– Как ты умудрилась так похудеть? – выкрикнула я, распахнув дверь.
– Это все от антидепрессантов, – отозвалась она из кухни. – Кстати, ты не видела мои таблетки?
– Это я и хотела обсудить.
– Только не говори, что ты их выкинула!
Лилька стояла посреди кухни, уперев руки в бока. На каблуках, в несвойственной ей позе, с блестящими от алкоголя, или чего позабористее, глазами, подруга выглядела другой девушкой, гораздо более раскрепощенной и уверенной в себе.
– Слила в унитаз, упаковки в мусорном ведре, – кивнула я.
– Какое ты имеешь право трогать мои вещи?!
– Такое же, как и ты мои.
Я шагнула ей навстречу и протянула руку к топику. Лилька отшатнулась.
– Не подходи! Я тебя убью!
Услышав это, я застыла на месте. Лилька же повела плечами и вернулась на прежнее место.
– Чему ты удивляешься? – тряхнула она головой, от чего длинные серьги закачались в ушах. – Думаешь, я не способна на убийство? Смогла ты – получится и у меня. Я не хуже тебя!
– Ты лучше.
– Уже нет. Мне вот где сидит быть хорошей девочкой, – провела большим пальцем по шее она, – теперь я такая же, как ты. Только тронь, увидишь, какая я хорошая!
– Я не собираюсь тебя трогать.
– Так же, как не собиралась спать с парнями из парка?
– С какими парнями? – я не сразу поняла, о чем речь.
– С Лешей и вторым, как его там? Наверно, ты уже сама забыла, как их звали?
– Я помню, только с Лешиным другом у меня ничего не было.
– Передо мной можешь не оправдываться. Сегодня ночью я тоже переспала с двумя. И знаешь, что?
– Даже не представляю.
– Мне понравилось! Оказывается, у тебя вообще классная жизнь: тусовки, парни, – принялась загибать пальцы она, – секс, выпивка, дурь…
– Я никогда не принимала наркотики!
– Конечно, а еще не трахалась со всеми подряд. Наверняка ты до сих пор девственница. Сними трусы и докажи!
– Зачем мне что-то тебе доказывать? Мы живем в одной комнате. Разве ты сама не видишь, чем я занимаюсь?
– Представь себе, не вижу. Зато мне рассказывали.
– Кто же?
– Твой однокурсник Дима, с которым я в клубе познакомилась, и дядя Валера.
– Так разуй глаза! Кому ты веришь: малознакомому парню, Зуйкову или себе?
– Точно не тебе.
– Мне верить необязательно, у тебя своя голова на плечах. Включи мозги и хорошенько все обдумай. Не позволяй другим внушать тебе то, что им выгодно. Дима мстит за отставку, а Зуйкову нужны твои показания. Он врет, чтобы настроить тебя против меня.
– А ты врешь, чтобы я молчала? Или у тебя есть другие идеи, как закрыть мне рот?
– Лиль, хватит нести чушь. Я сварю кофе, тебе надо протрезветь.
– Нет уж, лучше я сама! Ты уже приготовила папе ужин.
– Как хочешь, – я опустилась на стул.
– Только не говори, что обиделась, – сказала она, засыпая зерна в кофемашину. – Правда – это не повод для обид.
– То, что ты, самый близкий мне человек, такое говоришь – тоже не повод?
– Слова, слова… – закатила глаза Лилька. – У тебя один близкий человек – ты сама.
– Хочешь сказать, я о тебе не забочусь?
– Заботишься, пока это тебе выгодно. Молока осталось на одну кружку, – она покачала в руке картонную пачку.
– Даже интересно, в чем моя выгода?
– Тебе надо, чтобы я, как шавка, бегала за тобой по пятам. Ты же королева, тебе нужны пешки, пушечное мясо… – Лилька продолжала разглагольствовать, но шипение капучинатора приглушило ее голос.
– Я тебя не слышу, – попыталась докричаться я, но поняла, что для нее это не имеет значения.
– Но знаешь что? – спросила Лилька, когда капучинатор издал последний пшик. Она поставила на стол две чашки: полупустую, с коричневой жижей на дне, и полную, с выступающей через край молочной пенкой.
– Что?
– При хитроумной игре пешка постепенно может превратиться в королеву.
– Вот в этом ты права, – усмехнулась я, глядя на самодовольное выражение лица подруги, и осторожно, чтобы не выплеснуть пену, пододвинула к себе чашку с капучино.
Именно при хитроумной, мысленно добавила я. Может, подруга и не понимает, насколько мне дорога, но если бы она была сообразительнее, догадалась бы, на кого повесят преступление в случае ее смерти.
– Ну конечно! – вскинула руки Лилька. – Ты даже не подумала предложить выбрать мне!
– Подумала, но решила, что ты обязательно ошибешься.
Лилька подняла глаза к потолку, а я залпом выпила половину кофе. Интересно, сколько крошечных таблеток в ней растворилось? Думаю, не меньше пяти. Это количество способно вызвать тяжелое отравление, а если допью до дна, и мне не окажут помощь вовремя, все может закончиться куда печальнее. Морщась от горького привкуса, я посмотрела на часы за Лилькиной спиной. Восемь двадцать.
– Если кислит, лучше не допевай, – заметила выражение моего лица она, – вдруг молоко испортилось.
– Все нормально, просто горячо.
Покачав в руке чашку, я взвесила остатки кофе. Выпитого может оказаться мало, надо действовать наверняка. Не успела я поднести чашку к губам, как в дверь позвонили. Звонка в домофон не было, для соседей слишком рано. Наверняка полицейские. Пока Лилька открывала дверь, я залпом допила отраву. Первым порог переступил незнакомый лысый мужчина с черепом, по форме напоминающим орех. За ним вошел участковый. Вместо того, чтобы покраснеть и отвести взгляд, в это утро неестественно бледный Клинченко смотрел поверх моей головы. Когда дверь закрылась, я поняла, что Зуйкова с ними нет. Неужели испугался шантажа? Надеюсь, я не переусердствовала.
– Гражданка Малыш Алиса Геннадьевна, – заговорил лысый монотонно, – вы подозреваетесь в совершении особо тяжкого преступления – убийства Малыша Геннадия Степановича. Сейчас производится ваше задержание. Проследуйте с нами. Вам все понятно.
Последняя фраза прозвучала скорее как утверждение, чем как вопрос.
– Яснее не бывает, – улыбнулась я Клинченко, стоявшему у лысого за плечом. Участковый резко отвернулся, как будто уклоняясь от пощечины.
Лысый не стал надевать на меня наручники, а вместо этого взял под локоть и повел к выходу. Лилька застыла возле двери, прикрыв лицо ладонями и наблюдая за происходящим сквозь пальцы. Краем глаза я заметила, как она провожает меня взглядом, но не обернулась. Ей сейчас нелегко, но мне гораздо тяжелее, по ее вине. Несмотря на это, я по-прежнему скорее убью себя, чем подвергну риску ее жизнь.
Клинченко вышел из квартиры первым. Лысый подтолкнул меня под локоть и пошел сзади. В лифте я представила, как обрадуются натравленные Зуйковым бабки. К счастью, на лавочке никого не оказалось. Пока меня усаживали в полицейский Форд, мимо прошел, даже не оглянувшись, незнакомый мужчина с ротвейлером. Вот они, привилегии жизни в большом городе: никому нет до меня дела. Интересно, если бы мне удалось пробиться на телевидение, если бы я стала мировой знаменитостью, а на работу меня забирал служебный вертолет, кто-нибудь в доме это бы замечал? Или люди так же проходили бы мимо, поправляя растрепавшиеся волосы и ругая ветер, который поднимают вертолетные лопасти? К сожалению, теперь я вряд ли узнаю ответ.
Зуйков ждал меня, расхаживая по кабинету следователя. Я ошиблась, он не поддался на шантаж и не уехал домой. Судя по раздувавшимся ноздрям и сжатым кулакам, Клинченко специально не взял его на задержание, чтобы довезти меня живой. Несмотря на это, я впервые обрадовалась встрече с Зуйковым. Теперь он на моей стороне, хоть пока об этом и не догадывается. Допрос еще не начался, а у меня затряслись колени и вспотели ладони. Вряд ли это страх, скорее начинают действовать Лилькины антидепрессанты. Голова потяжелела, как при высокой температуре. Участковый вышел, а на пороге появился Шумятин. Он что-то прошептал лысому и кивнул на дверь. Только не оставляйте меня в камере одну, чтобы заставить понервничать, иначе, когда вы вернетесь, допрашивать будет уже некого.
Вместо того чтобы уйти, Шумятин и Зуйков уселись в кресла, стоящие возле стены. Лысый указал мне на стул у окна, а сам занял место за столом. Достав из ящика крошечный пульт, полностью скрывшийся в массивной ладони, лысый направил его в дальний угол кабинета. Только сейчас я заметила камеру, висящую над картой России и нацеленную так, чтобы кресла не попадали в кадр. Над объективом зажглась красная лампочка, а лысый без выражения заговорил:
– Москва, девятое апреля две тысячи пятнадцатого года. Я, следователь по особо важным делам следственного управления следственного Российской Федерации, старший советник юстиции Федураев Егор Александрович, произвожу допрос подозреваемой по уголовному делу сто семьдесят три двести шестьдесят пять. В качестве подозреваемого допрашивается: представьтесь, пожалуйста.
Последние слова прозвучали так же монотонно, как и вся остальная речь следователя, поэтому я сообразила, что они обращены ко мне, только когда следователь махнул в мою сторону рукой.
– Ма́лыш Алиса Геннадьевна.
– Малы́ш! – не то прорычал, не то кашлянул Зуйков.
Следователь проигнорировал это замечание и продолжил:
– Ваша дата рождения.
– Одиннадцатое июня тысяча девятьсот девяносто шестого года.
– Хоть раз сказала правду, – снова подал голос Зуйков, – в первый и последний.
– Валера, – одернул его Шумятин, – запись.
– Вырежем, – пообещал следователь. – Гражданство.
– Российской Федерации, – на этот раз моментально отреагировала я.
– Проживаете.
Я продиктовала адрес временной регистрации – квартиры Александров, в которой прожила последний год. Мать выписала меня из дома еще прошлым летом, чтобы я не надумала вернуться, если провалюсь на экзаменах в МГУ.
– Москвичка хренова, – хмыкнул Зуйков.
– Откуда родом, – отреагировал на замечание следователь.
Я назвала город.
– Образование.
– Неоконченное высшее.
– Назовите законченное.
– Средняя школа, одиннадцать классов.
– Среднее (полное) общее образование, – сам себе продиктовал следователь. – Семейное положение.