Кто именно указал магистру Бернгарду на лесок, в котором проходила тайная сходка-шабаш, было уже не важно. Разведчики ли тевтонского братства, лазутчики ли вольных госпитов-германцев, предатели из своих или подкупленные и запуганные селяне навели тевтонов — какая теперь-то разница? Когда лес накрыл рёв боевых и охотничьих рогов, и между деревьев замелькали одежды с чёрными крестами, об этом не думал никто. Участники шабаша, объявленные мастером Бернгардом вне закона и вне права на жизнь, просто старались спастись.
Вообще-то сильных колдунов и ведьм в лесу собралось немало, и общими усилиями они, наверное, могли бы дать отпор. Попытаться хотя бы. Но души затравленных изгоев оказались недостаточно крепки для этого, а страх («Саксы идут! Са-а-аксы! Мно-о-ого!» — орали выставленные вокруг шабашной поляны сторожа, и ужас перепуганных дозорных многократно возрастая, передавался остальным) был слишком велик. Большой же страх, как известно, не способствует волшбе, и убивает на корню любые чары. Да и подготовиться к бою должным образом всё равно никто уже не успевал.
Вокруг царила паника и бестолковая суматоха. Страх и суета мешали сосредоточиться тем, кто ещё сохранял присутствие духа. Не оставалось времени объединиться в ведьмином круге, невозможно было поставить колдовскую стену. О сопротивлении не помышлял никто. Они разбегались.
Седые и дряхлые старцы-волхвы, крепкие ещё маги и мальчики-помощники из сирот-учеников, высохшие старухи, темноокие, не по-людски красивые полуголые женщины с распущенными волосами цвета воронова крыла или огненной короны, не прошедшие ведьмино посвящение девы — бежали все. Мечущихся в ужасе и опрокидывавших шалаши и котлы с колдовским варевом людей облавщики гнали грамотно и толково. Туда, куда им нужно было. Протяжно гудели в лесу рога. Звенел металл. Слышались крики и лающие команды на немецком.
А вот собачьего лая слышно не было. Для такой облавы собаки не годились. Ведьмины зелья способны сбить со следа и запутать пса, лишить его нюха или даже жизни. Да что там говорить! Власть сильной ведьмы или колдуна над неразумным зверем такова, что одного слова-шепотка будет достаточно, чтобы верный пёс набросился на хозяина. По той же причине загонщики не брали и коней. В такой охоте животным доверять опасно, и саксы вели облаву пешим строем.
Отвести глаза человеку всё же сложнее, чем обмануть скотину. А уж если людей много… Одному отведёшь, другому, а ещё двое, трое, пятеро — всё равно тебя отыщат.
Облавщики шли по зарослям цепями. За первым рядом — второй. За вторым — третий. Живая сеть неторопливо и тщательно прочёсывала лес, не оставляя ни шанса, не давая ни малейшей возможности выскользнуть.
В облаве участвовали орденские братья-рыцари, оруженосцы, слуги, кнехты, верный ордену и прочий годный к долгой погоне вольный и подневольный люд, собранный в комтурии и по окрестностям. Всё это были немцы, пришлые переселенцы, саксы-госпиты. Мадьяр и волохов к такой охоте тевтоны не привлекали: знали, что местные, исконные эрдейцы сами нередко искали помощи у колдунов и ведьм.
Загонщики были вооружены. Однако проливать кровь без особой нужды запрещалось.
— Живьём! Живьём брать! Всех — живьём! — неслись над лесом приказы командиров.
Участников шабаша тевтоны намеревались казнить без пролития крови. На костре. Мастер Бернгард опасался понапрасну проливать кровь здешнего ведовского-колдовского племени. Мало ли какой силой она, кровь эта, обладает. И мало ли куда может попасть капля-другая. Похищенная, припрятанная…
Да и вообще, по большому счёту, охота шла не столько за разбегающимися людьми, сколько за кровью Изначальных. За кровью, которая никогда и ни при каких обстоятельствах не должна попасть в мёртвые воды, закрывающие рудную черту.
Участники шабаша бежали в слепой надежде спастись. Бежали, когда надо было остановиться, всё обдумать и принять верное решение. Но просто стоять на месте и просто думать под звуки приближающихся рогов было слишком страшно. Страшнее, чем бежать без оглядки, полностью утратив разум и забыв о своих возможностях, бежать, положившись лишь на быстроту ног, которые не подводили прежде.
— Стой!
Вовремя остановиться смогли только двое. Вернее, одна беглянка, тянувшая за руку другую. Известная во всей округе ведьмачка, спасавшая себя, и дочь.
Почему только она? Возможно, дело было в малой толике крови Изначальных, что отличала потомков Вершителей и текла в жилах сильной ведьмы. А может, дело — в материнской любви, оказавшейся сильнее паники.
Величка остановилась, будто в землю вросла. Грубо дёрнула Эржебетт, намеревавшуюся бежать дальше:
— Да стой же, говорю тебе!
Несколько бесконечно долгих мгновения женщина и юница стояли, обнявшись, и два бешено колотящихся сердца толчками гнали древнюю кровь. Мать прислушивалась и оглядывалась, кидая по сторонам затравленные взгляды. Глаза ведьмы что-то заметили в густой листве. Уста что-то шепнули. Непонятное, неведомое ещё непосвящённой Эржебетт ведьмино слово.
Листва справа шевельнулась. Дрогнула трава слева. Но чем помогут им сейчас листья и травы?!
Дочь дрожала, уткнувшись в материнскую грудь, как в детстве. Эржебетт, в отличие от Велички, никак не могла совладать со страхом, отчаянием, и предчувствием близкой гибели.
— Мама! Мама! — твердила она, будто молитву или заклятье. Тихо-тихо почти беззвучно. Одними губами. Быстро-быстро — и не разобрать.
— Мама! Мама!
— Молчи! — велела Величка таким тоном, которому не противятся.
Дочь умолкла. Дочь привыкла доверять мудрой матери-ведьме.
— Молчи и делай, что скажу.
Кивок и хлопанье ресниц в ответ.
— Не вздумай реветь.
Влага из-под ресниц смахнута.
— Идём! Нет, не туда. Сюда.
Мать потянула дочь в ту сторону, откуда обе только что бежали со всех ног и где вот-вот появится первая цепь преследователей.
Величка тащила дочь прямо на чёрные кресты тевтонской облавы.
Шаг, ещё. И ещё несколько шагов вперёд.
Они двигались быстро и скрытно, прячась в густом кустарнике и высоких травах. Потом юркнули под упавший и замшелый дуб-выворотень. Затаились у огромного трухлявого пня в глубокой промоине между толстых корней. Укрытие, в общем-то, неплохое, но не для того, к кому подойдут вплотную. А саксы подойти должны были скоро.
Раздвинув рукой толстый мягкий слой мха и липкой паутины, мать и дочь наблюдали за лесом и прислушивались к звукам, потревожившим его тишину. Тевтонская облава двигалась медленно. Облава не гналась — облава гнала.
Глава 46
— Слушай внимательно, — торопливым шёпотом наставляла Величка. — Нас гонят из леса. И там, куда гонят, голову даю на отсечение, уже ждёт засада. Там — точно не уйти. Значит, нам с тобой туда нельзя.
— Тогда куда, мам? — ещё тише спросила Эржебетт.
Величка вновь прислушалась к звукам рогов и к крикам людей.
— Облава идёт от Кастлнягро, — вновь зашептала она. — Облава большая — по всему лесу. Таких раньше не было. Наверное, почти весь тевтонский гарнизон собрался и орденские дозоры из окрестностей замка Бернгард тоже снял. Вот туда нам с тобой и нужно попасть.
— Куда? — всё ещё не понимала Эржебетт.
— К замку, дочка, к замку. И дальше — за замок. За ущелье. Там нас с тобой искать не будут. А если всё-таки будут… — Величка вздохнула, — Там озеро и проход.
Эржебетт вздрогнула:
— Так ведь…
— Знаю, озеро — Мёртвое. Проход — Проклятый. И обиталище за ним — Тёмное. Хорошего мало, но это лучше чем костёр.
— Но… мама…
— Хватит! Слушай дальше.
Дальше она продолжала, прикрыв глаза. Будто прислушивалась к чему-то. Или приглядываясь… Если можно приглядываться с закрытыми глазами. Впрочем, для сильной ведьмы и не такое возможно. Величка была самой сильной ведьмой в округе.
— Под кустом справа затаился вепрь, — вполголоса объясняла она, — А в траве слева — тетерев. Я их обоих, родимых, заприметила, когда мы с тобой пробегали мимо. Сказала слово, позвала сюда.
— Они послушались?
— Дикий зверь всегда послушен ведьминому слову.
— Они помогут?
— Да.
— Зверь и птица пробьют нам дорогу?
— Нет. Это им не под силу.
— Тогда — как? Тогда — что?
— Они отвлекут внимание саксов. У нас будет шанс. Небольшой, но будет. Если проскочим облаву — бежим. Так быстро, как только сможем. Если со мной что случится — не останавливайся. Дальше беги сама.
— Но…
— Ты меня поняла, Эржебетт? Дальше-сама! А теперь замри. Уподобься дереву, коряге, кусту, траве, как учила. Не шевелись.
— Мама…
— Замри, говорю!
Ведьма и ведьмина дочь не обладали способностью к оборотничеству, но умели маскироваться и таиться, подобно зверю в засаде. Обе стали частью леса, в котором прятались.
Вон они! Саксы! В густой зелени уже видны чёрные кресты.
Немцы шли плотно, на расстоянии полутора-двух копий друг от друга. Смотрели вперёд, по сторонам. И под ноги — тоже. Да и наверх поглядывать не забывали. Подняв заряженные арбалеты, по два-три раза обходили каждое деревья, в кроне которых мог бы укрыться какой-нибудь беглец-древолаз. Тыкали копьями под каждый пень, под каждую поваленную лесину, под каждый куст.
Первая шеренга облавы надвигалась с треском и шумом.
Вторая шла сразу за ней. Следом — третья.
До пня-укрытия оставался всего какой-то десяток шагов. А вот уж — и полдесятка. И четыре шажка. И три… Пожилой кнехт (из этих, из Кастлнягро!) в стёганной куртке со стальным, в серебре, нагрудником, украшенным «Т»-образным крестом, уже тянется к большому вывороченному пню копьём на крепком ратовище. Кнехт хочет пошурудить острым наконечником под корнями, укрытыми толстой моховой подстилкой.
Беззвучно шевельнулись губы Велички. Для обычного человеческого уха — беззвучно, но чуткий зверь и чуткая птица уже попавшие под власть ведьмы способны уловить даже непроизнесённое вслух слово-приказ.
А что приказано — то выполнено.