При этом признании Жени страшно побледнела. Я думал, что с ней опять будет обморок. Но краска так же быстро снова набежала на ее лицо. Она крепко судорожно схватила мою руку, припала к ней и со стоном зарыдала и забилась у меня на руках.
– Так это, значит, нелегальное их имя? – спросил тихо помощник частного. Я молча кивнул головой и попросил, чтобы дали стакан воды.
Частный вскричал громко:
– Архипов! – И почти тотчас же в комнату вошел будочник.
– Стакан воды! – приказал он. И будочник принес стакан, держа его на широкой, мозолистой и грязной ладони, растопырив ее в виде подноса.
Я дал Жени выпить несколько глотков.
В это время помощник пристава встал и, кивнув мне пальцем, пошел в другую, смежную небольшую комнату.
– Вы не поверите, – сказал он мне шепотом… – Сколько нам хлопот с этими нелегальными именами… Иной раз укажут нам, положим, княгиню Дундаурову – ищешь, ищешь ее, непутную… а она тут же, проклятая, возле, под именем Зайцевой… и паспорт, и все… в законнейшем порядке… пальцем не подковырнешь… Так это, значит, дочь помещика Самбунова… и давно оне здесь проживают?.. Вы извините меня, что я вас допрашиваю… это, собственно, на всякий случай… а мы… откровенно говоря… даже не преследуем их за их… нелегальное житье… Христос с ними!.. При прежних порядках… вы ведь сами знаете… все было строго, подтянуто… а теперь просто не знаешь, как и поступать… иной раз прижмешь какую-нибудь юницу… накроешь, все улики налицо… ан глядь, через два дня нахлобучка за неправильное и противозаконное превышение власти… Смутные, смутные нонече времена… да-с, просто не знаешь как и сидишь на месте… такие все переплеты… И… и… и!.. какие тоньше.
И он опять вошел в комнату присутствия и я вслед за ним.
XL
Он снова сел к столу и что-то молча долго писал, бросая по временам на Жени исподлобья взгляды, а она, как только я подошел к ней, крепко ухватила меня за руку обеими руками и опять припала головой к моей руке.
У нее, очевидно, не хватало сил на оппозицию, и в то же время внутри боролись две стороны: легальная и нелегальная; первая являлась в виде Самбуновки, доброй семьи, детской любви к любящим отцу и матери. Вторая, как острое пламя, охватывала сердце и влекла его в сторону новых убеждений.
– Архипов! – вскричал частный, – введите свидетеля.
– Слушаю, ваше благородие.
И он впустил одного из сопровождавших нас сидельцев или мужичков, низенького и юркого, в истрепанном кафтане.
– Расскажи, что ты видел, – приказал частный.
Мужичок заторопился.
– Таперича, мы заперли сейчас лавку и идем с Микитичем. Только подходим к лавке купца Семена Никитича Сизобрюхова… Гляди, говорю, что это… никак кто-то сует тряпки.
– Когда это было? – допросил частный.
– Да вот, сегодня же, сегодня.
– Как сегодня… говори толком, ракалия…
– Да вот во время пожара, сейчас… Ну, тут мы с Микитичем ее и сцапали…
– Как «ее»?
– Да вот их милость… – И он указал на Жени… – Как, говорю я, ты поджигать пришла?..
– Почему ж ты вообразил, что она поджигать пришла?
– Да как же, ваше благородие… известно, поджигать… подле ее на земле нашли тряпку… как же не поджигать!
– Больше ты ничего не видал?
– Точно так, ваше благородие… больше ничего я не видал…
– Ну, ступай вон!.. – И частный распорядился, чтобы ввели другого свидетеля.
Впустили другого мужичка, здоровенного рыжего парня.
XLI
– Расскажи, что ты видел, – допросил частный.
– Да чего я видел, ничего не видал… только Митрич, значит… вишь, говорит… вон барыня… должно быть, зажигательница идет… чего ей, слышь, тут в таку саму жару делать… я, брат, сам видел, как она чего-то в огонь совала… Ну, я и думаю, вот она, самая-то есть губительница… держи ее, говорю Митричу, а сам побег и заступил ей дорогу… Ты, говорю, такая-сякая, курицына дочь, чем здесь проклажаешься… Ну! А тут сейчас нас ребята обступили… и хотел ее то есть теребить, ну, одначе, я не дал… Нет, говорю, не трожь!.. Мы ее в фартал сволочем. Не надо, бают, в фартал, мы ее сами сейчас порешим, спечем… И так на нее прут… ну! Мне, значит, и обидно стало… так как я говорю, как по правилу следует… Размахнулся я, и тут Федьку Лизуна съездил… точно это, правда истинная, ваше благородие… виноват! Как ты, говорю, такой-сякой… каку мочь имеешь… так поступать… и сейчас же Митрич подошел… мы подхватили, значит, их милость под руки и поволокли… Ну, знамо дело… народ прет, галдит… их милость упорствуют… вытащили мы их до Мучного… тут городовой подошел к нам и вот их благородие. – И он указал на меня.
– Ну, пошел вон, вон, ракалия! – И помощник частного неистово затопал ногами… Мужик медленно повернулся и вышел.
– Вот, изволите видеть, – обратился ко мне помощник. – Вот этак мы теперь почти каждый день возимся с этим народом… и ничего тут не поделаешь… просто голову потеряли… позвольте попросить их подписать показание. – И он обратился к Жени.
Я приподнял ее со стула, она тихо, шатаясь, подошла и подписала, не читая то, что написал частный.
– Теперь больше мы вам ненужны? – спросил я.
– Нет-нет!.. Вот только адрес их… Вы говорите, что их легальное имя Евгения Павловна Самбунова?
– Да!
– Ну! Мы так и запишем… Извините, что обеспокоили… ну, разумеется, народ необразованный.
И он записал адрес Жени: на набережной Фонтанки, дом № 130.
Оказалось, что это в двух шагах от того дома, где жила Геся.
XLII
Когда я вывел Жени на улицу и усадил ее на извозчика, то она точно остолбенела или, по крайней мере, пассивно исполняла все, что я говорил ей.
Я отвез ее на ее квартиру. Она занимала угол на чердаке, за ширмами, у какой-то прачки. Грязь и вонь были страшные. Я ужаснулся.
– Жени! – вскричал я. – И вы здесь живете, в этакой гадости и грязи!..
Она посмотрела на меня как-то растерянно и сказала:
– Да, живу… – Потом вдруг застонала, зарыдала и грохнулась бы на пол, если бы я не поддержал ее.
– Жени! Жени! – вскричал я. – Не убивайтесь так… Ничего… ведь ничего не случилось.
Она начала рваться из моих рук и отстранять меня.
– Нет, нет!.. Оставьте, к чему?.. Все кончено! Все… он погиб!
– Кто он?
Но на этот вопрос я не мог добиться ответа. С трудом мне удалось уговорить ее улечься на постель. (И какая жалкая была эта постель!)
– Жени!.. Я привез вам от Анны Николаевны… она просила меня передать вам… вот! – И я достал кожаный портфельчик, который я носил на груди, а вместе с ним снял с шеи фланелевый мешочек с образком. – Вот вам она посылает триста рублей.
– Мне не надо!.. Не надо! – проговорила она сквозь рыдания и оттолкнула деньги.
Я дал ей немного успокоиться.
XLIII
– Зачем вы, – сказал я, – дорогая моя, отказываетесь от помощи, которую шлет вам любящая, сильно любящая ваша мать?
– Я не хочу жить на чужие деньги… это неправильно… ненормально… это крепостные деньги… это не мой труд… это кровь и пот бедных крестьян… я хочу жить своим трудом… на свои деньги… Понимаете вы это… или не можете понять?!
– Жени! Когда вы будете в состоянии жить своим трудом… то и живите… нет ничего лучше, как жить не чужим, а своим трудом… Но разве вы теперь можете трудиться… в таком состоянии?! Пройдет это время… справитесь вы с силами… и тогда работайте, трудитесь. И разве теперь труд ваш оплачивается как следует?.. Смотрю кругом и удивляюсь: как может жить человек в такой обстановке!
– Многие живут хуже меня… не жалуются.
– Так вы возьмите деньги, чтоб помочь этим многим…
Но она оттолкнула протянутый мной портфельчик.
– Они не возьмут чужих денег.
– Жени! – вскричал я. – Вчера одна из ваших «гражданок» украла у меня триста рублей и взамен их оставила мне расписку революционного комитета… Я нахожу такой поступок, как воровство, позорным… гораздо более позорным, чем жить на чужой счет… деньги, от которых вы отказываетесь, скопила ваша мать… она экономничала, изворачивалась в хозяйстве и скопила для вас, с любовью к вам эти деньги… Жени! Дорогая моя!.. Вы делаете несправедливый, жестокий поступок… спросите всех тех оброчников и крепостных, которые дали вашему отцу эти деньги… и они все, я уверен, скажут, что эти деньги ваши.
Она вдруг приподнялась с подушек и всплеснула руками, ее глаза так заблестели, что я не мог смотреть на них.
– Выслушайте меня, родная моя, выслушайте хладнокровно!.. – вскричал я. – Я признаю… в принципе… справедливость ваших убеждений… Вы знаете, что я заклятый враг крепостничества… Сохрани меня Бог, чтобы я защищал его… Но оно существует в его человечной форме в вашей семье… Вы отреклись от этой жизни… Вы избрали другой, более правильный путь… Но вы не рассчитали ни сил, ни средств ваших для борьбы на этом пути… И вы виноваты…
– Как?.. Чем?! – спросила она слабым упавшим голосом.
– Тем, что поступили опрометчиво… Нельзя так круто обрывать старые связи… старое положение… Как по щучьему велению… Это только в сказках делается… И вы наказаны… вы были наказаны… за вашу опрометчивость… Теперь судьба сжалилась над вами… Она посылает вам помощь в виде подарка от крепко, сильно любящей вас матери… Не отказывайтесь же… Не оскорбляйте отказом доброе, чересчур доброе сердце… вашей Анны Николаевны.
И я положил портфельчик подле нее. Она взяла и зажала его в руки.
– Это мне подарок?.. – спросила она тихо и злобно. – И я могу делать с ним все, что хочу…
– Вы можете жить на него чище, удобнее, чем вы живете.
– Это мои деньги, и я могу распоряжаться ими, как я хочу… – И вдруг она протянула их мне. – Возьмите же их… Я отдаю их вам взамен тех 300 рублей… которые у вас отняли… потому что вы не хотели отдать их добровольно… Возьмите же их… И не говорите, что вас обокрали.
И она протянула мне портфельчик.
XLIV
Я вскочил со стула и отступил. Такого оборота я никак не ожидал.