.
Перетаскивать с места на место этакую тяжесть непросто, но перевернуть — это под силу даже Эржебетт. Даже раненной Эржебетт, если поднатужится.
А жить захочет — поднатужится.
Наваленный на дверь стол будет ещё одной преградой перед неведомым противником. А ещё одна преграда — это выигранное время, лишние секунды, чтобы прийти на помощь девчонке.
— Таких стрел здесь много, русич, — после долгой паузы ответил, наконец, магистр. — Как, впрочем, и мечей, один из которых ты однажды уже бросил к моим ногам.
— Много, значит? — прищурился Всеволод.
— Мои стрелки часто насаживают серебрённую сталь на осину, — пожал плечами Бернгард. — Случается — и зубрят наконечники, бывает — подпиливают или надщепляют древко, чтобы подстреленный нахтцерер не смог вырвать остриё стрелы из раны. Это оружие изготовлено в моём замке — вот всё, что я могу тебе о нём сказать.
— В твоём замке, Бернгард, — многозначительно заметил Всеволод, — в твоём…
— В моём, — кивнул магистр. — И я убеждён, что оно было направлено против нечисти.
— Эржебетт — не нечисть, — закипая, прохрипел Всеволод.
— Так, может, и стреляли не в неё.
Они упёрлись друг в друга взглядами, как копьями.
— То есть? — хрипло спросил Всеволод.
— Досадная случайность, какие часто возникают в бою, — Бернгард всё же лучше владел своим голосом. И ещё лучше — лицом. Говорил тевтон спокойно, смотрел прямо. — Кто-то целил в упыря, прорвавшегося на стену. Мимо тебя, между прочим, прорвавшегося. А под стрелу случайно угодила твоя… твой оруженосец. Влез не вовремя, встал на пути болта — и вот… Такое ведь могло быть?
Могло. Наверное. Только вот беда: отчего-то Всеволоду сейчас в это простое объяснение не верилось.
— Эржебетт не следовало участвовать в обороне крепости, — продолжал Бернгард. — Она не относится к числу опытных воинов, а потому неудивительно, что несчастье произошло именно с ней.
— Несчастье? — скривил губы Всеволод. — Попробуй убедить меня в том, что это было несчастье, а не покушение.
Тевтон вздохнул.
— Арбалет — оружие точного боя, и мои стрелки владеют им не хуже, чем татары — луком. А стрелять сзади, из замка по внешней стене, освещённой огнями и факелами совсем нетрудно. Дистанция невелика. Мишень как на ладони.
— И? — нахмурился Всеволод.
— Если бы кто-то, действительно, хотел смерти Эржебетт, он и разил бы её насмерть. Не первой стрелой, так второй, пока ты её перевязывал. Но ведь Эржебетт не убили.
— Однако в неё попали! — Всеволод пристально смотрел магистру в глаза. — Знаешь, Бернгард, у меня складывается впечатление, будто кому-то очень хочется посмотреть, как Эржебетт будет реагировать на серебро: как человек или как тёмная тварь. То к ней тайком, в перчатке несут раствор адского камня, то бьют исподтишка серебряной стрелой. Словно проверяют.
Тевтон вновь глаз не отвёл. Ответил уверенно:
— Даже если твои предположения верны, русич, тебе всё равно не о чем волноваться. Эржебетт уже получила порцию серебра и не издохла в муках. И нога у неё не отнялась и не прогорела изнутри. И вообще, сдаётся мне, совсем скоро девчонка выздоровеет. А ведь ни нахтцерер, ни вервольф от подобной раны, нанесённой белым металлом, не оправились бы. Таким образом, если следовать твоей логике, неведомый злоумышленник, устроивший Эржебетт проверку серебром, должен утихомириться, не так ли?
Может и так. А может и нет. Может, на самом деле, всё обстоит иначе. Но как именно? Всеволод по-прежнему, не отрываясь, смотрел в холодные глаза собеседника. Смотрел и ничего в них не видел. Ни признания, ни сочувствия, ни досады, ни сожаления, ни насмешки.
Ни-че-го.
Вероятно, его молчание Бернгард воспринял как согласие. Или как отсутствие возражений. Магистр поспешил завершить неприятный разговор:
— Если хочешь, можешь перевести Эржебетт в замковый госпит. Обещаю, там за ней будет надлежащий уход и присмотр.