— Не пожалеешь ли позже о том, что совершил в припадке бездумной ярости?! — продолжала Эржебетт, морщась от боли в сдавленной осиной груди.
Всеволод остановил движение мечей. Он решил выслушать. Сначала. Чтобы действительно ни о чём не жалеть после. Мысленно Всеволод уже вынес Эржебетт смертный приговор, не подлежащий обжалованию. И он его обязательно исполнит, что бы ни сказала сейчас Эржебетт, как бы не обернулось дело. Любая тёмная тварь, прорвавшаяся в людское обиталище из-за границы миров, должна умереть. Но это потом. Пока же — ладно. Пока пусть тварь поживёт. Немного. Ровно столько, сколько нужно, чтобы рассказать. Всё, что она знает и всё, что сможет рассказать.
— Говори, — хрипло приказал Всеволод. — Но говори правду.
Она говорила. Быстро и сбивчиво.
— Да, я не та, за кого себя выдавала, — захлёбываясь, шептала Эржебетт, — Не совсем та… Но я не причиняла вреда ни тебе, ни твоим людям.
— Ложь!
— За что ты меня винишь, воин-чужак?
Он качнул головой.
— О нет, Эржебетт… Себя я виню себя. За то, что сразу не распознал в тебе тёмную тварь. А ведь мог бы. Ещё в тот день, когда мы встретились, и ты убила пса Золтана. Рамук ведь погиб не случайно.
Это был не вопрос — утверждение.
— Собака — не человек, — негромко сказала Эржебетт. — Собака — зверь. Чуткий и осторожный.
Вот именно: чуткий и осторожный! Рамук, бросившийся в темницы Сибиу и попавший в смертельную ловушку, сооружённую Эржебетт из ведьминого ложа, почуял нечисть. Уж его-то не обманул бы безобидный облик жалкой немой девчонки. А поведение пса, возможно, открыло бы глаза и людям тоже. Эх, Рамук, Рамук…
Впрочем, сейчас надо скорбеть не о собаке и не о собственной глупости.
— Кто убил моих дружинников? — спросил Всеволод.
— Я не знаю, — в глазах Эржебетт снова появился страх. Страх настоящий, неподдельный. Его Всеволод уже научился распозновать безошибочно. Нехитрая, в общем-то, наука, если внимательно следить за своим отражением в тёмно-зелёных зрачках. — Тех, кто напал на них и на меня, я не видела раньше. Такие… такое мне не известно.
«На них и на меня»? «Такие… такое»? Что за бред?! Правду ли говорит Эржебетт? Изворачивается?
Ну а если задать вопрос иначе?
— Как погибли мои люди?
— Долго рассказывать… Тяжело говорить…
Да уж, наверное, нелегко. В тесных осиновых тисках, должно быть, каждый вздох даётся с трудом.
— …И вряд ли ты поверишь сказанному словами.
И это тоже верно. Вряд ли. Всему сказанному — вряд ли.
— Лучше дай мне свою руку, воин-чужак, — неожиданно предложила Эржебетт. — Тогда узнаешь. Сам. Сразу. Всё.
Как? — хотел, было, спросить Всеволод. Но не стал. Вспомнил. Бернгард говорил ему, что тварь… такая тварь, как Эржебетт, в самом деле, способна многое поведать без слов, через одно лишь прикосновение. Если захочет. Но зато если захочет, то солгать так она уже не сможет.
Кажется, Эржебетт хотела… Эржебетт готова была вымаливать жизнь правдой.
Её пальцы дрожали в тисках, под решёткой. Такие тонкие, слабые… Или обманчиво слабые.
А если — хитрость? Если это какой-то коварный план?
Прежде он прикасался к Эржебетт, и — ничего. Но то было прежде. А сейчас…
— Дай мне руку… Узнаешь…
Всеволод медлил. Руку? Половецкой шаманке-оборотню тоже понадобилось прикоснуться к его руке, чтобы пометить его. Но даже если так… Сама по себе метка ведь была не страшна. А кое в чём даже оказалась полезной.
— Ты боишься, воин-чужак? — губы Эржебетт чуть изогнулись. — Думаешь, обратившись в зверя, я откушу тебе руку?
Ну, это-то вряд ли. Эржебетт зажата осиной и не в силах даже шелохнуться. Головы приподнять не может. А над шипастыми тисками — ещё и шипастая решётка.
Он решился. Он хотел знать. Всё. Сразу. И без лжи, так часто свойственной словам.
И всё же сначала…
Всеволод бросил в ножны один меч.
Второй просунул между прутьев решётки и приставил остриё к горлу Эржебетт. Обхватил рукоять покрепче. Предупредил:
— Не дури, ясно? Если что — проткну горло — до затылка. И голову срезать успею…
Убедил себя, что успеет. Если что…
Всего-то для этого и надо — навалиться на рукоять. И руку — вот этак — вниз. Резко. Сильно. Чтоб остриё — тоже вниз. Резко и сильно.
Если что…
Вслед за мечом Всеволод осторожно протиснул сквозь шипастую решётку руку. Чуть не поцарапал запястья о стальные и серебряные колючки. Но вот уже под пальцами осина. А вот и…
Его пальцы дотянулись до пальцев Эржебетт. Не без внутреннего содрогания (Как это будет? И что будет? И будет ли что-нибудь вообще?) Всеволод тронул её руку, зажатую деревом.
И едва ощутив прикосновение…
Раз! Словно искра проскочила. Из неё — в него. Из него — в неё.
Два! И — вспышка. Яркая. Слепящая. Как взрыв сосуда с громовым порошком перед самыми глазами.
Три! И — сладкий трепет сродни любовной дрожи охватывает всё тело. А после…
Сразу, вдруг.
Осознание.
Мгновенное.
Всеволод увидел, услышал, узнал и вспомнил. Через чужое зрения, слух, знание, память…
Глава 42
Шорох. Скрежет. Прямо под её ложем, под покрытыми толстыми шкурами сундуком и лавкой, на которых спала Эржебетт. Сначала шорох и скрежет. Потом толчок. Сильный.
Откуда-то снизу. Или сбоку, от стены. Не понять…
Ложе дёрнулось, разваливаясь под ней. Шевельнулся, будто ожив, огромный неподъёмный сундук. Пополз с того места, на котором стоял, увлекая за собой массивную скамью.
Тяжёлое скрипучее движение.
Дюйм за дюймом.
Шаркнул ножнами по камню меч Эржебетт, вернее, меч того юного воина-оруженосца, которого до недавнего времени ей надлежало изображать на людях. Звякнула пряжка. Миг — и оружие, прислонённое к сундуку (чтобы всегда рядом, под рукой), упало куда-то за разъезжающееся ложе. И не достать его уже. Откатился в сторону лежавший там же, на свёрнутой кольчуге серебрённый шлем.
Сама Эржебетт, путаясь в шкурах, и в большой, длинной — до колен — мужской сорочке, в которой спала, свалилась на пол.
Ею овладела паника.
«Ход! Ход! Ход! — билось в голове. — За сундуком — тайный ход!»
В стене, в полу — за тяжёлым сундуком и под ним, действительно, зияла пустота, из которой ощутимо потянуло сквозняком.
Вот, оказывается, какие мыши скреблись за сундуком, в первый вечер пребывания в тевтонском замке! Кто-то пытался войти в комнату. Кто-то пробовал — возможно ли. Но тогда помешал дубовый стол, втиснутый в простенок и упёршийся в сундук. Теперь стол — вон он, у двери, теперь стол не мешает. А лавка — не преграда.
Ан, нет, как оказалось, всё же преграда!
Лавка с грохотом опрокинулась и упёрлась в стену также, как раньше упирался стол. Движение сундука застопорилось. Кто-то невидимый отчаянно дёргал рычаг, открывавший проход, сундук скрипел, но, уткнувшись краем в угол прижатой к стене лавки, не двигался с места. Пока — не двигался.
Эржебетт отползала от разваленного ложа, стряхивая тяжёлую медвежью шкуру, намотавшуюся на ноги. Вместе со шкурой сдёрнула ненароком и повязку под левым коленом.
«Пришли! Пришли за мной! Скоро! Сейчас будут здесь! Кто?»
Она ещё не знала этого наверняка. Кто-то, кто решил застать врасплох! И с кем встречаться ей нельзя… нельзя… нельзя! Наедине — ни в коем случае!
В открывшемся тёмном проёме между стеной и сундуком появилась рука в латной перчатке. Кожа, сталь, серебряная отделка. И — ещё одна рука.
Обе вцепились в сундук. С силой толкнули, тряхнули, сдвинули его чуть в сторону. Сундук соскочил с упора. Лавка, косо лежавшая между ним и стеной, больше не являлась помехой.
Проём расширился ещё больше. Из темноты потайного хода показался глухой горшкообразный шлем, целиком закрывающий и лицо, и голову.
«Пришли! Пришли за мной!»
Эржебетт взвизгнула. И как была — в одной рубашке — метнулась к двери. Едва не упала, не рассчитав силы. Удержалась чудом, ухватившись за край стола.
Слаба! Она ещё слишком слаба! Бежать… просто быстро ходить не позволяет рана в лодыжке. Там оставалось ещё несколько осиновых щепок-заноз. При каждом шаге застрявшие в плоти иглы колют ногу изнутри и вытягивают силы.
Но сейчас Эржебетт старалась не обращать внимания на боль и слабость. Сейчас нужно было добраться до двери.
Она добралась, опираясь о поставленный у порога стол. Навалилась на засов. Отперла. С криком вывалилась наружу.
В коридоре дежурили пять воинов из русской дружины. Тогда ещё — пять живых воинов.
Эржебетт увидела изумление в глазах дружинников. Потом — понимание. Воины быстро сообразили: что-то случилось. Времени на расспросы немой (все тогда думали, что она немая) тратить не стали.
Русичи схватились за оружие. Клинки — вперёд. Щиты — стеной перед распахнутой дверью. Эржебетт оттолкнули вглубь коридора, чтобы не мешала и спасалась. Её пихнули к той самой двери, за которой когда-то от Всеволода скрылся рыцарь с раствором адского камня в перчатке.
Эржебетт юркнула за дверь.
С той стороны, возле комнаты, из которой она сбежала, уже слышались крики и звон металла…
Что там происходит, Эржебетт не видела. Она укрылась за спасительной дверью, но вот запереться — не успела. Когда руки коснулись засова, послышались новые звуки. Совсем рядом. Сзади, за спиной — из-за коридорного изгиба. Чьи-то быстрые шаги, позвякивание доспеха…
Она обернулась. Начала оборачиваться, вернее.
Стремительное приближение чего-то… кого-то Эржебетт ощутила, скорее, не зрением, а через потревоженный воздух.
Прятались?!
Ждали?!
Здесь?!
Специально?!
Её?!
Она открыла рот. Хотела крикнуть и привлечь внимание тех пятерых стражей. Услышат ли они её? Нет?
Вздох. Побольше воздуха в грудь.
Но с выдохом — криком Эржебетт промедлила. Упустила момент!
Миг.
И рот закрывает толстая жёсткая рука… перчатка. Опять — латная? Опять — кожа, сталь, серебро? Не разглядеть…