Он сворачивает на стоянку возле одного из крупных сетевых заведений; парковка вмещает несколько десятков машин, а торговый центр представляет достаточно широкий ассортимент магазинов, а также ресторан и душевую для усталых дальнобойщиков. Мы занимаем выгородку в обеденном зале и едим жареную курятину с картофельным пюре. Еда слегка подбадривает меня.
– Ты поедешь обратно в Стиллхауз-Лейк? – наконец спрашиваю я Сэма. – Или… домой?
Я вдруг понимаю, что не знаю, где находится его дом. Мы никогда не говорили об этом.
– Я еще не решил, – отвечает он. Мы оба сосредоточенно едим, как будто от каждого кусочка зависит наша жизнь. – Я думаю об этом. – Бросает на меня взгляд – такой короткий, что я едва успеваю его заметить. – Если ты не делала того, что показано на тех записях…
– Не делала. – Каким-то образом мне удается сказать это тихо, хотя хочется выкрикнуть во весь голос. Бить кулаками о стол, пока не разобью их в кровь.
– Если ты этого не делала, – повторяет он безо всякого выражения, – то я не могу позволить тебе подвергнуться опасности просто так. Кто-то должен прикрывать тебя.
Прикусываю внутреннюю поверхность щеки, чтобы не ляпнуть какую-нибудь глупость. Во рту появляется привкус меди, и я понимаю, что укусила себя до крови. У меня возникает дурацкое, безумное побуждение сказать ему, что я сделала все то, в чем меня винят, и крикнуть, чтобы он отвалил на хрен и отпустил меня. Я знаю, что сейчас это было бы самым милосердным. Нынешняя ситуация рвет его на части. Я вижу это по тому, как осторожно он движется, как будто ему приходится продумывать каждое свое действие, каким бы обыденным оно ни было. Мы внушили друг другу мысль о том, что сможем преодолеть все это, а теперь… теперь мы просто не можем.
– Порекомендуешь кого-нибудь? – спрашиваю я его.
Сэм кладет вилку и откидывается на истертую пластиковую спинку диванчика. Он смотрит мне прямо в глаза, но впервые за все время я ничего не могу в них прочитать. Сплошной контроль, ничего на поверхности.
– Я мог бы порекомендовать многих, – говорит он. – Но никого достаточно надежного, чтобы ты не обдурила его.
– Сэм…
– Нет. – Это тихий, но резкий приказ, и я вижу пламя, вспыхнувшее в глазах Сэма при этом коротком слове. Подавленную ярость. – Если ты лжешь мне, клянусь богом, я уйду и оставлю тебя умирать, потому что именно этого ты и заслуживаешь. Понятно?
Мне следует сказать ему, чтобы он просто уезжал прочь, немедленно. Я знаю, что должна сделать это. Сэм – хороший человек, которому пришлось пройти трудный путь. Но я могу быть либо честной и жестокой, либо доброй и лживой.
Он не поблагодарит меня за такую доброту. И правда заключается в том, что он мне нужен.
– Я не стала бы лгать тебе, – говорю я совершенно искренне. – Я никогда не помогала ему. И никогда не буду. Я хочу, чтобы он умер. И ты можешь помочь мне добиться этого.
Сэм не моргает. Не шевелится. Я вижу, что он ждет, не разглядит ли во мне какой-нибудь признак обмана или слабости.
Потом кивает, накалывает на вилку кусок курятины и говорит:
– Тогда условимся так: мы найдем его. Мы убьем его. И все будет кончено.
Я понимаю, что мой шарф соскользнул и обнажил темнеющие синяки на моей шее, лишь когда официантка останавливается, чтобы заново наполнить водой наши стаканы, и бросает на меня обеспокоенный взгляд. Поправляю шарф, но не говорю ничего, просто продолжаю есть. Когда она приносит мне счет, то кладет его передо мной и переворачивает. На обратной стороне от руки написано: «Этот человек причиняет вам боль?»
Ирония всего этого настолько велика, что мне хочется рассмеяться. Я качаю головой и оплачиваю счет, и официантка уходит, по-прежнему хмурясь.
Я не говорю Сэму, что она сочла его домашним садистом. Это самая мрачная из возможных шуток, потому что это я причиняю ему боль.
Сэм сидит, глядя в окно. Оно запотело, но я протираю небольшой участок и вижу, что гололед стал сильнее. Он уже начал затягивать холодную поверхность тротуара, и вряд ли на трассе дела обстоят лучше.
– Так мы далеко не уедем, – говорю я Сэму. Он кивает.
– Здесь по соседству мотель.
Мы перегоняем наш внедорожник на стоянку мотеля. В этой сети нельзя поселиться анонимно, как во «Френч-Инн», и мне приходится в качестве гарантии воспользоваться карточкой предоплаты, хотя мы расплачиваемся наличными.
– Одну комнату? – спрашивает дежурная, и это звучит совсем не как вопрос, пока Сэм не отвечает:
– Две.
Дежурная смотрит на нас с любопытством, потом записывает нас в журнал регистрации. Это означает двойной расход, но я понимаю: сейчас нам лучше быть в разных помещениях.
В тишине безликой комнаты я сажусь на кровать и смотрю в никуда, гадая, когда же начнет заполняться эта пустота. Вся моя паника и боль теперь ушли, и осталось только… ничего. Ничего, кроме желания найти Мэлвина.
Из моей комнаты в комнату Сэма ведет двойная дверь. Я снимаю обувь, заворачиваюсь в одеяло и продолжаю смотреть на эту закрытую молчащую дверь, пока не погружаюсь в сон.
Просыпаюсь в темноте, с колотящимся сердцем, и сама не понимаю почему, пока не слышу, как рядом со мной жужжит телефон. Глаза мои не успели отдохнуть, и мне требуется не меньше секунды, чтобы сфокусировать их на номере. Он мне знаком.
Это тот же самый номер, с которого Мэлвин звонил мне прежде. Я нажимаю кнопку, но ничего не говорю.
– Тяжелый день? – раздается голос Мэлвина.
– Да, – отвечаю я. – Твоими стараниями.
Выскальзываю из постели и зажигаю прикроватную лампу. На одно леденящее мгновение у меня возникает уверенность, что я увижу его сидящим в углу комнаты, но никого нет. Быстро подхожу к межкомнатной двери и открываю свою сторону. Потом нажимаю кнопку отключения звука на телефоне и негромко стучусь.
– Ты сама навлекла это на себя, Джина. Ты давила и давила и довольно скоро оказалась бы там, где тебе не следовало быть. Или… Не знаю. Может быть, именно там, где тебе следовало быть. Может быть, я все-таки сумел привить тебе вкус кое к чему особенному.
Сэм не отвечает, и на один отчаянный миг мне кажется, что он оставил меня, передумал и уехал прочь еще вечером… но потом я слышу, как поворачивается замок и Сэм открывает дверь. Как и я, полностью одетый. Не похоже, чтобы он спал: под глазами у него темные круги, свет мерцает на отросшей щетине, покрывающей его подбородок и щеки.
– Ты хочешь закончить это? – спрашиваю я Мэлвина. Вижу, что Сэм все понял: он инстинктивно принимает стойку, словно собираясь сражаться. В его присутствии мне становится легче. Оно отгоняет животный ужас, порожденный голосом Мэлвина, на расстояние вытянутой руки, пусть даже временно. – Отлично, давай закончим. Приходи и забирай меня, я не буду драться с тобой. Мы можем завершить все прямо сейчас. Все, что от тебя нужно, – это чтобы ты согласился оставить наших детей в покое.
Для него это большое искушение. Я чувствую это: воздух почти осязаемо дрожит от его ужасного стремления, столь извращенного, что мне становится нехорошо. Когда Мэлвин снова заговаривает, я узнаю потайные нотки, звучащие в его голосе. Он ведет предварительную игру.
– Мы закончим с этим позже, – говорит он. – Только тогда, когда я буду готов. Тебе придется подождать, милая. Тебе придется ждать, смотреть и волноваться, когда же я приду за тобой. – Все это звучит невероятно двусмысленно, превращая мой страх в сексуальный фетиш. – Я хочу, чтобы ты ждала. Я хочу, чтобы ты представляла это, снова и снова. А когда ты больше не сможешь это выдерживать… тогда и настанет время.
– Я скажу тебе, где я сейчас. Все, что от тебя нужно, – это появиться здесь.
– Я не охочусь на тебя, – отвечаем Мэлвин пренебрежительным тоном. – Пока еще нет.
– Сделай это, иначе я сама найду тебя.
– Знаешь, почему я женился на тебе, Джина? Потому что ты – идеальная жена. Ты слепа и глуха ко всему, что тебя не касается, и такая же бесхребетная, как дождевой червь. Ты никогда не пойдешь искать меня.
– Джина – нет, – отвечаю я низко и хрипло. – Но Гвен найдет тебя и всадит пулю в твой долбаный больной мозг. Обещаю.
– Какая ты смелая, когда говоришь по телефону, а рядом стоит мистер Кейд… Но, может быть, я просто нанесу ему визит, а тебя оставлю разгребать последствия.
– Ты не убиваешь мужчин, – я хмыкаю. – У тебя не хватит пороху напасть на того, кто сможет дать настоящий отпор. В том числе и на меня.
Мэлвин молчит. Я думаю, что разозлила его, но, когда он в конце концов отвечает, голос его звучит спокойно и уравновешенно:
– Всё когда-нибудь случается в первый раз. А первый раз – это обычно так восхитительно…
Он обрывает звонок прежде, чем я успеваю придумать, как еще раздразнить его и заставить сосредоточиться на мне, только на мне. У меня возникает ощущение провала, и я вздрагиваю всем телом. Я не могу позволить ему найти детей.
Сэм забирает у меня телефон. Берет ключи.
– Ты куда?
– Выброшу это подальше отсюда, – поясняет он. – На обратном пути куплю тебе новый. Запрись. И стреляй в любого, кроме меня, кто попытается войти.
– Нет! Если я смогу заставить его говорить и дальше…
Тянусь за телефоном, но Сэм перехватывает мою руку. Он держит меня мягко, и это странно, потому что эмоции буквально вихрятся вокруг него, словно дым вокруг горящего здания.
– Если ты заставишь его говорить и дальше, то добьешься лишь того, что тебя грохнут ко всем чертям, – бросает он. – И меня тоже. Это мы охотимся за ним, а не наоборот.
Потом Сэм уходит, а мне не остается ничего другого, кроме как запереть дверь и снова сесть на кровать в ожидании того, что случится дальше.
17Сэм
Я не могу не гадать, каким образом Мэлвин Ройял постоянно находит ее, откуда добывает ее телефонные номера. Какая-то бессмыслица. Это почти одноразовые телефоны, номера их никому не сообщаются. Он не может просматривать записи всех видеокамер, чтобы найти ее: даже «Авессалом» не может сработать так быстро и так тщательно. Так как же он, черт побери, находит ее? «Может быть, она хочет, чтобы он ее нашел? Может быть, она сообщает ему свой чертов номер, а ты – самый большой дурак в мире, если мог хотя бы в чем-то поверить ей?»