И я быстро вскочил со скамейки и почти бегом побежал к мельничному пруду…
– Что она так рано поднялась? – спросил меня Павел Михайлович.
– Саша ее взбудоражил. Он, кажется, и здесь намерен производить революцию.
– Господи, помилуй! Надо это на первых же началах образумить… Дорогой мой! Вы мне поможете… Мне, знаете ли, трудно, очень трудно вмешиваться в интимные дела молодежи… У них мысль гвоздем засела, что «в старые мехи не вливают молодого вина» и что из старых мехов ничего нового и верного не потечет, а вы… того… еще стоите на рубеже…
– Вы говорили, – спросил я, – ей или ему об основаниях наших кружков?
– Так… знаете ли, вскользь, при случае… Ведь вы знаете, что каждого надо подготовлять исподволь… Тут дело не убеждения, а больше веры… Дело сердца.
– Я вижу, что ей надо раскрыть всю программу. Именно потому, что это дело сердца… И я попробую сегодня же это сделать.
– Сделайте, сделайте! Родной мой!.. Неужели мне на старости лет судил Господь потерять их обоих?..
Он умолк и задумался.
– Павел Михайлыч… Где ваш поплавок?
Он встрепенулся, потащил… леса натянулась, загудела… И через нисколько секунд огромный лещ был вытащен на берег.
XII
Помню, в тот день я говорил с Жени.
Она почти целый день спала, даже не обедала с нами, чего никогда не случалось в семье Павла Михайловича. Всегда все аккуратно и весело собирались к обеду.
Теперь все были грустно настроены. Саша смотрел на всех полководцем, высоко приподняв брови. Анна Николаевна охала и вздыхала. Даже Бетти присмирела и не возилась с Маклаем.
Уже смерклось, когда Жени сошла вниз в залу и уселась у окна. Вечер был пасмурный и холодный. Я подсел к ней.
– Ну-с! – сказал я. – Теперь я могу потолковать с вами, если вы желаете.
– Послушайте, – сказала она, быстро обернувшись ко мне. – Долго ли еще будет продолжаться этот гнет и борьба? Этот белый террор?
– Какая борьба? Какой террор? – удивился я.
– Ах! Боже мой… Разве вы не видите… Крестьянам земли не дают и не дадут…
– Вы ошибаетесь, – перебил я, – землю дали, дают и еще дадут… Нельзя все вдруг…
– Да! Дают!.. На тебе Боже, что нам не гоже!
– И в этом вы ошибаетесь… За наделами будут строго следить… целый институт мировых посредников будет наблюдать за этим… Вы все торопитесь… Нельзя произвести громадную реформу вдруг… по щучьему велению, как в сказках.
– А надо постепенно? – спросила она насмешливо.
– Да, постепенно и последовательно.
– Много еще будет таких недоразумений, как в Бескрайном?
Это было соседнее село, в котором военной команде привелось усмирять волнение ружейными залпами.
– Я не знаю, много ли, мало ли… Но убежден, что это один из многих несчастных случаев, где невежество крестьян столкнулось с неблагоразумием и трусостью распорядителей.
– Вот вы увидите, что наконец… они все, все, все поднимутся и мы дождемся до второй, ужасной Пугачевщины…
– Полноте! Разве мы живем при Екатерине?.. Разве можно сравнивать те времена с нашими?..
– И можно, и должно… Это мы все воображаем, что мы далеко отошли от времен Екатерины, а в сущности, одно и то же… Точно так же живем не рассуждая и нисколько не заботясь о том, как живется людям внизу… Только бы хорошо было жить нам… наверху… Каждая наша забава, каждая игрушка оплачивается горем и трудом народа, а мы пиршествуем и ни на минуточку, ничуточки не задумываемся, как мы живем.
– Послушайте, – перебил я ее. – Вы, может быть, и правы, отчасти… правы… Действительно мы живем и не думаем, как и почему мы живем… Мы проходим «темный путь» истории… Но чтобы выйти обществу на прямую, светлую дорогу, необходимо поднять силы и разумения самого общества… Поверьте, что все внешние условия здесь ни при чем.
– Как ни при чем?.. Дайте обществу свободу, развяжите ему руки. Дайте ему возможность думать и действовать, а то оно связано гораздо сильнее, крепче, чем те крепостные души, которых теперь освобождают…
Я отрицательно повертел головой и взял в обе мои руки ее холодную маленькую ручку.
– Ничего из этого не будет… Ничего! Хорошая моя! Поверьте мне… Меня занимал этот вопрос и сильно занимает до сих пор. Я много над ним думал, наблюдал, изучал, и… поверьте здесь моей опытности… Если б можно было сразу перевернуть мозги общества… а главное… его стремления и желания… Если б был какой-нибудь рычаг, который бы мог это сделать… Тогда… так… Но ведь сказочных вещей и чудес не бывает… То, что испорчено по натуре своей, то, что портилось воспитанием, образованием… и не знаю, чем еще… Портилось многие годы, целые века… Того нельзя… так… вдруг… По мановению волшебного жезла… Ведь вы согласны с этим?.. Согласны?
– Ну, ну что же дальше?..
– А вот что! Надо исправить общество… Надо отделить здесь дурные элементы от добрых… Надо выбрать колосья пшеницы, которые теперь бессильны и затеряны между плевелами.
– Если хотите пользоваться жатвой, – перебила она, – то сожните сперва и пшеницу, и плевелы, и потом выбирайте… Так учил Христос!.. И так и надо делать…
XIII
– Послушайте, – сказал я, – не будемте прибегать к сравнениям… Comparaison n’est pas raison…[72]
– Вы сами сравнили…
– Ну, виноват… Не буду!.. Вы, может быть, согласитесь, что мы страдаем от бесчеловечия… Уничтожение крепостного права есть первая попытка выйти из этого бесчеловечия. И та идет сверху… от одного лица, и ту встречают с сочувствием немногие, весьма немногие из общества… из его интеллигенции… Для купцов… согласитесь… это все равно, будут ли крепостные или нет. Для чиновников, для служащих, для воинства… тоже все равно… Мы, дворяне, издавна привыкли себя считать за передовиков.
– Напрасно!
– Совершенно верно!.. Совершенно напрасно!.. Ошибочно!.. Но тем не менее мы считаем себя передовым интеллигентным, просвещенным, привилегированным сословием. И посмотрите, много ли найдете между нами не крепостников?.. Либералы найдутся… Найдется немного таких, которые ждут от уничтожения крепостного права благ в будущем для них же самих, улучшения экономических условий. Но много ли между нами найдется «людей» – в точном и широком смысле этого слова… Много ли есть лиц, которые смотрели бы на других как на своих младших или старших братьев и понимали, что значит жить человечно… Очень мало!.. И вот этих людей надо отыскать и собрать воедино…
– Что же из этого будет?..
– Будет ядро… Будут кружки, центры, которые наконец разбудят и направят все общество на верный, правильный путь…
Она сомнительно покачала головой.
– Да! Да! Не сомневайтесь! – вскричал я. – Это более трудный, медленный, но верный путь. Необходимо привести общество к единению, связать его воедино, и теперь самый удачный момент для этого сплочения. Теперь все в брожении. Старое ошеломлено новыми веяниями. Новое полно сил… Идет закваска нового здания… нового организма… И вот в тиши, совершенно в стороне от этого брожения возникнут центры, кружки – будущая общественная сила, связанная плотно…
– Да чем же вы ее свяжете?
– Чем?.. Тем, что всегда и все связывает – любовью.
Она широко раскрыла свои прелестные темно-голубые глаза и посмотрела на меня с недоумением.
– Я вас не понимаю, – тихо сказала она.
– Как же не понимаете?.. Ведь девизом того идеала, к которому стремилась и до сих пор стремится французская революция, было: «Свобода, равенство и братство». Ну, вот это самое братство и есть стремление наших кружков… Вы подумайте, поймите: что такое «братство»? «Возлюби ближнего твоего как сам себя…» И если человечество когда-нибудь будет в состоянии выполнить и повиноваться этому высшему закону, то все члены его будут любить друг друга… Непременно! Непременно!
– Можно быть человечным и без любви.
– Никогда!.. Это будет ложная человечность… Это будет внешняя, искусственная человечность… Из придуманного принципа… Здесь необходимо не холодное исполнение правила, а любовь, симпатия, влечение…
Она пожала плечами.
– Как же я могу любить человека, который мне не нравится? – спросила она.
– «Человек» вам всегда будет нравиться. Поверьте мне! И вы всегда будете любить его, хотя бы он был уродлив и безобразен, как смертный грех… Если же вы не любите его и не нравится он вам, значит, он «не человек», значит, в нем есть уродливые, несимпатичные, «бесчеловечные» черты, которые вас отталкивают. Поверьте, что это так!
Она покачала головой.
– Братство не может быть без свободы, – сказала она. – Оно немыслимо без свободы и без равенства. Равенство – это первое условие.
– Помилуйте! – вскричал я. – Это недомыслие, утопия… Равенства нигде нет… Могут быть равные отношения, например, к закону; но равенства нет, ни в смысле физическом, ни в смысле умственном. Если б оно было – то не существовало бы ни дураков, ни гениев. Помилуйте!..
– Но равенство должно быть в смысла имущества, чтобы не было бедных и богатых.
– И это утопия… Противоестественная утопия. Если природа распределила неодинаково способности, таланты и ум, то как же общество будет поровну делить свои богатства?! Нет! И притом, поверьте мне, что не в богатстве сила. Равенства имуществ никогда не будет; но будет равенство образования, привычек, условий жизни. Это действительно будет рано или поздно. Но для этого опять нужна человечность. Нужно, чтобы человек любил своего брата и делился с ним чем только может.
– Да ведь было же имущественное равенство.
– Когда? Где?!
– А в первых христианских, апостольских общинах. Разве вы забыли?
– Так ведь там было равенство образования, жизни…
– Нет, там были люди из разных слоев общества. Были образованные и необразованные.
– Неужели вы хотите, чтобы все были необразованные… обратились бы к простой жизни?
Она удивленно посмотрела на меня.
– Нет, я хочу только, чтобы не было бедных и голодных; чтобы каждый трудился.