Вернувшись в машину и направляясь обратно в кофейню, я начинаю понимать, что мне немного лучше. Мне уже не так холодно, нервная дрожь унялась. Я знаю, что мне будет сниться жуткое безмолвие этого места, которое так легко спутать с мирной тишиной. К вечеру полиция оцепит все пластиковой лентой, на месте преступления будет работать следственная бригада, а Майк Люстиг предоставит причину, по которой расследование должен вести местный отдел ФБР. Может быть, они выяснят, кому принадлежит этот склад, однако я сомневаюсь, что этот след приведет их к чему-то значительному. Владелец этого места – не «Авессалом». Вероятно, группа вообще никак не связана с этим складом – они просто воспользовались им в отсутствие хозяев. Корпорации редко проверяют свои заброшенные здания. Если б кто-то провел проверку, то заметил бы свежие знаки, новое ограждение и засовы и предположил бы, что кто-то другой из компании уже озаботился сохранностью склада. Бюрократия в действии.
«Авессалом» обитает в щелях обыденной жизни. Как тараканы. Как Мэлвин.
– И что теперь? – спрашиваю я, поворачиваясь, чтобы посмотреть на Сэма. Он бросает взгляд на Майка.
– Мы высадим его. А потом нанесем визит Баллантайну Риварду.
– И почему ты думаешь, что он примет вас двоих? – интересуется Люстиг.
– Мы расскажем ему, что случилось с его человеком.
10Коннор
Соглашение Рисовых Хрустяшек между мной и моей сестрой длится до вечера, а потом я посылаю его к черту. К тому времени Ланни уже злится, ворчит и рявкает на меня всякий раз, когда я слишком громко дышу. И смотрит на меня так, словно я лично виноват в том, что ей приходится торчать в этой хижине, где почти нечего делать. Я бы попытался посоветовать ей почитать, но в прошлый раз, когда я это сделал, она кинула в меня книжкой и назвала меня ботаном; обычно я не против, чтобы меня называли ботаном, но не так, как она это сказала.
Ланни умоляет, по-настоящему умоляет дать ей доступ в Интернет, и мистер Эспарца наконец разрешает, пусть и неохотно, всего на тридцать минут, и предупреждает, что установил на комп «родительский контроль», как требовала наша мама. Я не удивлен: мама воспринимает такие вещи всерьез, и у нее есть на то причина.
Подбираюсь поближе и смотрю, что делает Ланни, потому что она в странном настроении, а я не понимаю почему.
Сестра просто выводит на экран фотки, вот и всё. Школьные снимки друзей из ее тайной учетки в «облаке», о которой мама не знает. Примерно через две минуты я понимаю, что на каждом фото изображена одна и та же личность.
Опираюсь на спинку кресла и спрашиваю:
– Ты втрескалась в свою лучшую подругу?
Ланни взрывается. Ее лицо идет красными полосами, она отталкивает меня так, что я отлетаю к стойке, орет: «Оставь меня в покое!» – а потом убегает в свою комнату и захлопывает за собой дверь с такой силой, что картины на стенках вздрагивают.
Я смотрю на фотографию Далии Браун. Она красивая. Я всегда так считал.
– Она втрескалась в тебя по уши, – говорю я фотографии. Неудивительно, что Ланни так взбесилась. Наверное, она не хотела, чтобы кто-нибудь об этом знал, а я вот взял и догадался.
Входная дверь открывается, в комнату заглядывает мистер Эспарца, видит меня и спрашивает:
– Что это было?
Я пожимаю плечами:
– Ничего.
Он знает, что вовсе не «ничего», но я очищаю историю браузера, закрываю ноутбук и беру книгу, ничего больше не сказав ему, и мистер Эспарца наконец закрывает дверь. Он чистит на крыльце ствол, разложив все детали на чистом полотенце, и я отсюда чувствую запах ружейной смазки.
«У Ланни есть тайна». Меня это веселит, но я никому не скажу. Мы так не делаем. Мы не ябедничаем друг на друга, если только это не вопрос жизни и смерти. Этот – нет, но она, наверное, считает, что да. Я чувствую себя виноватым за то, что поддразнил ее. А ведь она сделала для меня рисовые хрустяшки.
Возвращаюсь, открываю ноут, снова нахожу те фотки и распечатываю одну из них. Потом пишу на обратной стороне: «Знаешь, если она тебе нравится, это нормально». Подсовываю фото под дверь сестры и снова закрываю крышку ноутбука (потому что если я этого не сделаю, то могу сесть и начать искать то, что не должен, например новости о розысках папы), а потом выхожу на крыльцо. Мистер Эспарца, склонившись, трудится над стволом дробовика, но когда видит меня, то выпрямляется с легким стоном.
– Холодает тут, спина затекла, – поясняет он. – С ней всё в порядке?
Я киваю. Я не скажу ему, что она влюблена в свою подружку.
– Она у себя в комнате, – отвечаю.
Мистер Эспарца окидывает меня долгим взглядом, и я старательно смотрю в сторону.
– А ты? Ты в порядке, Коннор?
Пожимаю плечами. Я не знаю, что на это ответить. Как будто у нас вообще хоть что-то в порядке.
– Ты ведь знаешь: если нужно, со мной всегда можно поговорить.
Сажусь на ступени, Бут подходит и устраивается рядом со мной. Я глажу его по голове, он облизывается и устраивает свою тяжеленную башку у меня на ноге. Я никогда не видел, чтобы он по-настоящему злился, но могу представить, как это страшно.
– Вы знаете про моего папу, – говорю я. Я смотрю на деревья за изгородью. Они шелестят и качаются на ветру, а тучи в небе похожи на движущийся металл.
– Да, немного, – осторожно подтверждает мистер Эспарца. Он наверняка знает не так уж немного. – Неприятно это, верно?
– Что? – Я знаю, что он имеет в виду. Но не хочу, чтобы он об этом догадался.
– Думать, что твой папа сделал что-то ужасное.
Я мотаю головой. Я не знаю, что это означает, – то ли «неприятно», то ли я не согласен с чем-то еще. Я уже и не знаю, что чувствую по этому поводу.
– Мама не говорит об этом.
– А ты хочешь об этом поговорить?
– Нет.
Мистер Эспарца кивает и возвращается к работе над ружьем. Знакомо. Я помню, как мама делала то же самое: осторожно разбирала пистолеты, чистила их, смазывала и собирала обратно. Но он делает это аккуратнее, чем мама. Все разложено по линеечке на полотенце.
– Ты не против, если я буду об этом говорить?
Я снова пожимаю плечами. Я не могу запретить взрослым делать то, что они хотят. И в любом случае мне любопытно.
– Я знаю о том, что он сделал. Об этом рассказывали во всех газетах, в Сети, в новостях. Не то чтобы я следил за этой историей, но от нее просто некуда было деваться. Все твердили, что нужно быть каким-то монстром, чтобы творить такие вещи. Ты слышал такое от людей?
На этот раз я киваю. Слышал. И много раз.
– Он не монстр, – продолжает мистер Эспарца. – Монстр живет внутри его.
– А какая разница?
– Это нормально – по-прежнему думать о нем как о человеке, если тебе так хочется. Просто не забывай: в нем есть этот монстр.
– Как будто он одержимый, – говорю я. – Словно в фильмах ужасов.
Мама не позволяет нам смотреть фильмы ужасов. Но иногда я смотрю их вместе с друзьями, когда она об этом не знает.
– Не совсем. Одержимые люди не властны над тем, что делают. А твой папа сам сделал выбор. – Мистер Эспарца колеблется, и я понимаю, что он старается тщательно подбирать слова. – Ты ведь знаешь, что когда-то я был морпехом? Солдатом?
– Ага.
– Я видел, как люди делают такой выбор. Может быть, они любили своих родных. Любили своих питомцев. Но это не помешало им сделаться монстрами, когда у них был такой шанс. Люди – они все сложные. Легко было бы назвать твоего папу монстром, потому что тогда было проще говорить о том, чтобы убить его, ведь мы убиваем монстров, верно? Но он не всегда был для тебя монстром. И от этого нелегко отказаться. Очень.
Я наконец смотрю на него.
– Но вы убивали людей.
Мистер Эспарца недрогнувшей рукой берет очередную деталь и начинает чистить ее, но смотрит он на меня. Я выдерживаю его взгляд всего секунду, потом смотрю на его руки.
– Да, – отвечает он. – Es verdad. Ты знаешь, что это значит?
– «Это правда».
– Правильно. Я убивал людей. И снова стал бы убивать, если б пришлось это делать, защищая других людей. Но такая возможность – это ответственность, и я не могу относиться к ней легкомысленно.
– А для моего папы это не так.
– Не так, – соглашается он. – Совсем не так. Для него это развлечение. Ему это нравится. И именно поэтому твоя мама так беспокоится за вас. Понимаешь?
– Но он не стал бы убивать меня.
На это мистер Эспарца ничего не отвечает. Он позволяет мне самому подумать об этом. Все, что он сказал, имеет смысл. Я знаю, что он прав. Но в то же время чувствую я совсем не так. Я чувствую, что папа… заботится обо мне.
– Как вы думаете, долго еще нам придется здесь оставаться? – спрашиваю я.
Плавные, отточенные движения его рук на мгновение прерываются. Он закончил с чисткой и начинает снова собирать дробовик.
– Не знаю. – По крайней мере, ответ честный. – И как бы долго это ни было, тут вы в безопасности. Обещаю.
– А кто лучше стреляет – вы или мисс Клермонт?
– Я. Это моя работа. Ее работа – разгадывать преступления. Но она тоже стреляет хорошо.
– Вы научите нас стрелять? Меня и Ланни?
– Если ваша мама согласится, – отвечает мистер Эспарца. – И если вы хотите учиться.
Я киваю и пару секунд раздумываю. Потом встаю и снимаю голову Бута со своей ноги.
– Можно мне просто погулять по двору? Я не хочу все время сидеть в доме.
– Конечно, только не выходи за ограду без меня, хорошо?
Я киваю.
– Нам с Ланни нужно что-то делать, а не только…
– Сидеть дома? Да, знаю, – соглашается мистер Эспарца. Он вздыхает, и изо рта у него вырывается густой белый пар. – Я думаю над этим. Может быть, мы выедем на природу порыбачить… Что ты об этом думаешь?
Я думаю, что там холодно и одиноко, но он хотя бы попробовал. Снова киваю.
– А нельзя будет как-нибудь съездить в другой город, сходить в кино? Например, в Ноксвилл?
– Может быть, – отвечает он. – Слушай, если собираешься гулять во дворе, надень куртку и перчатки. Я не хочу, чтобы ты заболел гриппом.