Голос его осекается, когда мы оба видим, что высвечивается на экране.
Меня охватывает острое, жгучее ощущение нереальности. Я снова чувствую головокружение и теперь даже рада, что Люстиг крепко держит меня за руку, не давая упасть. Потому что на экране, где застыл стоп-кадр, истекает кровью кричащая жертва. Стоящий перед ней Мэлвин протягивает руку за зловещего вида ножом.
И кто-то подает ему этот нож.
Этот «кто-то» – я. Вижу свой профиль. Я стою прямо перед камерой, возле стены, на которой развешаны ножи и молотки. Инструменты Мэлвина.
И улыбаюсь.
– Я арестовал бы тебя ко всем хренам прямо сейчас, – обращается ко мне Люстиг, – вот только у меня нет таких полномочий, а власти Канзаса уже оправдали тебя, мразина. А теперь садись и расскажи мне все, что знаешь о Мэлвине Ройяле. Немедленно.
Я цепенею. Я чувствую себя… пустой. Сажусь, не сводя взгляда с экрана. Со своего лица – с лица Джины Ройял. Говорить больно, но я заставляю себя сделать это.
– Это фальшивка, – говорю я ему. – Меня там не было. Меня никогда там не было. «Авессалом» подделал…
– Хватит с меня этих дерьмовых оправданий. – Люстиг фыркает, потом разворачивает мое кресло к себе и наваливается на подлокотники, приблизив свое лицо к моему. – Ты была там. Все то время, когда он забавлялся с жертвами, да? Я с самого начала сомневался в тебе, и поверь, меня нелегко облапошить. Рассказывай все, что тебе известно!
– Это не я! – кричу я ему в лицо, охваченная паникой и отчаянием. Этот хриплый, прерывистый крик болью вырывается из моего покалеченного горла. Боже, как больно… – Я ничего не знаю! Я не участвовала в этом!
Он отталкивает мое кресло, и оно откатывается назад, ударяясь о стену с такой силой, что я едва не вылетаю из него. Я встаю, готовая сопротивляться, но Люстиг не делает ни шага в мою сторону. Просто пристально смотрит, потом отворачивается и идет прочь. Радж смотрит на нас, приоткрыв рот от удивления.
Сэм тоже не подходит ко мне. Вид у него спокойный и даже бесстрастный – до того мгновения, пока он не хватает со стола монитор и не запускает им в стену. Аппарат разлетается искрами и кусочками битого пластика, и Радж протестующе вскрикивает, резко поднимаясь со стула.
– Сэм! – восклицаю я и тут же жалею об этом, потому что взгляд, который он бросает на меня, пронзает насквозь. Убивает меня. Я гадаю, не собирается ли он завершить то, что начал Саффолк.
Люстиг останавливается в дверях кабинета и обращается к Раджу:
– Не выпускай ее из этой комнаты, пока я не вернусь. Ясно?
Он выходит. Радж кивает и берет себя в руки. И преграждает мне выход.
Я чувствую себя загнанной дичью. Объектом охоты. Горло мое жжет, и, сглотнув, я ощущаю привкус крови.
Сэм тоже направляется к двери. Я хочу окликнуть его, но сейчас боюсь это сделать. Радж не дает ему пройти, пока Сэм не говорит – сейчас его голос звучит совершенно неузнаваемо:
– Он сказал, что она должна оставаться здесь. Не я.
Радж неохотно делает шаг вбок, и Сэм уходит. Я остаюсь наедине с техником и разбитым монитором. В комнате пахнет озоном. Радж не смотрит на меня. Я вижу, что он нервничает; он следит за мной краем глаза, на случай, если я решу что-нибудь сделать, и кадык его подергивается. Но я не шевелюсь. Просто стою в оцепенении. Я не знаю, что еще могу сделать.
Майк Люстиг открывает дверь. Вид у него угрюмый и сердитый, и Радж с признательностью усаживается обратно на свой стул.
– Можешь идти, Джина, – говорит Люстиг. Он выплевывает слова, словно куски чего-то несъедобного. Я больше не Гвен Проктор для него. – Но не думай, что можешь расслабиться. Тебе недолго гулять на свободе. А теперь выметайся из этого здания, пока я не сделал чего-нибудь, о чем потом пожалею.
Рядом с ним стоит другой агент с каменным лицом, и я понимаю, что он должен сопроводить меня на выход. Сейчас мне все кажется нереальным. Я гадаю, что они будут делать, если я просто потеряю контроль над собой и начну кричать. Наверное, все равно выволокут меня наружу. Я не принимаю сознательное решение уйти отсюда; просто делаю это.
Внезапно я оказываюсь в коридоре, за пределами темной комнаты наблюдения. Агент держит меня за локоть – твердо, но не грубо. Он ведет меня куда-то, снимает мой пропуск посетителя и выводит меня в вестибюль, где агент, сидящий за стойкой, принимает у него этот пропуск. Оба они выжидающе смотрят на меня.
Я не понимаю, куда должна теперь идти. Что должна делать.
Наконец до меня доходит, что они ждут, пока я уйду, поэтому я прохожу в двери, которые автоматически запираются за мной. Уже темно, солнце давно село, дует холодный ветер. Я стою, ничего не понимая, и мне кажется, что я потерялась во времени и в пространстве. Это Уичито. Я ездила на машине по этим улицам. Ходила за покупками в торговый центр, который сейчас виднеется в отдалении. Заправляла автомобиль на бензоколонке на углу.
Меня не должно здесь быть.
Невероятность всего, что только что случилось, захлестывает меня, и я, шатаясь, отхожу к одному из толстых бетонных блоков, охраняющих подход к огромному вестибюлю здания. Блок недостаточно низкий, чтобы можно было сесть на него, но я прислоняюсь к нему и сползаю на корточки, дрожа и хватая ртом воздух. Прошлое обрушивается на меня со всеми его запахами, красками, ощущениями и ужасами. Может ли это быть правдой, возможно ли такое, что я когда-либо участвовала в деяниях Мэлвина, что я бывала в нашем гараже до того дня, когда всё рухнуло? Могла ли я помогать ему и забыть обо всем этом?
Быть может, я сошла с ума?
Не знаю, сколько времени я так сижу. Наверное, несколько минут, но они тянутся словно часы, а потом я слышу шаги – кто-то идет ко мне. На мгновение мне кажется, что это Мэлвин. «Вот так всё и закончится», – думаю я.
Но потом человек проходит под уличным фонарем, и я вижу, что это Сэм. Он не прикасается ко мне, но он здесь. Взгляд его устремлен на здание за моей спиной.
– Поднимайся, – говорит он мне. – Я говорил с Ривардом. Самолет ждет. Он высадит нас в Ноксвилле. Я отвезу тебя к Хавьеру.
– А потом? – спрашиваю я хриплым шепотом.
Он не отвечает. И не ждет меня. Я выпрямляюсь и ковыляю ему вслед – потерянная, но благодарная за то, что кто-то указал мне путь прочь из этого кошмара.
Я никогда больше не вернусь в это место.
Я осознаю́, что шепчу эти слова точно молитву.
15Ланни
Когда мы слышим хруст гравия снаружи, я крепче сжимаю руку брата. Я не выпускаю его руку весь последний час, как и он мою. Мы словно вернулись в детство, в те дни, когда мама и папа были арестованы в один и тот же день. Я все еще помню – намного более ярко, чем все остальное: мы с моим братом сидим на заднем сиденье полицейской машины. Эта машина кажется мне клеткой, в ней пахнет по́том и немытыми ногами, и мы всю дорогу держимся за руки. Мы не разговариваем. Вряд ли кто-то из нас вообще знал, что сказать. Помню, что я была не столько испугана, сколько оглушена. Все время ждала, что это закончится, что мама заберет нас и мы купим мороженое и поедем домой. Брэйди – теперь Коннор – плакал, и я помню, что сердилась на него за это. Я твердила себе, что все это ерунда. Что скоро мы будем дома.
Но у нас уже не было дома.
Это Брэйди, а не я, без конца задавал испуганным голосом вопросы, когда нас привезли в полицейский участок: «Где моя мама? Когда мы ее увидим? Можно нам пойти домой? Где мой папа?» Я была старше и понимала, что полицейские не ответят ни на один из этих вопросов, – и уверяла себя, что ничего страшного не произошло, это все просто одна большая дурацкая ошибка.
Полицейские дали нам газировку и чипсы и отвели в комнату, где лежали игрушки и игры в коробках – но все это было или сломанным, или слишком детским для нас. Помню, что у меня с собой была книга, которую я читала в тот день – но так и не дочитала. Брэйди… «Нет, прекрати думать о нем как об Брэйди, его зовут Коннор, теперь он Коннор». Так вот, мой брат достал книгу из мусорки, куда я ее выбросила. Даже не помню, как она называлась.
Наверное, это была первая книга, которую он вообще по-настоящему прочитал. Он начал читать в тот день, когда сгорела наша прежняя жизнь.
Я знаю, что никогда не смогу дочитать эту книгу. Может быть, именно поэтому не помню ни ее названия, ни содержания.
За нами приехала бабушка – она всю ночь летела на самолете – и забрала нас в свой дом. Это бабушка объяснила нам, что папа оказался убийцей, а маму арестовали за то, что считали, будто она помогала ему. «Ваша мама не сделала ничего плохого», – твердила она нам снова и снова, и тогда это казалось правдой. Маму выпустили из тюрьмы, ее сочли невиновной, и когда она вернулась к нам, я была ужасно рада, так рада, что наконец заплакала.
Сейчас все у меня внутри разбито, и я не могу плакать. И не чувствую ничего, кроме абсолютной, всепоглощающей злости.
Она лгала нам. Все это время. Она – чертова лгунья.
Я поднимаю взгляд, когда Хавьер, стоящий у окна с чашкой кофе в руке, говорит:
– Она здесь. – Поворачивается, чтобы взглянуть на Кецию, которая сидит в кухонной зоне, одетая как для работы – форменный китель, брюки, пистолет и жетон, – и это заставляет меня вспомнить, что она детектив, как и ее начальник Престер. Хорошо. Может быть, она может арестовать маму и снова увезти ее подальше от нас, на этот раз навсегда. – Сэм с ней.
– Не поднимай шум сразу, – отвечает ему Кеция. – Давай сначала выслушаем версию Гвен.
Смотрю на Коннора. Я держу его за руку, его ладонь неподвижно и вяло лежит в моей. Гадаю, слышал ли он вообще их разговор, но потом брат забирает у меня руку, сует закладку в книжку, которую читал, и откладывает томик в сторону. Затем встает. Я тоже.
Бут лает низким и угрожающим грудным лаем, и это придает мне ощущение безопасности. Руки у меня мерзнут, и я сую их в карманы. Сейчас мне все кажется совершенно ясным – и одновременно все разваливается. Я знаю, что не могу доверять ей. Я не могу доверять никому,