– Как без одобрения!
– Так-с. Позвольте. Я вот вам расскажу маленькую историйку. Был я назад тому четыре года в арестантском управлении, и понадобилось (то есть больше нашему брату понадобилось) на разные исправления при арестантской роте и устройство каменной бани… по анкете-с… сколько вы предполагаете? А? 8 или 7 рублей с копейками!!
– Да баню-то выстроили, что ли? – резко спросил Прынский.
– Нет-с! Грунт оказался некрепкий.
– Ха! ха! ха! – И Струников хохотал сильнее других.
– Нет, позвольте! Позвольте, господа! Я сейчас доложу. В тот год были, правду надо сказать, тяжелые сметы по губернии. Был холерный год. На больных было отпущено из сумм казанской палаты 6580 рублей с копейками.
– А сколько копеек, не помните?
– Нет-с, этого не помню.
– Ха! ха! ха!
– Нет-с, позвольте, господа! От приказа общественного призрения для больницы было отпущено 6,50 и рубль с копейками; да на исправление ночлежного здания в селе Красная Горка 4,9 и 7 рублей с копейками; да на постройку ночлежного здания по сибирскому тракту в Высокой Горе – 11,28 и рубль с копейками; да на исправление этапных зданий в Бурундуках и Бикбулатове 7,28 и рубль с копейками. Вот какие куши!
Но пословица говорит: крупный баран не бык, а мелкие барашки стоят быка. А этих мелких барашков разных там: где 200, где 500, где 700 рублей, – и набралось всего-навсего… сколько бы вы думали?
– Ну! 20 000, – догадался Бориков.
– Нет-с! Поднимите выше, да и подержите: 52 915 рублей с копейками. Вот какая крупица!!
– Откуда же взяли эту крупицу?
– С земских повинностей.
XXVIII
– Так это вы с православных мужичков содрали!! – вскричал Тручков.
– Да-с, с них-с самых… Но позвольте же, господа, ведь все это было, так сказать, с одобрения. Смета была представлена на утверждение, и господин министр финансов нашел, по рассмотрении ее, что «из числа включенных в оную расходов, одни основаны на последовавших Высочайших повелениях и разрешениях правительства, прочие же предположены губернским начальством на исправление и постройку этапных зданий, устройство коих необходимо… а посему смету сию и раскладку на будущий год утвердить…»
– А арестантов-то освещали и просвещали?
– А то как же-с. На расходы, на освещение, на отопление введено в смету на удовлетворение К. градской думы 1118 рублей с копейками.
– А сами-то грелись?
– Ха! ха! ха!
Струпиков пожал плечами.
– Смотрителя, известное дело, грелись и освещались… – сказал он смиренно. – А мы, так сказать, только пенку сняли.
– Ха! ха! ха! ха!
– А сколько каждогодно собирается повинностей? – спросил серьезным голосом Лазуткин.
– В этот год должно было быть собрано около 5000 рублей.
– Так это вы ухитрились увеличить смету более чем в 10 раз. Молодцы!
– Да! Позвольте же-с! Ведь холерный год!! Затем подошли разные статьи…
– А сколько собирается с души каждогодно?
– По одной копейке с души.
– А вы насколько увеличили сбор?
– Да ведь говорят же вам, что необходимо было.
– Да насколько, насколько?
– Всего-навсего пришлось по 914 копеек с души.
– Ух! – крикнул Лазуткин.
– Да помилуйте, господа, что же с значит мужику в год 9 копеек?! Меньше гривенника-с! Ведь он, каналья, каждый день больше в кабак стащит. Ей-богу-с!
– Да ведь с него содрали не гривенник, а по крайней мере пятиалтынный.
– Известно, нужно что-нибудь и сборщикам, чтобы того… соскользнуло.
Чугуров, высокий брюнет с длинными усами, который молча расхаживал все время по комнате и курил трубку с длинным черешневым чубуком, медленно подошел к Струпикову и, расставив широко ноги, сказал, укоризненно качая головой:
– Ах вы подлецы, подлецы! Раз…
– Позвольте! За что же-с!
– Господа! Господа! – вскричал Бориков. – Зачем же терять боевые заряды в мирной кампании?
– За что же-с вы ругаетесь? – начал робко оправдываться Струпиков. – Да разве в военном деле не ухищряются… не берут…
– Берете вы, подлые комиссариатские крысы!
– Нет-с, извините. Берут и батальонные командиры, и батарейные, и бригадные… Как только есть где хозяйство, там сейчас и экономия…
– Экономия! Ха! ха! ха!
– Да-с! Экономия! Если бы я не выгадывал, то у меня все солдаты были бы и наги, и голодны.
– Выгадываете вы! Как же, в вашу мошну! Кислыми полушубками одеваете солдата, да зелеными сухарями их кормите.
XXIX
– Господа! О чем баталия? – спросил весело, войдя в комнату, Семен Иванович.
– Да вот-с, помилуйте, – обратился к нему Струпиков, – напали на меня и ругательски ругают за то, что я пользуюсь… Извольте-с спросить, кто теперь не пользуется?.. И как же можно бы было жить человеку, если бы он не пользовался?
– Правда! Правда! Raison-comparaison! – И он прибавил вполголоса: – Ведь эти господа (он указал на всех нас) все идеалисты, бессребреники. Им бы только рубить, валять и швырять.
– Да теперь, – продолжал Струпиков, – я вам скажу во всей то есть природе… Посмотрите-с, например, пчела, плодовитое насекомое, а разве не пользуется… Если бы она не брала взятку, то и меду не было бы…
– Ха! ха! ха! – разразилось все офицерство. – Ах вы пчелы медовые!
– Трутни вы подлые, – отрезал Чугуров. – Трутни, что мед у трудящихся пчел таскают!
– Да позвольте наконец, – продолжал Струпиков, нисколько не смущаясь этим определением. – Разберите всю, так сказать, государственную машину. На чем она держится? На мази-с!.. Ее мажут, она и идет. А без подмазки не только ни одна машина, колесо у простой телеги не будет идти.
– Ах! Шут! Ха! ха! ха!..
– Ах вы… немазаные колеса!
– Нет-с, мы подмазанные! – сказал Струпиков с достоинством и тут же сам расхохотался. – Да вот, господа! – вдруг заметался он. – Позвольте представить вам государственную машину на планту… Любопытная вещь! Это мне один приятель на днях из Питера привез. – Он пошел к окну, взял с него свой портфель и, отперев его каким-то хитрым «английским» ключиком, вынул из него три больших листа, сложенных в восьмушку. Он развернул листы перед нами на ломберном стол. – Вот-с, господа, извольте полюбоваться.
– Что это такое?
– Это-с? – И он прошептал таинственно: – Движение какой-либо входящей бумаги по присутственным инстанциям. Вот это-с – движение по земским инстанциям. Это-с движение по губернским порогам, а это-с (и он указал на третий лист) движение ее в правительствующем сенате.
На каждом листе было нечто в роде родословной – были маленькие квадратики или прямоугольники с подписями: повытчик, помощник столоначальника, столоначальник, начальник отделения, секретарь, член присутствия и т. д. На первом листе и на половине второго путь бумаги был означен черной чертой, на остальных листах этот путь мало-помалу принимал красный оттенок.
– Вот-с! Извольте посмотреть! – демонстрировал Струпиков. – Сколько инстанций должно пройти каждое прошение, прежде чем оно поднимется, так сказать, в высшие сферы. И везде непременно оно должно оставить след, чтобы не скрипело. В низших инстанциях путь, так сказать, не представляет особенных затруднений. Но в высших он становится все более и более красным.
– Да где же это печатано?! – удивился Боровиков.
– Это-с? Во II Отделении Собственной Канцелярии Его Императорского Величества, – ответил Струпиков и продолжал таинственным шепотом: – Мне это приятель доставил по секрету. А, собственно говоря, это сохраняется в тайне.
– Ну! А господин министр юстиции это видел?
Струпиков при этом пожал плечами.
– Изволили рассмотреть, одобрить, но содержать в тайне и в публичное обращение не пускать.
XXX
Но тут я не выдержал и вмешался в разговор.
– Да как же, – вскричал я, – он… с такой силой, с такою крепостью воли не может искоренить этого систематического обирания.
Струпиков посмотрел на меня удивленно.
– Не может-с! – сказал он тихо, но с уверенностью. – Не может-с, ибо тут сила природы. Все берут, все, и ничего не поделаешь.
– Ну, врете, почтеннейший! – вскричал Боровиков. – Я знаю многих, которые вовсе не берут.
– Не спорю-с. Но оные многие бедствуют и в конце концов погибают. Но те, которые живут правильно, те берут-с не стесняясь. И это истинные добрые христиане. Да, позвольте вас спросить (и он нагнулся к Боровикову), граф К. берет-с или нет? Как вы полагаете?
– Ну, это известный хапуга.
– А гр. П…?
– Не знаю!
– А я так знаю-с. Вы, может быть, не слыхали историю, отчего пострадал К., директор гранильной фабрики, а я знаю-с. Оттого, что у супруги графа изумруды оказались крупнее, чем у графини N.
– Не может быть!
– А позвольте вас спросить, Вр– берет?
– Да-с, берет не скрываясь. Еще третьего года ему прислал пароход главноуправляющий заводами У… горного хребта и назвали оный пароход Вр—. По поводу сего еще случился анекдот: когда этот пароход спускали на Неве, то пароход с разбегу врезался в глинистую мель. А светлейший, который при этом присутствовал и говорит: вот, смотрите, смотрите, Вр– в глинку врезался!
– Ха! ха! ха!
Но мне вовсе не было смешно, я помню, напротив, в глазах явилась весьма печальная картина. «Как, подумал я, – неужели даже всесильная воля Государя бессильна искоренить это взяточничество, которое сверху до низу, из конца в конец покрывает и опутывает несчастную Россию. Все в руках взятки, и мое дело точно так же зажато теперь в руках этой всесильной гадины, которая полновластно царствует и правит целой громадной страной… Тяжело! Невыносимо тяжело!»
– Да что же, господа, – сказал Боровиков, – мы все рассуждаем о неподобающем предмете. Что мы за бессребреники собрались тут философствовать. Ну берут, так берут! Ну их к зеленому к… под шанцы! У нас ведь реванш!
– Да! да! Реванш, – встрепенулись все. – Иван Петрович, не угодно ли?
И Струпиков торжественно подошел к ломберному столу, где уже лежали карты и мелки, расстегнул сюртук, вытащил толстый бумажник, и все приступили к делу.