— И ещё один… нет — не приказ — добрый совет. Вам следует поторопиться, если хотите вернуться в Серебряные Врата засветло. С замковых башен озеро на плато кажется близким, но на самом деле это не так. Расстояние в горах обманчиво.
Бернгард повернулся назад, позвал:
— Конрад! Бранко! Поедите с нашими м-м-м неустрашимыми союзниками…
«Неустрашимые» в устах тевтонского магистра прозвучало, как «неразумные». А, впрочем, так могло просто показаться. Чужая душа — потёмки. Истинный смысл, вложенный в чужие слова, тоже распознать бывает не просто.
— Проведёте их к озеру…
Вообще-то, на взгляд Всеволода, провожатых в ущелье-горловине, где при всём желании заблудиться мудрено, не требовалось. Другое дело — соглядатаи. Однако, вроде бы, и возражать против общества бывшего посла Закатной Сторожи и волоха-проводника причин нет.
Бернгард, не проронив больше ни слова, тронул коня. Братья-рыцари и кнехты тоже последовали за своим магистром в угрюмом молчании. Только топот копыт, да позвякивание доспехов.
— Мастер Бернгард прав, — сухо сказал Конрад. — Если хотите добраться до озера и вернуться в замок, прежде чем сядет солнце, нужно спешить.
Бранко не сказал ничего. Не теряя времени на разговоры, волох направил лошадь к ущелью. Наверное, в самом деле, следовало поспешать.
— Вперёд! — приказал Всеволод. — Скорой рысью!
Они спешили, подстёгивая и пришпоривая коней. Скакали там, где можно было скакать, карабкались по осыпающимся каменистым кручам, ведя лошадей в поводу. Снова садились в сёдла. Ехали, шли. Шли, ехали…
Горловина оказалась труднопроходимой и для конного, и для пешего. Камни, осыпи, частые завалы, возведённые по всей видимости, с одной целью: затруднить проход нечисти, и хоть как-то её задержать. Да, без толковых проводников, которым в этих местах знаком каждый валун, пришлось бы туго. Проплутали бы без толку до ночи, попереломали бы ноги себе и коням.
Бранко и Конрад находили проходы и узкие обходные тропы даже в непролазных, казалось бы, нагромождениях камня. А вслед за провожатыми пролазили, проезжали и обходили завалы остальные…
В полдень тёмные башни тевтонской Сторожи едва угадывались на фоне скал, а до озера было ещё далековато. Потом был виден только донжон — величиной с ноготь мизинца. Потом дорога резко пошла вверх и утратилось всякое представление о времени и пространстве. А потом…
Потом впереди раскинулось плато.
Унылая, плоская, безмолвная каменистая равнина вдруг расстелилась под копытами, словно сама по себе. Перед глазами как по волшебству возникла спокойная озёрная гладь.
Глава 34
Мёртвое озеро безмолвствовало. Озеро лежало на ровном плато среди неприступных обледенелых горных хребтов. Озеро закрывало путь в зловещую Шоломонарию. А ночью — открывало. Путь из…
Из иного, тёмного обиталища.
Всеволод осмотрелся по сторонам.
Взгляд вправо. Взгляд влево.
Несколько редких пещер, зияющих в окрестных скалах (Надо бы потом проверить. Но — потом). Кое-где — давние обвалы.
Взгляд — вперёд.
Камень, камень, камень и много-много воды. И ничего больше.
Вблизи озеро казалось необъятным. Противоположный берег виднелся вдали едва различимой полоской. Берег терялся в дымке — обычной, туманной, а не зеленовато-колдовской, как было бы ночью.
Озёрные воды сверху были необычайно прозрачными. Воды так и манили к себе непорочной родниковой чистотой. Сначала манили, а потом…
Всё верно: не было жизни в этих водах. Ни жизни, ни живности. Ни рыбёшки, ни водяной букашки, ни зелёной былинки вездесущих мхов, водорослей и тины. Зато уже на глубине в локоть-полтора под прозрачной водицей лежала недвижимая тёмная, даже чёрная, со слабой зеленцой, маслянисто поблёскивающая муть. Сплошная, непроглядная. И что там, за той мутью…
Что таиться ТАМ?
ВНИЗУ?
Всеволод всматривался до боли в глазах. И видел лишь себя. Как он, живой, смотрит из Мёртвого озера. На себя здешнего, тутошнего.
И ведь что странно — отражение лежало не на верхнем слое прозрачной воды — а на нижнем — на слое неводы, чем-то напоминавшей бездонную трясину болотных окон. Словно то, что внизу — важно. А то, что вверху — так, никчёмный морок.
Которого, на самом деле, и нет вовсе.
Запалившиеся после долгой трудной дороги кони потянулись, было, мордами к прозрачной воде, но тут же фыркая и мотая головами прянули прочь — подальше от берега. Ни глотка не сделали, хоть и в пене все. Да и люди тоже. Уставшие, вспотевшие, одетые в стёганные поддоспешники, облачённые в тяжёлые латы, ратники предпочли тёплую воду из седельных фляг. Водица же Мёртвого озера… Ни пить такую водицу, ни купаться в ней, ни даже лица умыть ею не хотелось.
Ненавидеть лютой ненавистью хотелось такую воду. А ещё…
Идея пришла внезапно, как озарение. Как всполох солнечного луча в сплошной тьме. Бернгард говорил… Мёртвые воды страшатся серебра, — говорил магистр. Так же страшатся, как и тёмные твари. Что ж, проверим!
… ещё рубить и колоть хотелось такую воду.
Как гигантскую тёмную тварь.
Всеволод вынул из ножен меч. Один. С левого бедра. Хватит для начала. Полюбовался блеском закалённой стали на солнце. Густым узором серебряной насечки. Этим клинком изрублено уже немало нечисти. Ох, немало! И пролито уйма чёрной кровушки. Так не пора ли омыть верное оружие в проклятом озере.
И посмотреть, что будет?
С обнажённым мечом в руке он встал на большой, плоский, будто отсечённый, обломок скалы.
Берег здесь был удобный: низкий, почти вровень с водой. И сразу уходит в глубину. Да, вон она, неведомая бездна, укрытая, прозрачной водицей и укутанная чёрно-зеленоватой мерзостью — под ногой, под плоским камнем, на котором стоит нога.
Всеволод медленно поднял сверкающий клинок.
Подумалось: «Вот также Бернгард тогда… На погосте. Над поруганной могилой. С мечом».
И — опустил.
Ткнул в воду.
В то, что под водой.
Резко, сильно ткнул, как протыкал в бою ненавистное упыриное отродье.
Чтоб уж наверняка пробить тёмную муть, сколь бы прочной, и вязкой она не была. Чтоб ранить её поглубже.
Ткнул — и едва устоял на берегу.
Меч вошёл в озёрную гладь неожиданно легко, не встречая ни малейшего сопротивления. Пронзил тонкий прозрачный слой сверху и тёмную гущу внизу. И — ушёл, и — сгинул в ней, в этой маслянистой, с прозеленью черноте. Сгинул — как навек, как безвозвратно. Рукоять в руке и половину клинка в прозрачной воде Всеволод видел. Остальное — уже нет.
Он нагнулся, опуская оружие ниже, глубже, пока перекрестие эфеса не коснулось водяной плёнки.
По поверхности озера от торчащей из воды рукояти пошли круги. Слабые, ленивые, едва заметные поначалу, они все силились, ширились…
Недвижимое, покойное Мёртвое озеро оживало под клинком.
Всеволод вырвал меч из воды. Отшатнулся. Отскочил.
Вовремя!
Под ногой вдруг взбурлило и вскипело. Берег вздыбился. Невысоко — но резко и неожиданно. Камень, на котором только что стоял Всеволод, шевельнулся. Треснул пополам. Отколовшаяся глыба сползла вниз и без звука, без всплеска ушла в потревоженную воду.
Озеро взволновалось не на шутку. Ни с того, ни с сего поднялась и быстро-быстро, будто убегая, двинулась к противоположному берегу немалая волна. При полном безветрии!
Да что там озеро — всё плато, казалось, прошибла вдруг мелкая дрожь.
И… вокруг… вдруг…
Тряска земной тверди.
Испуганное ржание коней.
Встревоженные крики людей.
Но Всеволод уже не слышал и не видел. Никого и ничего. Его взгляд был прикован к Мёртвому озеру. К подозёрной чернильной с ядовитой зеленцой тьме.
Там, внизу, в том самом месте, куда вошёл клинок, дёргалась и билась, будто в судорогах, пронзённая посеребрённой сталью муть.
Всеволод различил… Что? Трещину? Пробоину? Прореху? До самого… нет, дна там не было. Что-то иное было, что-то другое мелькнуло где-то в самом низу низов. Багровое? Красное? Червлёное? Или не мелькнуло — или показалось просто в дикой подводной пляске тёмных струй и отражённом солнечном свете?
Какая-то доля секунды — и всё.
Если меч и оставил след, если рана, нанесённая клинком, и была, то она затянулась мгновенно. Заросла в клубящемся маслянисто-дёгтевом слое, закрытом прозрачной водой.
И — не стало никакой раны, никакой прорехи…
Однако мёртвые воды всё же расступились на миг. Сначала на поверхности пропоротого озера медленно поднялся и вздулся радужный пузырь. Размером этак с добрый шишак.
Пузырь лопнул…
Зеленоватая струйка медленно-медленно проплыла перед лицом Всеволода, быстро рассеиваясь в пронизанном солнечными лучами воздухе. Запаха не было. Никакого. Был только странный призрачный свет, совершенно… абсолютно неуместный днём.
Дружинники молча проводили глазами истаивающее на солнце облачко.
А озеро вновь затихало и успокаивалось.
Затихло. Успокоилось.
Тишь да благодать. Да ровная гладь. Кругом.
Только на месте укола — под прозрачной водой и над чёрным слоем — там, где булат с серебряной отделкой коснулся мёртвых вод, ещё сильно рябило. Будто дрожало. От боли. Или страха.
Как потревоженный студень.
— Что, не понравилось? — усмехнулся Всеволод, — Не по нутру пришлось серебришко-то?
А повторить? А добавить ещё?
— Воевода, глянь-ка! — подошёл десятник Фёдор. Бледный-бледный, как покойник в снегу.
Трясущейся рукой Фёдор указывал на подводную рябь.
— Что? — Всеволод понял не сразу.
Что-то там было не так, но…
— Что?! — пересохшими губами повторил он.
Догадываясь уже, понимая, осознавая…
— В воду — выдавил из себя Фёдор. — Посмотрись в воду. Отражение!
Да! Именно отражение!
На поверхности воды отражения по-прежнему не было. Вообще. Зато под поверхностью — в потревоженной мути — оно подёргивалось, покачивалось, менялось… И проступало заново — отчётливей некуда. Вверх ногами. Вниз головой.