винить тебя в этом. – На секунду он умолкает, потом его голос меняется. Становится тише и немного мрачнее. – Но, Брэйди… если ты скажешь своей матери, или другим взрослым, или даже Ланни, ты подвергнешь меня серьезной опасности. Я же говорил тебе, что копы застрелят меня, как только увидят. Я доверяю тебе свою жизнь. Власть надо мной в твоих руках, сын.
Мне кажется, что я тону. Я хочу поступить правильно, но уже не знаю, как будет правильно. Он – мой отец. Он не просил ни о чем. Это я просил его. Он готов подвергнуться опасности ради меня.
И он любит меня. Я слышал это по тому, что он сказал и как он это сказал.
– Хорошо, – говорю я, и голос мой все еще звучит неуверенно, поэтому я повторяю, уже громче: – Хорошо. Встретимся там.
– Я люблю тебя, Брэйди, – говорит папа.
Я проглатываю очередную волну тревоги и отвечаю:
– Я тоже тебя люблю.
Завершаю звонок и убираю телефон. Бут подползает ко мне, все еще терзая теннисный мячик, и когда я опускаюсь на землю, он прижимается к моим ногам всем своим теплым телом. Я обнимаю его, Бут поворачивается и смотрит на меня большими карими глазами, продолжая жевать мячик, потом роняет его и слизывает слезы с моего лица.
– Я дурак, Бут? – спрашиваю я его. Он лишь продолжает лизать. – Я не должен туда ходить. Я должен кому-нибудь сказать.
Если я собираюсь это сделать, то должен действовать по-умному. Поэтому я возвращаюсь в дом и говорю Кеции, что у меня разболелся живот и я хочу лечь поспать. Она спрашивает меня, не дать ли мне какие-нибудь таблетки от боли в животе, но я отказываюсь так вежливо, как могу, и иду в свою комнату. Разбираю свою постель и кладу на нее одежду, чтобы это выглядело так, как будто я лежу и сплю. Потом пишу записку: «Извините, но я собираюсь встретиться с папой возле нашего прежнего дома. Пожалуйста, не сердитесь. Я разговаривал с ним и подумал, что мне нужно увидеть его. Я буду осторожен. Я возьму Бута».
Кладу записку поверх одежды. Так ее обязательно кто-нибудь найдет, если что-нибудь случится и я не вернусь. Внизу страницы приписываю номер того телефона, который дал мне папа. Так, на всякий случай. Потом запираю дверь, включаю телевизор, открываю окно и вылезаю наружу. Окно за собой я прикрываю. Свистом подзываю Бута к боковой стороне дома и застегиваю на его шее один из ошейников с поводком, которые Хавьер надевает на него, когда берет на прогулки за пределами двора. Бут, похоже, в восторге, однако упирается, когда я веду его к воротам и открываю их.
– Идем, мальчик, – шепчу я. – Идем же!
Мы не можем оставаться здесь. Если Ланни или Кеция выглянут в окно…
Тут Бут решает, что всё в порядке, и проскакивает в ворота, как будто думая, что нас ждет веселое приключение. Я закрываю ворота, и мы вбегаем в лес.
Дорога до Стиллхауз-Лейк длинная.
Наш дом разгромлен. Наверное, Ланни говорила об этом, но я не особо слушал. Я не взял с собой ключи, поэтому не могу попасть внутрь. Прячусь в тени сбоку от дома, пытаясь выглядеть как какой-нибудь местный мальчишка, который просто вышел прогуляться со своей собакой. Никого вокруг не видно. Холод и ощущение того, что вот-вот может пойти снег, отбивают у людей желание гулять у озера.
Я скучал по нему и теперь некоторое время сижу у стены дома и смотрю на воду. Над ней медленно плывет туманная дымка, сама вода выглядит густой и полупрозрачной. В ней уже плавает ледяная каша, а ночью она покроется сверху корочкой льда, но глубоко не промерзнет. Здесь красиво и совсем тихо, если не считать птичьего свиста и далекого жужжания бензопилы – видимо, кто-то заготавливает дрова на случай снежной бури.
Я верчу в пальцах телефон Брэйди и подумываю о том, чтобы позвонить папе и сказать: «Не приходи». Эта затея казалась мне нормальной раньше, когда я был сердит, напуган и расстроен. Теперь она кажется мне странной. Я не знаю, как правильно, но сейчас у меня такое ощущение, будто я совершаю ошибку.
Я уже собираюсь позвонить ему, но телефон Брэйди звонит сам. Я установил на него такой странный звонок, что пару секунд не могу понять, что это за звук. Мне кажется, будто это какая-то птица, но потом он снова свистит, и я быстро достаю его из кармана куртки и смотрю на номер.
«О черт!» Всерьез думаю о том, чтобы не отвечать, но потом нажимаю кнопку и подношу телефон к уху. Не успеваю я сказать «алло», как Ланни уже кричит:
– Ты вообще думаешь, что творишь, болван?! Где ты?
– Ланни…
– Я нашла твою дурацкую записку. Я пришла будить тебя к ужину и… о боже, Коннор, ты где? Где ты сейчас? – Моя сестра по-прежнему кричит, но я понимаю, что она испугана. По-настоящему испугана.
«Брэйди, – думаю я. – Меня зовут Брэйди». Но вслух этого не говорю.
– Со мной всё в порядке, – говорю я ей. – Просто хочу увидеть его. Он будет здесь через несколько минут. Я просто хочу поговорить с ним, а потом вернусь. И кроме того, со мной Бут. Всё в порядке.
– Папа – убийца, и ты не знаешь его! Ты его едва помнишь! Коннор, пообещай мне, что ты вернешься прямо сейчас и…
Ланни умолкает. То есть она продолжает говорить, но в трубке трещат помехи, и ее голос отдаляется. Я понимаю, что кто-то забрал его у нее. Смутно слышу отдаленные голоса: Ланни и Кеция. «Что происходит? Где он?»
Ланни ничего не сказала Кеции, прежде чем позвонить мне.
Еще несколько секунд тишины – наверное, Кеция читает записку. Потом она говорит в трубку спокойным голосом:
– Коннор, ты сейчас возле вашего прежнего дома?
– Да, – отвечаю я.
– Твой отец уже там?
– Нет.
– Хорошо. Вот что я прошу тебя сейчас сделать. Я хочу, чтобы ты подошел к ближайшему дому по соседству и постучался. Попроси впустить тебя в дом. Я вышлю патрульную машину и сама приеду так быстро, как только смогу.
Она говорит это таким тоном… это не просто приказ, это констатация факта. Я собираюсь подчиниться ее приказу. Она кажется спокойной, уверенной, держащей все под контролем, и это напоминает мне о том, как иногда разговаривает моя мама.
– Но я хочу поговорить с ним, – говорю я ей. – Вот и всё. Пожалуйста, не вызывай полицию. – Я знаю, что она должна это сделать, она полицейский детектив, и я всё испортил, оставив эту дурацкую записку, потому что Кеции придется сообщить об этом. Я подверг своего папу опасности. – Пожалуйста, не надо в него стрелять!
– Коннор, никто не собирается причинять ему вред, – говорит она мне, и это ложь. Кеция не стои́т на месте: я слышу, как хлопает дверь, дыхание Кеции становится чаще, но голос ее остается ровным. – Твой отец был обвинен в очень серьезных преступлениях, он опасный человек. И должен находиться в тюрьме, чтобы он не мог никому сделать плохо. Ты идешь к соседям? Я не слышу, чтобы ты куда-нибудь шел. Тебе нужно немедленно добраться до ближайшего жилого дома.
Я делаю три или четыре шага прочь от нашего дома. Ближайшие соседи живут за холмом, поблизости от развилки дороги. Я двигаюсь медленно.
– Я иду, – говорю Кеции.
Слышу, как там, у нее, заводится машина.
– Коннор, я буду оставаться с тобой на связи, – говорит она. – Послушай, ты что, шел пешком всю дорогу от хижины? Это долгий путь. Ты не устал?
Мне кажется, Кеция продолжает говорить, чтобы и я, и она оставались спокойными. Я делаю еще четыре или пять шагов, потом останавливаюсь, потому что слышу, как она шепотом обращается к моей сестре. Наверное, думает, что я ничего не разберу, но у меня очень острый слух. «Как у летучей мыши» – так говорит Ланни.
Кеция велит Ланни позвонить с ее телефона в полицейское управление Нортона.
До меня доходит, что я теперь приманка, что они собираются арестовать моего папу и всё это будет моя вина. Потому что я сделал всё это, и, когда он приедет и его схватят, он будет винить меня.
Я не иду к соседнему дому. Прерываю связь с Кецией. Несколько секунд стою перед нашим домом и размышляю. Кто-то разбил переднее окно, и жалюзи колышутся на холодном ветру с озера, шурша, как сухие листья. Я набираю номер папы. Он не отвечает. Снова включается автоответчик, и я говорю, чтобы папа не приходил, но написал мне, когда получит это сообщение.
Проходят минуты. Долгие минуты. Я постоянно проверяю, но от папы нет ни эсэмэсок, ни звонков.
Пятнадцать минут. Кеции не понадобится много времени, чтобы добраться сюда, даже если нортонская полиция задержится.
Снова звоню на номер папы. «Ну же, давай…»
Снова слышится безликий голос автоответчика, и я выпаливаю:
– Папа, пожалуйста, не приходи, прости, не делай этого, пожалуйста, не надо, полиция ищет тебя…
Телефон звонит, и всплывающее окно спрашивает меня, хочу ли я повесить трубку и принять новый звонок. Кеция. Я хватаю телефон и бегу вперед, к берегу ледяного озера. Снова пытаюсь позвонить на папин номер. Снова. И снова. Попав на автоответчик в последний раз, говорю:
– Я сейчас выброшу этот телефон, папа. Я не хочу, чтобы они нашли тебя по нему! Пожалуйста, не приезжай сюда!
Забрасываю телефон в озеро – так далеко, как только могу. Он падает, потом пробивает тонкую корочку льда на поверхности воды. И исчезает – без звука, без кругов на воде. Слишком холодно даже для мелкой ряби.
Я слышу шум мотора и думаю: «Полиция приехала» – и поворачиваюсь, чтобы принять свое наказание.
Бут стоит в напряженной позе, глядя на дорогу и растянув поводок на всю длину.
Это не полицейская машина. И даже не машина без опознавательных знаков, на какой ездит Кеция. Это белый фургон, высокий, длинный, с кузовом без окон. Он весь в грязных пятнах, как будто долго ехал по грунтовым дорогам.
За рулем сидит мужчина в черной куртке с наброшенным на голову капюшоном. Он паркуется на дороге и выходит. Я не вижу его лица, но знаю, кто это. Кто это должен быть.
Время замедляется. Я знаю, что на самом деле оно этого не делает, но сейчас мне так кажется. Я словно оказался в одном из фильмов, где все происходит в замедленной съемке и герой успевает убраться с пути летящей пули. Только тут нет пуль.