– Знаю.
– Она это делала?
– Малыш, мне жаль. Я просто… Сынок, я полагаю, ты достаточно взрослый, чтобы знать правду. Тебе лгали обо мне почти всю твою жизнь, разве я не говорил этого? Но что хуже всего, тебе лгала твоя же мать. Она вовсе не невиновна, поверь мне. Кажется, ты начал осознавать, что в действительности произошло, когда ты был маленьким.
От того, как он это говорит, я чувствую себя по-прежнему маленьким и глупым – ведь то, что я увидел, меня расстроило. А его слова подразумевают, что я должен был быть храбрее. Сильнее.
– Ну ладно, – отвечаю я. – Я смотрел ту запись, ты же знаешь.
– И ты сделал всё, чтобы они не узнали, что у тебя есть этот телефон, так?
– Как ты и сказал, – говорю я ему.
– А твоя сестра смотрела эту запись?
– Да. – Я жалею о том, что показал ей. Мне больно видеть, как она плачет, а еще больнее видеть, как она не плачет, когда ей хочется. Но мне нужно было, чтобы Ланни узнала то же, что узнал я: что мама не та, кем всегда притворялась.
– Никто не знает, что ты разговариваешь со мной?
– Нет. – Я набираю побольше воздуха и спрашиваю: – Так это правда? То, что ты потом убил ту девушку, которую нес на том видео?
– Ты имеешь в виду ту, которую твоя мать помогала мне нести? – Он поправляет меня немного резко, но сразу же смягчает тон. – Извини, Брэйди. Именно поэтому меня столько лет поливали грязью и ложью. А твоя мать сумела от всего отвертеться.
– Но ты все-таки это сделал?
– Что именно?
Я сглатываю. Во рту у меня сухо. Я не хочу спрашивать об этом. Но и хочу тоже, и поэтому собираюсь с духом.
– Ты убил их? Всех этих женщин?
Папа не отвечает достаточно долго, и я слышу только свист ветра и его ровное тихое дыхание на другом конце линии. Наконец он говорит:
– Есть вещи, которые ты просто не поймешь. Это не то, о чем ты думаешь.
– Это простой вопрос. – Неожиданно мне кажется, что я разговариваю совсем по-взрослому. – Ты убил их или нет?
– Я действительно убил одну девушку, но это вышло случайно. Мы собирались просто держать ее ради выкупа, вот и всё. Нам нужны были деньги для тебя и твоей сестры, а ее семья была богатой. Это был несчастный случай.
– А все остальные?
– Не было никаких остальных. Все прочее, что обо мне говорят, все эти другие девушки – всё это выдумано. Подделано – я пришлю тебе ссылки на статьи об этом, о том, как ученые в полицейской лаборатории подбросили мою ДНК вместо ДНК настоящего убийцы. Вот поэтому я и сбежал из тюрьмы. Мне нужно доказать, что я невиновен. Никто не стал бы слушать меня, пока я сижу за решеткой.
«Настоящий убийца». Мое сердце начинает биться чаще, потому что это звучит правильно. Это имеет смысл. Мой папа не может быть убийцей, это неправда. В телепередачах постоянно показывают людей, которых обвинили в преступлениях, хотя они их не совершали, а настоящего убийцу находят только в конце. Так почему это не может быть правдой сейчас? Почему папа не может оказаться невиновным? Разве не более осмысленно допустить, что они с мамой сделали какую-то глупость, чтобы помочь нам, а потом полиция решила, что он виновен во всем остальном? А мама солгала нам, чтобы она могла остаться с нами и заботиться о нас?
Эта мысль радует, потому что мне не нравится думать, будто мама лгала лишь ради того, чтобы навредить папе. Нет, она пыталась помочь нам, вот и всё.
Если это был несчастный случай, в это проще поверить, чем пытаться представить, что мой папа, такой большой и добрый, тот, кто отвел меня на бейсбол в первый раз, и смотрел со мной телевизор, и иногда читал мне истории на ночь… что мой папа – монстр.
Слышу, как вдалеке выключается вода в ду́ше. Ланни скоро выйдет из ванной. Сначала она высушит волосы феном, а потом постучится в мою дверь, чтобы пожелать мне спокойной ночи. Она всегда так делает.
– Мне надо идти, – быстро говорю я папе. – Извини.
– Подожди! Брэйди… сынок, я только хотел сказать тебе спасибо за то, что ты поговорил со мной. Я знаю, что это непросто. Но это много значит для меня. – Я слышу, что это правда. Голос его звучит так, словно он вот-вот заплачет. – Никогда не думал, что снова услышу твой голос.
– Хорошо. – Сейчас я чувствую себя странно, желудок почему-то подкатывает к горлу. Разве не приятно знать, что папа любит меня, по-прежнему любит меня, когда все считают, что я должен его ненавидеть? – Мне надо идти.
– Еще одно, – просит он. – Пожалуйста.
– Что? – Мой палец зависает над кнопкой завершения разговора, но я не нажимаю ее. Жду.
– Просто назови меня папой, – говорит он. – Всего один раз. Я так долго ждал, чтобы услышать это!
Я не должен этого делать. Это черта, за которую нельзя переступать. Конечно, я писал это слово в сообщениях. Но не говорил этого вслух. Это как признаться себе в чем-то слишком огромном, чтобы я мог это понять.
Но у меня нет времени думать над этим. Поэтому я быстро говорю:
– До свиданья, папа, – и завершаю разговор. Сердце мое колотится, руки трясутся, и я не могу поверить, что только что разговаривал с папой.
Кто-то стучит в мою дверь. Это не Ланни: я слышу, что она только-только включила фен. Я выключаю телефон и открываю дверцу шкафа, чтобы спросить:
– Да?
При этом я смотрю, как на экране вертится маленький кружок. Эта штука выключается целую вечность.
– Коннор, можно войти?
Это не Хавьер. Это Кеция. Когда я не отвечаю, она дергает за дверную ручку, и я рад, что запер дверь, потому что телефон всё не выключается… а потом наконец становится темным и безмолвным, и я прячу его в карман штанов и иду открыть дверь.
– Привет, – говорю я Кеции. – Извини.
Возвращаюсь к кровати и сажусь, скрестив ноги.
Она не входит, просто смотрит на меня.
– Я беспокоилась за тебя.
Все за меня беспокоятся. Кроме папы, который считает, что со мной всё в порядке.
Я не отвечаю, и Кеция продолжает:
– Знаешь, нет ничего страшного, что ты злишься на свою маму. Но ты должен знать, что она по-прежнему любит вас. Сильно. Понимаешь?
– Конечно, – отзываюсь я и пожимаю плечами. – Не нужно за меня беспокоиться. Я в полном порядке. Просто жду, пока освободится санузел. Ланни вечно застревает там на целый час. – Надеюсь, мой голос звучит как обычно. Нормально. Внутри я весь дрожу и чувствую себя так, словно разлетаюсь на части. «Я говорил с ним. Я слышал его голос. Я назвал его папой». Не знаю, что я ощущаю по этому поводу. Ликование, потому что проделал все незаметно. Ужас. Радость. Тревогу. Всё это одновременно.
Какая-то часть меня говорит, что теперь я могу избавиться от телефона. Я поговорил с папой. Это позади. Теперь я должен разбить телефон и зарыть обломки.
Но я не могу. Потому что это устройство в моем кармане – словно волшебная кнопка, которую я могу нажать и почувствовать себя… вроде как нормальным. Разве я могу избавиться от него? Но это рискованно. И если всплывет, все разозлятся на меня.
Я помню, как дрожал его голос, когда он попросил назвать его папой, как будто это единственное, чего он желал, и думаю: «А мне плевать, разозлятся они или нет».
Мне нужен мой отец. И теперь я думаю, что я тоже нужен ему. На самом деле.
Впервые за несколько недель я сплю крепко, и мне даже не снятся сны. Как будто папин голос заглушил внутри меня нечто, что все это время кричало изо всех сил.
И я знаю, что это, наверное, неправильно.
Когда на следующее утро мы просыпаемся, всё кажется обычным, кроме меня. Мы завтракаем вафлями и беконом. Я убеждаю старших разрешить мне попробовать кофе с большим количеством молока и сахара – и они соглашаются, – но не могу понять, нравится мне кофе или нет, хотя все равно допиваю до конца. Ланни пьет кофе только с молоком, а Хавьер и Кец вообще предпочитают черный.
– Почему вы не кладете ничего в кофе? – спрашиваю я их, просто чтобы поговорить о чем-нибудь.
Хавьер смеется и переглядывается с Кецией.
– Наверное, по одной и той же причине, – отвечает он. – Когда я служил в морпехах, мы считали удачей заполучить кофе вообще. И к нему почти никогда ничего не было. В рюкзаке не так много места, а когда ты несешь всё, что тебе нужно, на собственной спине… приходится отказаться от излишеств.
– Я привыкла к черному кофе в участке, – Кеция кивает. – Чаще всего пьешь его буквально на ходу. А сливок в автомате, как правило, нет, да и сахара тоже. Со временем просто привыкаешь к этому вкусу.
Это звучит по-взрослому. Может быть, когда-нибудь я тоже буду пить черный кофе.
Доев вафли, мы моем посуду, а потом я иду в ванную. Когда выхожу, Хавьера уже нет – он ушел на дневное дежурство в тир. Кеция остается с нами. Полагаю, хорошо, что в округе Нортона низкая преступность. В следующий час она получает два звонка, но ни один из них не важен настолько, чтобы она поменяла свои планы.
Ланни занята тем, что плетет из ниток какую-то фенечку. Она весь день старалась притворяться, что всё в порядке, что все круто, но раньше сестра ничем таким не занималась. Она даже не поднимает взгляд от своего плетения.
– Перестань на меня глазеть.
– Я не глазею.
– Нет, глазеешь. Тебе что, делать больше нечего?
– Мне надоело все время сидеть здесь.
– Просто будь терпеливым.
Я смеюсь, хотя и не очень весело.
– Правда? Когда это ты стала Святой Терпеливостью? Для тебя выждать полминуты, пока еда греется в микроволновке, – уже национальный кризис.
– Примерно тогда же, когда ты стал таким занудой, – отвечает Ланни.
– Для кого этот браслет?
Она пропускает одну прядку, шипит себе под нос и распускает узел.
– Для меня.
Наверняка это вранье. Ланни никогда в жизни не носила нитяных фенечек. Особенно черно-розовых. Черные – может быть. Но не розовые.
– Нет, не для тебя.
Несколько секунд она молчит, потом признаётся:
– Для подруги.
Я расспрашиваю ее только потому, что ей от этого не по себе. Она ерзает и бросает на меня горящие взгляды, словно говоря «прекрати это».