18 главаЗнаки судьбы
— Алло! Герман Петрович? — раздался знакомый звонкий голос.
— Здравствуйте, Светлана!
Герман плелся по центру — исторической части города. После допроса ему казалось, что мир перевернулся, где черное, а где белое — не разобрать. Вроде бы свидетель, а чувство такое, что собственноручно подписал чистосердечное признание. Умом-то Герман понимал, что никакого отношения к смерти бедного студента не имеет. Но странные вопросы следователя, скабрезные намеки завкафедрой, отстранение от работы — все это рисовало неприглядную картину. Да мало того! Герман и сам невольно ощущал прорезающееся глубоко в подсознании чувство вины. И звонок Светланы, перебивший мрачные мысли, даже обрадовал.
— Герман Петрович, представляете, сразу после вашего визита программиста нашего осенило! — затараторил голосок. — Он до чего-то додумался, но, говорит, не совсем смог поймать нужную мысль. Нам очень нужна ваша помощь. Я считаю — это знак!
— Подождите-подождите, Светлана! Я ничего не понял. Какой знак?
— Ну я же говорю, на программиста сошло озарение сразу после вашего визита. Это знак!
— Чего знак?
Сейчас Герману казалось, что мир не только перевернулся, но и пустился в пляс. Скажи ему раньше кто-нибудь, что надо верить в различные знаки судьбы и тому подобную ересь, как считал Герман, — посмеялся бы и забыл. А теперь слово «знак» и вправду звучит убедительно.
— Знак того, что вам просто сам бог велел с нами работать!
Голос у Светланы звучал торжественно. Будь она рядом, непременно водрузила бы на шею Герману какую-нибудь медаль по столь знаменательному поводу. Герман представил, как она в восхищении складывает ладошки, вздыхает полной грудью и тут же начинает рукоплескать. И все вокруг — кудрявая секретарша Настенька и озаренный программист Сергей — тоже подхватывают волну аплодисментов.
— Светлана, я еще пока ничего не надумал. Я рад за Сергея. Он, безусловно, молодец. Но чем я могу вам помочь?
— О! Да много чем! Этот проект нужно курировать. Давайте встретимся, и мы введем вас в курс дела. Понимаете, команде нужен грамотный специалист, который бы хорошо знал особенности экономики коммерческого предприятия. Не просто торговой организации, а именно предприятия. Да и вообще, много таких нюансов, которые программисты знать не могут. Для них нужно разрабатывать внятное техническое задание, переводить им все хотелки заказчика.
— Ой-ой, Светлана, ладно-ладно, — прервал Герман. Он понял, что новая знакомая часами может говорить о работе, — остановитесь. По телефону очень сложно вникнуть. Я вам позвоню, хорошо? Сейчас не совсем удобно обсуждать сложные вопросы.
— Конечно-конечно, Герман Петрович, звоните в любое время, хоть ночью!
— Ну ночью я сплю, — попробовал пошутить Герман.
— А вы на прощание придете? — спросил бодрый голосок.
Герман не сразу сообразил, повисла неловкая пауза, и, наконец, он с трудом выдохнул в трубку:
— Н-нет. Не могу.
— Что ж, — ответил голос, ничуть не смутившись, — тогда я жду вашего звонка.
Город бурлил в водовороте звуков и запахов. Все — от мелкой соринки до стрелки башенных часов — подчинялось своему ритму. Прохожие куда-то торопились, и лишь Герман случайно выпал из потока стремительного бега времени. Он ощущал себя на границе между жизнью прошлой и жизнью будущей. В прошлую уже не вернуться, как не догнать умчавшийся поезд. Будущая — пугает. Герман словно стоит на перроне, безбилетный; состав вот-вот тронется с места; чьи-то руки крепко хватают за шиворот и затаскивают внутрь. Но удастся ли скрыться от контроля, который идет по пятам?
А тем временем дыхание марта ощущалось все больше. Весна набирала сил, солнечный свет согревал, воробьи расчирикались, голуби выхаживали по тротуарной плитке с распушенными воротниками, исполняя любовный церемониал.
Так не хотелось садиться в автобус и уезжать в свою непроглядную зиму — пустой дом с остывшей постелью.
Укрывшись одеялом от холодного взгляда прошедшего дня, Герман провалился в сон. Он не понимал, сколько времени прошло и что это за место. Перед ним стояла стена, прозрачная стена из стекла. За ней была какая-то комната, но очертания письменного стола с выдвижными ящичками сбоку, простого деревянного стула со спинкой и полотна в рамке, висевшего на противоположной стороне, будто расплывались, не могли принять окончательную форму.
Герман прислонился лбом к холодной и гладкой поверхности. Ему почему-то очень захотелось попасть туда — в тот тихий уютный уголок. Где ничего лишнего — просто стол и стул, покой и тишина. Никто не потревожит, не достанет надоедливый сотовый, следователь с допросами, теща, никто-никто его там не найдет.
Он закрыл глаза, оцепенение мелкими иголочками побежало по телу. Холод пробирался, словно стекло расплавилось и заливалось внутрь, готовясь схватить и застолбить его в ледяном изваянии.
Неожиданный импульс, словно удары по стеклу прошли волной. Герман открыл глаза — перед ним парила в воздухе Марина. На ее бледном лице сиял отпечаток невыносимой скорби, губы, серо-голубые, совсем безжизненные, беззвучно шевелились. Герман остолбенел. Марина прильнула к стене, ладонями пыталась погладить щеку Германа, но упиралась в стекло. Волосы ее волнами расходились над головой. Через минуту Герман понял, что за прозрачной стеной комната наполнена водой — от пола до потолка. Белая сорочка Марины то обнимала ее хрупкую фигуру, то вспучивалась от движений девушки.
— Марина! Марина! — закричал Герман.
В исступлении он начал колотить по стеклу кулаками, больно ударяясь, расшибая в кровь суставы.
Девушка что-то говорила, прижималась к стене и протягивала к его лицу ладони.
— Марина, держись! Я тебя вытащу, слышишь, — голос уже хрипел, — вытащу!
Но он не слышал звуков, они растягивались и доходили до сознания густым смазанным эхом.
Марина замерла, ее тело повисло, руки отдались полностью во власть воде, лишь только глаза все еще смотрели на Германа. Не моргая, она качала головой, словно говоря: «Нет, не надо!»
Но что не надо? Почему не надо?
Герман пинал стену, бил кулаками, разбегался и таранил ее плечом, но стекло оставалось неприступным, ни единой трещинкой не подернулась эта холодная гладь.
Герман всматривался в пустые, ничего не выражающие и словно иссушенные до дна, глаза. Когда-то они казались ему бездонными озерами. А теперь… «Кто выпил тебя, кто вытянул из тебя душу?» — мысленно задавал он вопрос, глядя на Марину.
Девушка сидела не шевелясь. Волосы, переливавшиеся раньше на солнце, потускнели и спутались. Они паклей свисали на обтянутые белой, выстиранной и полинявшей больничной рубахой плечи.
По иронии судьбы один из филиалов краевого психологического диспансера располагался на улице Курчатова — того самого, отца советской атомной бомбы. Улица, названная именем выдающегося физика, великого ума бывшего Союза, приютила бедных, лишенных разума, людей.
— Марина, ты меня слышишь? — тихо спросил он.
Но она не пошевелилась, не моргнула. Словно он — невидимка, пустое место.
«Где же ты витаешь, — думал Герман, — и почему? Почему ты сделала это?»
Санитар, стоящий неподалеку, искоса наблюдал за парой. Германа немного напрягал его грозный вид, словно надзиратель стоит — не в больнице, а в лагере. Огромные жилистые руки крепко сложены в замок на груди, нахмуренные брови, густые, иссиня-черные и почти сросшиеся на переносице, — при взгляде на подобного истукана бросает в дрожь. И Марина — такая крошечная и беззащитная… В палате пахло лекарствами, хлоркой. Унылой масляной краской покрыты стены. Старые пружинные кровати, накрахмаленное и повидавшее виды белье. «Неужели в такой обстановке люди могут прийти в себя?» — думалось Герману.
— Зачем ты звонила мне в тот вечер? — без всякой надежды услышать ответ спросил он.
Марина сидела и смотрела сквозь него, в одну только ей видимую точку. До слуха доносился скрип дверей, женское монотонное пение. Старый пошарпанный паркет стонал под чьими-то тяжелыми ногами.
— Зачем ты вообще сделала это? Как могла, Марина? — Герман схватил ее за плечи.
Санитар сделал шаг вперед, приподнятой рукой дал понять, что этого делать не стоит.
Герман разжал пальцы, но Марина так и не очнулась.
— Зачем ты звонила, если уже была с ним? — промолвил Герман и встал.
У выхода он еще раз посмотрел на безжизненное тело Марины, попрощался с санитаром и вышел.
Он надеялся, что сумеет оставить в этой палате и свою любовь. Сумеет забыть.
Но все никак не шел из головы вчерашний сон. И это необъяснимое желание — вытащить ее, спасти. Неужели, неужели он все еще любит?
И что бы это могло значить? О чем ты не успела сказать мне тогда? Зачем звонила по телефону? И о чем молчишь сейчас? О чем пыталась предупредить во сне?
А впрочем, глупости это все — знаки судьбы…
19 главаАванс под новую жизнь
Светлана стояла на пороге и сияла ослепительной улыбкой во все тридцать два, надо сказать, удивительно белых зуба. Герман оторопел. Новая знакомая нагрянула безо всякого предупреждения, а он только встал и шатался по квартире, как сомнамбула.
— Доброе утро, Герман Петрович! — задорно выдала Светлана. — Можно войти?
Делая шаг назад, Герман сообразил, что предстал перед гостьей в мятой пижаме, не причесанный и даже не умытый.
— Вы извините, что я вот так, без предупреждения, — затараторила Светлана, — решила не дожидаться вашего звонка, а сделать сюрприз, — и ее губы снова расплылись в широкую улыбку, будто она позировала фотографу.
На гостье было синее платье, словно капсулой обтягивающее фигуру, в тон ему кожаная коротенькая курточка, с засученными до локтя рукавами, и яркий, сразу же бросающийся в глаза, красный клатч. Ногти, конечно же, тоже красного цвета. «Смело, — думал Герман, — очень смело. Марина так ни за что бы не оделась». Но, как это ни странно, Герману пришелся по вкусу стиль Светланы. Он отдавал должное ее изобретательности и умению сочетать такие, на первый взгляд, несочетаемые вещи. Светлана вошла внутрь, и Герман обратил внимание, что туфли у нее спокойного черного цвета. Ножки в них смотрелись элегантно и в то же время очень маняще, от высокой шпильки икра выглядела напряженной, как натянутая струна, рельефной, так и хотелось потрогать, сжать пальцами.