Дед вздыхал и горестно так глядел на внучку. Долго молчал, погрузившись в свои странные старческие думки, а потом заговаривал о городе Вечности и полях Заката. А однажды твердо так, с прозрачной, как родниковая вода, ясностью в глазах заявил, что последнее лето он пребывает в этом мире и готовится ему уже новое жилище там, в его городе.
Вот и сбылось. Чувствовала она, что настал тот час, а ее — любимую внучку — не пускают. Дом прогрелся. Крымское лето в самом соку, раскаленный воздух заполнил деревянное жилище. Все родственники ютились в комнатке, ловили платками непослушные струйки пота и как завороженные смотрели на белую дощатую дверь. А за стенами стройно возвышались кипарисы, шумело море, и мятущийся ветер широкой рукой трепал против шерсти вздыбленные, словно кошачьи хребты, горы.
Через некоторое время томительного ожидания белая дверь приоткрылась. Молодой широкоплечий мужчина вышел, понурив голову. Его голубые глаза переливались перламутровым блеском, но сквозь веющий от них холод пробивались еле сдерживаемые слезы утраты.
Она осмотрела его с ног до головы, презрительно скривила детские розовые губки и хотела уже было демонстративно отвернуться, но тут заметила, что он нарочно прячет правую руку в кармане — так и прошел от одной двери до другой, не вынимая. А на пороге вдруг обернулся и посмотрел на нее. Левой рукой потрепал за волосы на макушке и растерянно произнес:
— Эх, малявка, вот и все… Жаль, брата так и не нашли.
Дед лежал на спине, спокойно сложив на груди старческие, с узловатыми пальцами, руки. Она тихонько подошла и внимательно рассматривала его умиротворенную, уже опустелую оболочку — каждую складочку, заострившийся нос, провалившиеся глазницы. На груди у него покоилась плоская глиняная фигурка навозного жука, слегка прижатая остывшей ладонью. Она вытащила ее и стала крутить в руках. На оборотной стороне амулета, прямо на животе жука, была выцарапана какая-то надпись на непонятном языке. Она хмыкнула и вернула фигурку на место.
Если бы в этот момент дед очнулся, то непременно бы пояснил, как он обычно делал это, разглядывая вместе с ней в толстых книгах причудливые картинки с загадочными символами. Он бы посмотрел на нее теплым взглядом с капелькой надежды и поучительным тоном проговорил бы обескровленными губами:
— Да не прервется твое имя, да будут у тебя дети!
А она бы фыркнула в ответ, сморщив нос, и перелистнула страницу.
13 главаКрасноярск. Наше времяПлыви по течению
Порою нас захватывает водоворот событий, накрывает волной с головой так, что совсем нет сил вынырнуть, оглядеться, хватить ртом новую порцию воздуха. А нас несет и несет куда-то в непроглядную синюю даль, холодную и пугающую. Эта даль — неизвестность. И как бы мы ни барахтались в пучине обстоятельств, неизвестность настигает нас вновь и вновь. Она всегда маячит впереди, куда бы ни свернули мы в попытках убежать. И частенько бывает, что ко дну идут как раз те, кто истово борется с неизбежным. Камнем избитые, вымотанные и истощенные идут ко дну. А вот если бы расслабились они, поддались волне и поплыли по течению навстречу той самой неизвестности…
Герман, впрочем, никогда с судьбой не боролся. Плыл по течению, и это течение вполне устраивало его. И темпом, и гладкими поворотами — все шло по ровному руслу устаканенной, лишенной волнений и штормов реке жизни. Но теперь… Он словно попал в устье, где его мелководная и спокойная речка впадает в бурный горный поток. И вот уже не видно берегов, привычные пейзажи остались позади, а ко дну идти не хочется.
…Герман крутил в руках визитную карточку. На гладкой мелованной бумаге пестрел разноцветный геометрический рисунок. Квадраты, ромбы перетекали один в другой, отчего в глазах рябило, и картинка оживала — в карнавальном буйстве выплясывали разноцветные узоры зажигательную румбу. А в самой сердцевине, словно в кружке хоровода, на белом фоне золочеными буквами красовалось: «Светлана Иоанниди». Ниже в столбик шел перечень всевозможных телефонов и факсов. Ни должности, ни названия фирмы — ничего.
Всем своим креативным дизайном карточка кричала не о деловом подходе и трудовых буднях, не о каких-то продажах, а рекламировала человека. Когда у тебя в руках такая бумажка, то хочется позвонить и услышать именно ту самую Светлану. Может, это и правильно. Любой бизнес толкают люди. Только вот Герман ничего в этом не понимал, хоть и занимался экономикой всю сознательную жизнь. Но, как он сам порою говорил своим студентам, экономистов учат считать чужие деньги, а не делать свои. А вот где учат успешных предпринимателей, он не знал. Нет, безусловно, он видел зазывающую рекламу самых различных тренингов по достижению успеха. «Прокачай себя», «Десять мантр на успех в бизнесе» и прочая чепуха сыпалась в ящик электронной почты каждый день. Но выдающихся бизнесменов больше не становилось. Повального обогащения народных масс тоже не наблюдалось. Герман всегда полагал, что эта предпринимательская жилка подобна дару, с которым нужно родиться. А уж если не дано, то не дано… Художниками тоже не все могут стать. А из тех, кто стал, не все Малевичи и Рембрандты. И ничего с этим не поделать, как ни крути. И никакие тренинги тут не помогут.
«Иоанниди, — задумался Герман, — Иоанниди, гречанка, что ли? Может быть, может быть… Вполне похожа на гречанку». Ему сразу вспомнились тяжелые, иссиня-черные волосы новой знакомой. Он мысленно залюбовался их радужными переливами на весеннем солнце, отчего миниатюрная женская головка смотрелась глянцевой маслиной. Герману даже показалось, что он почувствовал запах горячего греческого лета, хотя никогда не бывал ни в Греции, ни где-то еще за пределами Сибири. Но Константин частенько привозил им с Мариной гостинцы: оливковое масло, мыло и прочие радости. Кстати… Константин ведь имел греческие корни. Насколько знал Герман, предки Константина были выходцами из Крыма. Что ж, наверное, со «своими» дела вести куда надежнее.
Немного поколебавшись, Герман набрал номер мобильного. В трубке раздался протяженный гудок. В груди отозвалось тягучим жужжанием. Второй гудок… В районе солнечного сплетения что-то сжалось в твердый комок, словно в предчувствии удара. Герман не выдержал, судорожно сбросил вызов. Ладошки в мгновение вспотели. Захотелось спрятаться, как в детстве, куда угодно — хоть в домик из одеяла. «И что я скажу? — успокаивал себя Герман. — С Константином почти не общался, так зачем мне вообще сдался его офис?» Но невесть откуда взявшаяся трусость, нервным мандражом пронесшаяся по телу, упрямо не принимала отговорок, как ни пытался Герман закамуфлировать ее логическими объяснениями. Он отложил телефон и старался не смотреть в его сторону. Прошелся на кухню, внимательно изучил содержимое холодильника, включил чайник, про который тут же забыл. Уставился в окно.
Звонкий щелчок вскипевшего чайника заставил вздрогнуть. И тут же заиграла мелодия вызова в сопровождении зычной вибрации. Телефон будто подтрунивал над хозяином, сам порывался прыгнуть в руки. Герман застыл над мигающим дисплеем — высвечивался недавно набранный номер. Что ж, деваться некуда, игры в прятки не получилось, и кончиком поледеневшего пальца с мутно-желтым ногтем Герман провел по не менее холодному сенсорному экрану.
— Алло! Алло! Ой, вы извините, — затараторил женский голосок в трубке, — у меня вызов непринятый с вашего номера.
— Да, Светлана, здравствуйте! — Герман пытался придать своему голосу твердость. Он даже вытянулся по стойке «смирно», а трубку поднес к уху так, словно отдавал честь высшему по званию. — Я вам звонил… Герман. Помните?
— А-а-а-а, конечно-конечно! Герман Петрович, — голос из трубки ласково протянул его имя, по-кошачьи, и замурлыкал: — Как здорово, что вы позвонили! Я ждала вашего звонка. Готова все вам рассказать и показать. В любое время. Когда вам будет удобно?
Герман не ожидал такого напора. Хотя заняться ему все равно пока нечем. Можно сидеть в четырех стенах до полного умопомрачения. А можно поймать волну, которую предлагает течение.
— Да… Светлана, я сейчас свободен, в отпуске… Если можно так выразиться. Так что тоже могу в любое время.
— Вот и замечательно! — воскликнула собеседница. — Тогда говорите адрес, я заеду.
— Что вы! Не надо! Я сам подъеду, куда скажете.
— Не-не-не. Никаких возражений. Мне так удобнее и гораздо быстрее. Я, знаете ли, совершенно не умею объяснять людям, как добраться. Мне проще привезти и показать.
Герман понял, что спорить бессмысленно — он уже заранее проиграл. Послушно продиктовал свой адрес и отложил телефон. В раздумьях подошел к дымящемуся чайнику и бесцельно налил в чашку кипяток — пить не хотелось, есть тоже. Но надо как-то скоротать час ожидания. Час… Это слишком много. Невыносимо. Из головы не выходили загадочные слова из письма Олега. Герман так и не нащупал ниточки, никаких идей, чтобы это значило. И эти смайлики, которые в воображении Германа уже приняли зловещий вид. И необходимость встречи, которой Олег так и не дождался… Ответ где-то совсем близко — в цифрах. Но они молчали.
Он отхлебнул кипяток, поморщился и отодвинул кружку. Совсем забыл про заварку… Все из рук валится, и себя он ощущал большой развалиной. Так незаметно подкрались и выпрыгнули из-за угла с диким криком: «Бу!» — прожитые годы. Только сейчас Герман ясно ощутил, что жизнь-то катится по наклонной, неумолимо приближается к своему завершению. Именно тогда, когда он остался один на один с собой, его «еще сорок» перевернулись в «уже сорок» и начали тянуть ко дну. И немудрено… В тридцать еще можно начать сначала и тешить себя мыслью, что все впереди. А когда ты вот-вот разменяешь пятый десяток, то невольно оборачиваешься назад. В этом возрасте багаж нажитого опыта, словно щит — тот тыл, которым ты можешь прикрываться от всех напастей, крепость за твоей спиной. Ты уже не перекати-поле, а древо с глубоко пущенными корнями. Но… Если вдруг от твоей крепости остались руины? А земля, в которой ты пустил корни, высохла и обеднела?