- Присоединяйся, - я кивнул на корыто, наполовину полное теплой воды, и начал скидывать одежду.
Прислужница не медля также принялась раздеваться. Я наблюдал, отвлекаясь от смущенья, подмечая миловидность и незатасканность девушки. Она выглядела старше меня, но не намного, зато намного опытней. Полные губы, грушевидные сиськи, сильные боковые мышцы живота и мягкий центр с глубоким пупочком, выпирающий треугольником совершенно безволосый пухлый лобок, полные бёдра и круглая, упругая задница. Да, это тело создано для наслаждений.
Я перевел взгляд на лицо. Чуть раскрасневшиеся щечки, вздернутый носик, большие голубые глаза, брови вразлёт, сильно темнее убранных в хвост тёмно-русых волос (углём подкрашивает, что ли?), высокий лоб, непослушная чёлка... Симпатичная. Интересно как случилось, что вместо удачного замужества, она стала прислужницей в таверне? Почему она, вместо того чтобы растить детей и любить мужа, раздвигает ноги в комнате на втором этаже рыгаловки за деньги? Не, не интересно. Она мне вообще не нужна. Но сжимающаяся, на протяжении последнего полугодия, пружина сегодня, наконец, распрямилась. Глядя на неё я ощущал жар, распространяющийся от паха, через живот к плечам, а член, казалось, сейчас лопнет.
Я опустился в воду, прислужница, качнув бедрами, одну за другой погрузила в корыто ноги, и опустилась сама, оседлав меня. Я зачерпнул воды и мыла и протянул ладони к её груди. Не спеша намылил - её руки проделали то же со мной. Ладони скользнули ниже - как и её. Волшебное ощущение - касаться горячего, наливного женского тела подушечками пальцев, ладонями. Пропускать меж пальцев покрытые пеной соски.
То ли выпитое пиво, то ли кровавая бойня, наконец ударили мне в голову, застилая взор красным, пульсирующим туманом. Я еле сдерживал желание, стиснув зубы продолжая намыливать это продажное тело и омывать его водой.
В конце мы вылили друг на друга по ведру воды, и ополоснувшись таким образом, выбрались из корыта, вода в котором стала серой от грязи и мыла. Девушка хихикнула и бросилась на постель. Чёрт подери, настоящая кровать. С простынями. Периной. Подушкой. И обнаженным, готовым и жаждущим телом на них.
Мысли пропали снова. Я подмял под себя трепещущее тело, с готовностью раздвинувшее бёдра навстречу, и нетерпеливо засадил по самы яйца в горячую, скользкую, влажную щелочку. И впал в забытие, временами выныривая чтобы отметить, что я то целую её пухлые, искусанные губы, то зарываюсь лицом в её упругую грудь, и рывками вколачиваюсь внутрь.
В головокружительном умопомрачении, едва я закрывал глаза от наслаждения, мелькали образы. Тонкая как тростинка, покрытая синяками обнаженная Амара в бане, пахнущей смолой и мылом. Ведьма, пахнущая старостью аж глаза слезились. Если бы в Амаре была хоть толика ненависти - она пошла бы по стопам ведьмы, но она вместо этого пошла в монастырь. Меня чуть не вырвало, но тут всплыл образ Лераэ, чья красота была бесподобной и невиданной мною прежде. Почему-то у неё были светлые волосы. "Ты холоден к женщинам? Ты возжелаешь их," - сказала она, разводя руки в стороны, и золотистые одежды царицы пали к её ногам...
Я открыл глаза, выхыватив на миг из реальности изогнувшееся тело подо мной, с приоткрытым ртом и закатившимися глазами, и тут же прикрыл, проваливаясь в новое видение, проваливаясь в прошлое.
Я не знал как её звали. Она была в нашей деревне проездом, и озарила мою беспросветную жизнь своим сиянием, когда подошла ко мне, цедящему своё дешманское пиво в тёмном углу, и предложила выпить. Выпила она много, и когда мы вышли на воздух я впервые обнимал за талию девушку, которой не нужно было ничего говорить. Я навсегда запомню тот летний день, мы шли не разбирая дороги по вечерней духоте, когда началась гроза, и мы спрятались от неё под навес пустующей конюшни. У неё обнаружился бурдюк вина. Мы попеременно прикладывались к нему, освещаемые яркими зарницами, пока с неба на землю рушилась стена воды, брызги которой промочили нашу одежду. И тогда она взяла меня за руку и сунула её себе запазуху, согрев мою ладонь теплом своей груди. Она повернула ко мне голову, чуть запрокинув и прикрыв глаза, и я пригнувшись, слился с ней в поцелуе...
Прежде пожирая глазами, теперь я жадно исследовал её тело наощупь, в кромешной ночной тьме - молнии стихли, остался только дождь, шуршанием и грохотом о крышу заглушающий все иные звуки.
И я снова вернулся в реальность, сжимая в ладонях грудь прислужницы, прижавшись ртом к её губам, впитывая её лихорадочное дыхание и стоны. И содрогнулся от наслаждения, выплескивая всё что так давно копилось, сперва внутрь, а затем - вдоль вздрагивающего живота, к вздымающейся груди, пара капель долетела до шеи.
Прислужница судорожно выдохнула.
- Это... было невероятно, - задыхаясь сказала она, и осеклась.
Я не знал что ответить.
- Можно... я останусь? - робко спросила она. И тут же скороговоркой добавила. - Новых постояльцев не предвидится, работы по кухне нет, а я встать не смогу, у меня ноги ватные...
Я перевел взгляд на её ноги, широко раскрытые, впившиеся пятками мне в бедра.
- Останься, - ответил я. И со вздохом отвалившись на бок, обнял, зарывшись лицом в её густые, тёмно-русые волосы.
И зачем-то сказал:
- Я люблю тебя.
... Что вызвало долгий прерывистый вздох.
Что было, в принципе, правдой. Этой ночью, в этот миг, я действительно любил её, не зная имени, любил её форму - форму женщины, и то, что в гримуаре было означено непонятным - пока - словом "эйдос". Любил как в первый раз.
Ощущение было сонное. Прислужница, лежа на боку прижалась ко мне пышной задницей, и это снова вызвало у меня бешеный стояк, который тут же погрузился в неё сзади, на всю длину. Утолив первый голод, я лишь медленно покачивался, а она сонно постанывала - пока я грезил, окутанный запахом нашего пота и похоти.
Возможно ли так опьянеть лишь от кружки пива? Или виной тому реки крови, что я пролил? Или желание забыть ту боль, что подарила мне вместе со зрением Лераэ? Или напротив, предолеть страх этой боли? Или это как последний глоток воздуха, которым наслаждаешься, обреченный на жизнь в кромешном аду? Я ощущал себя живым. В покое и неге, медленно двигаясь, ощущая легкие касания стенок щелочки прислужницы, изрядно расслабленных предыдущим актом. Приятное, бархатистое, скользящее ощущение, вызывающее дрожь внутри, где-то под лобком.
И не похожее на прошлое, наслаждение. В этот раз я видел в омуте памяти тот первый раз, когда с гудящей от вина головой, не уверенный в своих силах, я в первый раз познавал женщину. В отблеске памяти я впервые обратил внимание, что когда мы спешно освобождались от одежды, она сняла пояс, на котором висели ножны с коротким мечом. Она была воительницей. Рыжие с отливом в красный волосы, легкая россыпь веснушек, до которых мне не было дела - хотя "поцелованных огнём" сторонились, мне эти предрассудки были безразличны. А даже если бы и не были - первый раз - это всегда первый. Особенный. Конечно же, она использовала меня, не спросив имени, как я сейчас использую прислужницу, но - в тот первый раз - я любил. И отдавался этой любви всецело, пока воительница отъезжала в царство сна от ударной дозы винища. Наплевать. Это было волшебно.
Я потерял ощущение реальности, прислужница то и дело превращалась в рыжеволосую воительницу, а затем в тонкокостную Амару, от чего меня продрала холодная дрожь до кончиков пальцев... И я ощутил взгляд.
Я повернул голову и увидел Лераэ, возвышающуюся над нами, высокую и прекрасную, багровокожую и черновласую, с горящими адским светом глазами. Она смотрела на нас, обнаженная - мой взгляд моментально прилип к её фигуре, отождествляемой не с женственной мягкостю, а с хищной поджаростью, смягчаемой женственными округлостями в груди и бедрах. Её руки беззащитным жестом прикрывали зрелые прелести, а из чуть приоткрытых губ вырывался почти осязаемым облачком вздох. Будо чья-то безжалостная рука сорвала с неё золотистое платье.
Я распахнул глаза, с силой вбивая в тело прислужницы свежий залп семени - в ответ она содрогнулась и вскринула.
Как меч остается в ножнах, я остался в ней, чувствуя судрожное пожатие. Её рука внезапно обняла меня, и наши губы сомкнулись на миг, передавая осязаемую, настоящую благодарность.
И настало время сна, беспокойного, будто студеной зимой у костра, когда одной стороне тела жарко, а вторая покрывается инием. Зябко поведя плечами я накрыл нас с прислужницей шерстяным одеялом.
И провалился в сон, не замечая того. В нём прислужница вновь обратила ко мне лицо, и это была Лераэ, её глаза горели торжеством.
... Пробуждение было гадостным. Прежде всего из-за омерзительного привкуса во рту. Я встал и выпил залпом пол-кувшина морса, что заботливо приготовил для постояльцев кабатчик, только чтобы смыть этот вкус. Вкус пепла и чего-то кислого. Прислужница ещё спала, разметавшись по кровати, выставив напоказ все свои прелести. Откуда у неё синяки на теле? Покрытая алеющими засосами грудь; похожая на распустившуюся орхидею, истекающую прозрачным соком прежде плотно сомкнутая щелочка - неужел и это - я?
Прислужница... Этой ночью её тело ей не принадлежало. Она была попутчиком моего прошлого, настоящего и будущего. Оазисом посреди пустыни, перед очень долгим, и возможно гибельным переходом. Я нуждался в этом.
Слегка отойдя от дурноты, я покосился на остывшую воду в корыте, покрытую серой плёнкой, и глотнул ещё морса. Потом заглянул в кошель. Медяха - кружка пива, три - цыплёнок к завтраку. Двадцать - новые штаны. У меня было тридцать семь монет, или, если обменять, серебрушка с хреном. Для путешествия в город - мало. Я отсчитал дюжину медяков и положил их на тумбочку, а после оделся и взяв котомку, вышел из комнаты.
Предстояло как-то провести целый день и не попасться страже. И начать следовало с завтрака.
Я спустился вниз по скрипучей лестнице, и брякнув о столешницу монетой, потребовал завтрак.
Чёрт подери, как же я прогллодался...