— Не стоит, — поспешил заступиться за провинившегося стража Всеволод. — Мы не в обиде. Думаю, имелась уважительная причина, по которой этот воин не осмелились вас потревожить. Я слышал колокольный звон.
Тяжкий вздох.
— Ну, вообще-то… — кивнул Томас. — Знаете, вы прибыли в тот момент, когда мы прощались с братьями, погибшими в бою.
В воздухе повисла неловкая пауза. Упрёк — не упрёк. Извинение — не извинение.
— Не карайте своего стража, — ещё раз попросил Всеволод. — Пусть дальше несёт службу.
Кастелян пожал плечами:
— Как вам будет угодно. Вы — гость, причём, долгожданный гость. Вам решать.
Едва заметным движением руки Томас отпустил кнехта. Тот низко поклонился — и не понять, то ли кастеляну, то ли Всеволоду предназначался его поклон — после чего быстро и бесшумно удалился.
Томас сокрушённо покачал головой. Всё-таки радоваться великой радостию — той самой, которая милостию Божьей — у однорукого рыцаря нынче не получалось.
— Прошлой ночью снова был штурм, — тихо проговорил кастелян. — Пало три рыцаря. Брат Фридрих, брат Вильгельм, брат Яков…
— Брат Фридрих, брат Вильгельм, брат Яков, — эхом отозвался Конрад. — Я хорошо знал их. Все трое — доблестные воины и благочестивые христиане.
— Ещё погибло девять человек, — добавил Томас. — Верные оруженосцы, славные стрелки, бесстрашные кнехты…
— Девять… — также негромко повторил Конрад. Нахмурился. — Три и девять. Двенадцать. Слишком много.
— Проклятые нахтцереры едва не влезли на западную стену. Пришлось поджигать ров.
Некоторое время вновь царила тишина. Затем Томас вздохнул:
— Отбивать атаки всё труднее. Нечисти становится больше, а людей остаётся меньше. Те же, кто ещё жив, валятся с ног от ран и усталости. Ночью — битвы. Днём — вылазки, похороны погибших и изматывающая работа. Не спим, случается, целыми сутками.
— Теперь будет легче, брат Томас, — Конрад кивнул назад, на запылённых молчаливых всадников. — Подмога пришла.
— Да, конечно, подмога… — однорукий рыцарь поднял глаза. — Легче… будет легче…
В глазах тевтонского кастеляна стояла беспросветная тоска. Его криво изогнутые губы уже мало походили на радушную улыбку. На гримасу отчаяния — больше. Похоже, брату Томасу, не очень верилось, что подмога из сотни с небольшим всадников способна что-либо изменить.
Глава 6
Рассёдланных лошадей поставили в пустующие конюшни, доверив заботам орденских конюхов. Русская дружина, татары и десяток угров с Золтаном во главе расположились в гарнизонных казармах под внешними стенами. Прежде, судя по всему, здесь было полно ратного люда. Теперь стало просторно и пусто, так что места хватило всем.
Всеволоду и Сагаадаю отвели покои в донжоне. Наверное, это было весьма почётно: внутренние помещения огромной башни и примыкавших к ней пристроек с многочисленными коридорами, переходами и лестницами занимали лишь братья-рыцари из орденской верхушки. Но почётом дело и ограничилось. Гостевые покои оказались унылы, безрадостны и, по большому счёту, не отличались от монастырских келий. Ну, разве что попросторнее малость.
Всеволод с любопытством оглядел выделенную ему комнатушку.
Да уж… Голые каменные стены, узкие жёсткие полати с парой истёртых медвежьих шкур, грубо сколоченные стол, массивная лавка. У стены — неподъёмный сундук с плоской крышкой, который тоже, по всей видимости, использовали здесь как лавку (внутри — лишь пыль, грязь, старая ветошь, да паутина). Узкое окно-бойница, через которую видно часть внешней западной стены, склон замковой горы и вход в ущелье, ведущее к Мёртвому озеру. Низенькая — чтобы войти, приходилось здорово гнуть спину — дверь с медным кольцом и массивным засовом. Ещё — подставка для свечей, да на стене — крюк под лампадку. Всё. Обстановка ещё проще и незамысловатее, чем в дружинной избе родной Сторожи. Хорошо, хоть пол — не голый, каменный, а крытый досками. Но и доски эти — старые рассохшиеся, с глубокими трещинами.
— Уж не обессудьте за наш скромный быт, — словно оправдываясь, развёл руками Томас, лично занимавшийся размещением гостей, — У нас все братья живут так. Мастер Бернгард — тоже. Мирские радости чужды воинам креста.
Что ж, на особую роскошь в крепости рыцарей-монахов Всеволод и не рассчитывал, но после изобилия серебра на воротах и стенах, подобный аскетизм оказался всё же несколько неожиданным. Хотя с другой стороны… Серебро — оно ж там для дела, не для красы.
— Всё в порядке, брат Томас, — кивнул Всеволод.
Сам-то он и под открытым небом, закутавшись в конскую попону, переможется без труда, но вот…
Осторожно, стараясь не выдать сокровенное ни словом, ни взглядом, Всеволод попросил обустроить в комнате ещё одно ложе. На немой вопрос в глазах кастеляна, пояснил:
— Для моего оруженосца. Он будет жить со мной.
Вообще-то не «он» — «она». За отрока-оруженосца Всеволод выдавал Эржебетт. Только брату Томасу об этом знать пока не обязательно. Неприятные объяснения Всеволод решил отложить на потом. Раз уж магистра в замке всё равно нет. Появится — с ним и будет разговор на эту тему, а до тех пор. Не в общую же казарму селить девчонку, в самом деле?
Томас ни о чём не расспрашивал. Распорядился выполнить просьбу гостя и удалился, сославшись на неотложные дела. Три кнехта притащили набитый соломой тюфяк, и ещё одну пару медвежьих шкур. Всё это бросили в угол — на пол. Для оруженосца, видимо, большего и не полагалось.
Сделав дело, двое кнехтов ушли сразу. Один отчего-то замешкался на пороге и задержался. Тот самый — с рваной щекой. Провинившийся стражник, которого Всеволод спас от наказания.
— Вы это… господин… — спасённый всё не уходил, неловко переминаясь с ноги на ногу. Пыхтел и краснел, будто совершил что-то недостойное, а теперь совестился.
От немца сильно несло чесноком. Надуманное средство против упырей, никчёмное совершенно, но многие на него всё же уповают, полагая, что хуже не будет.
— Ну… знаете… — бормотал кнехт.
— Что такое? — озадаченно спросил Всеволод. — Да говори же!
Кнехт огляделся по сторонам — как-то нехорошо, воровато даже. Потом — сказал, понизив голос:
— Спасибо, добрый господин, что заступились за меня перед братом кастеляном.
— А-а-а, это… Пустое, — рассеянно отмахнулся Всеволод.
— Да нет, не пустое вовсе, — не согласился тевтон. — Сказать, по чести, я ведь просто уснул на посту. Потому и не заметил вас сразу, и брата Томаса вовремя не предупредил. Если б разбираться стали — заставили бы клясться на Святом распятии и Библии. А тут уж не солжёшь. Вызнали бы, в общем, что к чему… — кнехт сбился, передёрнул плечами. — Знаете, за такое у нас спрос строгий…
Всеволод нахмурился. Вообще-то за такое и в его дружине по головке гладить не стали бы. Может, не стоило мешать Томасу? Пусть бы выпороли хорошенько нерадивого стража. Оно полезно. Впредь урок будет: не спи в дозоре сам и не подставляй других.
— За такое у нас казнить могут, а могут — и того хуже — выгнать за стены, на ночь глядя, — торопливо продолжал кнехт.
Ах, вот оно что! Не в порке, оказывается, дело. М-да, порядки в немецкой Стороже суровы. Впрочем, во время Набега, наверное, так и надо. Только так.
— А я ведь, почитай, двое суток не спал. Мы обычно днём по очереди отдыхаем, но сегодня — большая вылазка. Народу в замке осталось мало, работы — много. Вот и миновала меня та очередь. Ну, и сморило… Спал, покуда колокол в часовне не ударил. А как проснулся — вы уж под самыми воротами стоите. И хорошо, что вы. А если бы враг какой? Знаете, самому тошно. Злость на себя берёт! Знаю, что виновен, а брату кастеляну признаться страшно… Вот вам сказал и, вроде как, легче стало. Теперь — хотите губите, хотите — милуйте.
Переживал бедолага-кнехт. Искренне переживал и каялся. Поедом себя ел за слабость, недозволенную воину Сторожи. Но выслушивать его жалобы сейчас было недосуг.
— Ступай с миром, — сказал Всеволод. — Брату Томасу я тебя не выдам, но чтоб больше…
— Никогда! — обрадовано заверил кнехт. — Ни в коем случае! Веки вырву, а на посту не усну!
Незаживший шрам на лице делал его улыбку кривой, неприятной и пугающей. Словно не во весь рот улыбался тевтон, но ещё и во всю правую щёку — чуть не до уха.
— Ступай-ступай, — поторопил Всеволод.
Кнехт, однако, не уходил. Перестав вдруг улыбаться и посерьёзнев, немец тихо промолвил:
— Я ведь не только поблагодарить вас хочу, добрый господин. — Предупредить ещё…
Вот это уже было любопытно. Всеволод подошёл ближе.
— О чём?
Кнехт снова зыркнул по сторонам, убедился, что никто не подслушивает, и быстро-быстро зашептал — в самое ухо, обдав Всеволода густым чесночным запахом:
— Вообще-то у нас об этом говорить не принято… Но знаете, господин… вы бы того… дверь запирать на засов не забывайте… особенно если спать ложитесь… И оруженосцу своему тоже передайте…
Да, очень интересно это было!
— А в чём, собственно, дело? — спросил Всеволод.
— Так… — кнехт отвёл взгляд. — Всякое говорят… И разное бывает…
С этими словами тевтонский служка попытался выскользнуть за порог. Всеволод — не дал. Схватил странного советчика за рукав, быстро втянул обратно в комнату, запер дверь.
— Нет, погоди-погоди, мил человек. Раз уж начал, то, будь любезен, договаривай до конца. Рассказывай, давай, что тут у вас творится? От чего и от кого закрываться надобно?
— Да я и сам толком ничего не знаю, добрый господин, — оказавшись взаперти, нежданный доброхот стушевался, втянул голову в плечи, заозирался совсем уж затравлено. Видать, жалеет уже, что вообще полез со своими откровениями и предупреждениями. — И никто ничего не знает. Просто слухи ходят и…
— И?..
— Случается, люди в замке исчезают.
— Как это?
— То есть, не совсем исчезают. Потом-то их находят. Только…
— Ну?!
— Обескровленных совсем. Досуха высосанных. Будто нахтцерер какой постарался…
— Вот как? Тёмная тварь в крепости? — Всеволод внимательно смотрел на тевтона.