«Мама!» Я потратила столько сил на то, чтобы злиться на нее, но она первая, о ком я думаю сейчас. И единственная. И неожиданно я чувствую себя спокойнее, как будто она стоит здесь, рядом со мной. Слышу ее голос: «Ты должна бежать, дочка. Уходи с дороги. Уходи сейчас же».
Я втягиваю воздух и ступаю из холодной, ухабистой колеи в зимнюю траву. Бегу, спотыкаясь, когда узловатые мертвые стебли хватают меня за ноги. Слышу, как фургон едет обратно вниз по дороге, но не замедляю бег, просто не могу. Бегу так, словно от этого зависит моя жизнь, потому что она действительно от этого зависит, – и неожиданно оказываюсь в холодной, густой тени леса.
Я захожу достаточно далеко, чтобы меня не было видно с дороги, потом пригибаюсь к земле. Меня по-прежнему бьет дрожь, и я не уверена, что смогу быстро бежать по этому лесу: сквозь густые кроны деревьев проникает не так уж много света. Я не могу позволить себе упасть, разбить голову, сломать ногу. Я должна двигаться осторожно. Жаль, что у меня нет фонарика или хотя бы телефона, каким бы тусклым ни был свет его экрана; но у меня ничего нет. Мне становится страшно, дрожь усиливается, и я чувствую холод даже сквозь толстую куртку. Красную куртку. «Какого черта я надела эту дурацкую красную куртку?» Но я не могу снять и бросить ее. Я замерзну.
«Мама, помоги мне!»
На этот раз ее голос не приходит ко мне, зато приходит теплое чувство безопасности. Мама не паникует. Она строит планы. Она находит оружие и готовится, а когда приходит время сражаться – сражается. Сейчас я должна стать ею.
Продолжаю медленно идти, забираясь все глубже в лесную темноту. Нахожу отличную сломанную ветку, длиной и толщиной примерно с бейсбольную биту. И даже лучше, потому что у нее такой острый обломанный конец. Беру ее в руки и иду дальше. Я не могу разобрать, в каком направлении иду, – тучи слишком плотные. Начинаю высматривать мох – кажется, он растет с северной стороны стволов? – и когда нахожу его, то начинаю забирать в том направлении, где, по моим расчетам, должен находиться Нортон. Всё, что мне нужно, – это выйти на шоссе и тормознуть кого-нибудь.
Фургон тоже продолжает движение. Я слышу, как он едет вниз по дороге, гремя и скрипя, визжа тормозами на поворотах.
Я останавливаюсь, когда осознаю́, что делаю именно то, чего он от меня ожидает. Я направляюсь в Нортон, к безопасности. Вниз по холму.
Но судя по взгляду, брошенному мною на дорогу, за тем поворотом она пересекает тропу, по которой я иду. Он сможет найти меня. Деревья здесь растут густо, но я уже вижу, что к подножию холма они редеют. Моя красная куртка там будет светиться, как факел.
Мне нужно идти вверх. Он вез меня куда-то, верно? Может быть, даже туда, где живет. И если это хижина или что-то вроде того, там может оказаться телефон, компьютер, даже рация.
Я не хочу этого делать. Меня подташнивает от страха, когда я сворачиваю прочь от того, что выглядит безопасным направлением, и иду в холодную темную неизвестность. Но знаю: это именно то, чего он не ожидает.
Я стараюсь держаться в гуще леса, но продолжаю следить за дорогой. Фургон не возвращается. Может быть, он поджидает меня у подножия холма. Я начинаю чувствовать себя лучше; дрожь утихает, и хотя я по-прежнему испугана, у меня, по крайней мере, есть дубинка и меня больше не шатает.
Если что-нибудь случится, я побегу. Я быстрая. Я сумею удрать.
Замечаю что-то впереди. Это «что-то» металлическое, похожее на ограду. Сердце у меня ёкает, потом начинает биться быстрее, потому что если есть ограда, значит, за ней тоже что-то есть. На холме действительно что-то есть.
Снова окидываю взглядом дорогу. На изрядном расстоянии вижу отблеск – наверное, это фургон. Он очень далеко внизу. Я должна рискнуть. Если выйду на дорогу, то смогу двигаться быстрее.
Я выхожу из укрытия и бегу так быстро, что мне кажется, будто мои сухожилия вот-вот лопнут, но мое тело знает, как правильно бежать, оно натренировано для этого и само переходит на легкие, экономные движения для дальнего забега. Склон довольно круто поднимается вверх, и уже на половине пути мои легкие начинают гореть, но я огибаю широкий поворот и вижу, что дорога здесь делает круговую петлю.
Конец пути.
Передо мной забор из сваренных вместе кусков металла, местами проржавевших почти до толщины бумаги. На нем висят древние знаки «НЕ ВХОДИТЬ!» и «ПРОХОД ЗАПРЕЩЕН!»; один из них держится на ржавом хрупком болте, который выглядит так, словно вот-вот сломается. Но я не вижу, что творится по другую сторону забора. Перелезаю через него и прислушиваюсь – не раздастся ли собачий лай. Собаки могут выдать мое присутствие, к тому же я не уверена, что смогу убежать от них. Пригибаюсь, держась в тени деревьев, которые за забором растут все так же густо, и бегу параллельно едва видимой ухабистой дороге, которая ведет прямиком к шлагбауму. Я не уверена, что должна идти туда, но твердо знаю одно: если заблужусь в лесу, в темноте, по такой погоде, то умру. Когда пойдет снег, я замерзну насмерть, это можно сказать точно.
Я замечаю хижину лишь благодаря блеску разбитого стекла вдали. Это просевшее, полуразрушенное строение с выбитыми окнами и распахнутой настежь дверью. Здесь никто не живет. Не живет уже много лет. Я замедляю шаг и внимательно смотрю на хижину, потому что абсолютно уверена: если где-то и могут водиться привидения, то именно в таком месте. От здания исходит жуткое ощущение, своего рода ужасное притяжение. «Здесь умирали люди. Ты можешь услышать их крики».
«Вперед, – говорю я себе. – Даже если здесь нет телефона, ты все еще можешь спуститься с горы. Но сначала проверь».
Я пересекаю заросшую сорняками площадку, бывшую когда-то двором. Среди стеблей виднеется круглая крышка – наверное, здесь прежде был колодец для воды или канализационная скважина. С боковой стороны дома разросся шиповник, из переплетения веток торчат шипы размером с коготь дикой кошки. Сейчас кустарник, конечно же, не цветет.
Дверь открыта, и я захожу в дом. Сердце мое колотится, и я уверена, что кто-то сидит внутри и ждет. Мне ужасно хочется бежать прочь, так что даже ноги трясутся. Но я ступаю во тьму – и едва не кричу, когда замечаю в углу блеск чего-то похожего на глаз.
Это не глаз, это видеокамера. Техническая новинка, а не изделие семидесятых годов, какое можно было бы ожидать найти в этой хижине. И еще я вижу осветительные приборы, подключенные к маленькому дизельному генератору. «Что это за чертовщина?» Ощущение ужаса настолько сильно, что я физически чувствую его вкус, и всё, всё вокруг говорит мне, что надо бежать, выбираться отсюда и не возвращаться никогда.
Я замираю, когда вижу у противоположной стены комнаты кровать под нежно-розовым балдахином. Она новая, совсем-совсем новая, аккуратно собранная, застеленная розовым покрывалом с оборочками, поверх которого лежат пухлые белые подушки. Это неправильно, тошнотворно и невероятно жутко, и я не могу подойти к ней ближе. Не смогла бы, даже если б попыталась. Отступаю обратно, к камере и прожекторам, и нахожу закрытый ноутбук, стоящий на покоробленном ящике из-под яблок. Открываю его, и он загружается, не требуя пароля. Комп подсоединен к Интернету при помощи сотового USB-устройства. Я вызываю программу для отправки сообщений и про себя благодарю маму за то, что она приучила меня запоминать номера телефонов наизусть. Быстро пишу Кеции, Хавьеру, Коннору, всем, чьи номера могу вспомнить, и говорю им отследить сотовый адрес этого соединения. Я не могу сказать им, где нахожусь, потому что не знаю этого, но если компьютер отправляет сигнал, это должно сработать. IP-адрес можно подделать. Сотовые сигналы же передаются через вышки; их сфальсифицировать сложнее.
Я проверяю остальные программы и нахожу «ФейсТайм»[18]. Быстро загружаю его и звоню на номер Кеции. Она снимает трубку через несколько секунд, и на экране из движущихся пикселей складывается ее лицо.
– Ланни? Господи, где ты?
Неожиданно я ударяюсь в слезы. Увидев ее, осознаю́, что все случившееся реально, и больше не могу сдерживаться. Я хочу, чтобы кто-нибудь пришел и забрал меня отсюда. Немедленно. Пытаюсь заговорить, но несколько секунд не могу выдавить ни слова. Наконец ухитряюсь произнести:
– Я в порядке, но приезжайте за мной! Пожалуйста!
– Я приеду, обещаю. Можешь сказать мне, где ты?
– Довольно высоко на холме, – отвечаю я, вытирая слезы, которые все еще текут по моим щекам горячими струйками. Голос мой прерывается, и я сама различаю в нем ужас. – Я не видела, по какой дороге меня везли. Но это какая-то старая хижина. Я не знаю, для чего они ее используют, но… – Поднимаю ноутбук и поворачиваю его, чтобы показать ей комнату, прожекторы, камеру, кровать.
Когда я снова разворачиваю экран к себе, вид у Кеции потрясенный. Наверное, в первый раз с момента нашего знакомства я вижу на ее лице настоящий страх. Она пытается заговорить и не может. Потом сглатывает и пробует снова.
– Ладно. Ладно, вот что я прошу тебя сделать. Продолжай держать связь с этого устройства. Мы отследим твой сигнал.
– Это сотовый сигнал, – говорю я ей. – Кажется, здесь всего одна дорога наверх. Это где-то к западу от Нортона. Дорога идет вверх и делает два поворота вроде большой буквы S.
– Хорошо, – говорит Кеция и пытается улыбнуться. – Это хорошо. Мы тебя найдем. Ты можешь как-нибудь запереться в этом доме?
С трудом сглатываю. Из носа у меня течет, и я вытираю его воротником рубашки. Глаза у меня распухли, их саднит. Я хочу лечь в уголке и свернуться клубочком – но встаю и несу ноутбук к двери.
– Здесь нет замка.
– Ты можешь подпереть ее чем-нибудь?
Ставлю ноутбук на пол и озираюсь по сторонам. Пробую придвинуть к двери кровать, но она слишком большая и тяжелая, и мне удается сдвинуть ее всего на несколько дюймов. Возвращаюсь и вижу, что Кеция на экране разговаривает с детективом Престером. И с кем-то еще.
С Коннором.
У моего брата перевязана голова, я вижу на его подбородке засохшую кровь. Но первое, о чем он спрашивает, когда я появляюсь в поле зрения: