Герман смотрел на тещу и не мог понять, то ли ей тяжело сказать что-то важное, то ли она просто хочет оправдать свою дочь.
— Анна Борисовна, — Герман старался сдерживаться, — Марина врала мне. Я уличил ее во лжи, но… Вам это знать не обязательно. Факт остается фактом — она не всегда была со мной честна. Поэтому все может быть…
— Не знаю, о чем ты, но… Константин был для нее… отцом! — Женщина снова умолкла на секунду. — На самом деле он — настоящий отец Марины.
Герман смотрел на тещу в изумлении. На несколько секунд он потерял дар речи.
Анна Борисовна посмотрела ему в глаза и добавила:
— И Костя знал… Он знал, что Марина его… Теперь понимаешь, почему я считаю, что Вова не просто пропал?
— А… а… Марина? Она знала?
Анна Борисовна отрицательно мотнула головой.
— Об этом никто, кроме меня и Кости, не знал, — она отпила немного из чашки, — это вечное их соперничество…
— А вдруг она хотела отомстить за исчезновение отца? — Герман сам удивился появившейся только что мысли. Если сама мать все эти годы считала, что исчезновение мужа не случайно, то подобные мысли могли проникнуть и в Маринину головку.
— Что ты? — Теща вытаращила на него глаза. — Марина — и отомстить, да ты что?
Герман молчал. Он не мог прийти в себя от потрясения.
— А все остальное, ну ты понимаешь, просто исключено. Не было ничего такого… — добавила Анна Борисовна.
— Но она обманывала меня…
— Ты должен верить! Это же твоя жена. Ты знаешь ее как никто другой! Я точно могу тебе сказать. — Женщина пристально посмотрела Герману в глаза и добавила: — Марина ведь о многом со мной делилась. Если бы она разлюбила тебя, я бы знала.
— Не надо, Анна Борисовна!
— Нет, послушай! — настояла теща. — Я знаю, вы ссорились. Марина обижалась, что вы нигде не бываете. Знаешь, но ведь это не ее мысли. Подруга какая-то появилась у нее в последнее время. И она Маришке весь мозг выела, что та достойна большего, лучшего. Вот и загорелась дочка идеей, чтобы ты нашел хорошую работу, где бы тебя оценили. Но она и не думала от тебя уходить, совсем нет. А чтобы врать? Марина не такая.
«Что за подруга? — думал Герман. — Снова какая-то подруга на горизонте. Совпадение или…»
— Мы должны помочь ей вернуться, — чуть не плача продолжала Анна Борисовна. — Ведь кто, если не мы? Она придет в себя и все расскажет.
— Не знаю, не знаю, — Герман покачал головой, — я уже совсем ничего не понимаю…
— Вдруг она не вернется к нам? — Анна Борисовна уже не могла удерживать слезы, которые вмиг оросили ее круглые щеки.
Герман попытался успокоить тещу, неловко похлопал по плечу и пробормотал:
— Ничего, ничего, ее же лечат там…
Но сам слабо верил в свои слова, потому как видел, что нет Марины — одна оболочка, не способная чувствовать, слышать, лишь футляр от человека.
— Лечат, лечат — только калечат, — всхлипнула теща, — как там можно прийти в себя? Это же невозможно! Ты же был там. Жуткие, жуткие стены.
Анна Борисовна, утерев глаза, засобиралась.
Уже на пороге она посмотрела на Германа с отчаянной надеждой, словно он — единственная соломинка, способная вытащить ее дочь из омута.
Герман проводил гостью и поймал себя на мысли, что при взгляде на строгий и сдержанный наряд всегда с подчеркнутой талией он вспоминает жену. А от этого становилось больно, душа сжималась. Он поторопился закрыть дверь и подумал, что лучше бы не встречаться больше с тещей — слишком много в ней той, что он так старается забыть.
В голове Германа мысли крутились, одна вытесняла другую, но потом также растворялась в глубине сознания… Он не мог прийти в себя от услышанного. Хотя… какое отношение имеет он к тайнам чужой семьи? Но многое объясняется: это неуемное желание Константина участвовать в их семейной жизни, навязанная помощь, от которой невозможно отказаться. А работа… Да, понятно, что он хотел привлечь зятя, сделать бизнес семейным. Сколько тайн! Сколько!
А он-то думал, что все знает о семье своей жены — простой, в сущности, рядовой русской семье. Даже греческие корни не так удивляли. Их отголоски остались только в экзотической фамилии да разве что в тяге к солнцу, теплым краям. Как Марина просилась на море! Удивительно, что эти люди почти всю жизнь провели в сибирском городе с суровым климатом, вечно кутающиеся в теплые свитера и мечтающие о морском прибое и горячем песке. У Германа даже сердце сжалось от вдруг нахлынувшей жалости. Снова вспомнился тот солнечный зимний день, когда они ходили с Мариной на «Столбы». Трескучий мороз, и она — вся белая на белом, в ослепительном снежном пейзаже. И голубые глаза. Как они блестели тогда холодным прозрачным блеском, как льды Антарктиды, словно из этого льда и высеченные. Дитя снега и солнца… А если и правда ничего не было? Но тут же вспомнились слова лысоватого соседа, как вживую представились «ахи-вздохи характерные», и стало еще противнее.
«Если он — отец, то все это просто омерзительно…»
И как такое могло случиться у него — Германа! — под боком?
«Разве такое можно пережить? Разве можно такое понять? И зачем она мне рассказала? Зачем мне все это? Не хочу знать, не желаю. И это исчезновение отца, вернее, того, кого жена считала своим отцом, эти намеки на неслучайность. Почему я должен что-то понимать? Не хочу, не хочу понимать. Мы жили рядом с убийцей? Или я жил с убийцей? Может, Марина узнала и… Даже думать страшно».
А что за подруга? Какая-то еще подруга… Марина не рассказывала, что с кем-то знакомилась в последнее время. Странные совпадения. И у Олега вот тоже. Кстати! Олег! Герман вспомнил письмо, о котором с интересом дознавался следователь на допросе. От одних только этих слов Германа бросило в дрожь. Он бы и сам хотел знать, что бы это значило.
Так и стоят в глазах две строчки, тремя смайликами смеющиеся в лицо: «Герман Петрович, я кое-что обнаружил в ваших цифрах — за такое и убить можно (три смайлика подряд). Не объяснить в двух словах, обязательно надо встретиться!»
«А что, если его убили?» — вдруг проскочила мысль. Герман отмахнулся. Что за бред? Ничего такого в его цифрах не было. Насмотрелся парень каких-нибудь шпионских боевиков, вот и напридумывал что-то. Но зачем тогда лезть в петлю?
«Надо бы разузнать, — решил Герман, — лучше я докопаюсь до правды, чем это сделает полиция. Мало ли что…»
22 главаСовпадения или?
Порог университета он перепрыгнул летящей, уверенной походкой. В своей неотразимости Герман ни минуты не сомневался. Теперь на его плечах сидели вещички непростые, такого джентльмена хочешь не хочешь, а всерьез принимать будешь.
— Герман Петрович, вы ли это? — воскликнула аспирантка Олечка.
Девушка не могла скрыть своего восторга и не отводила от преподавателя зачарованного взгляда.
— Я, Оля, я, — самодовольно ответил Герман, — сегодня семинар у второй группы ты ведешь?
Оля кивнула в ответ.
— Замечательно, — проговорил Герман, крутясь у зеркала в тесном методкабинете и поправляя лацканы пиджака, который и так сидел отлично.
— Так… это… Герман Петрович, вас же вроде как отстранили, — замялась Оля, отойдя от удивления.
— И что? — Герман поднял брови и посмотрел на аспирантку так серьезно, как только мог. — Мне надо поговорить с одним студентом.
— Ой, Герман Петрович, боюсь, это очень не понравится Степану Федоровичу, — пропищала Олечка с жалобным выражением лица.
— Посмотрите, что я вышила на выходных! — залетела в кабинет Зинаида Ивановна. — О! Герман Петрович? Здрасьте-здрасьте! Как ваши дела?
— Прекрасно! — отчеканил Герман.
— Вот и замечательно, — подхватила Зинаида Ивановна, — я вообще считаю, что вам давно пора было.
— Что пора? — не понял Герман.
— Увольняться отсюда к чертовой бабушке! Наконец-то работу нашли нормальную, вон и прибарахлились. — Зинаида Ивановна с любопытством рассматривала новый наряд коллеги. — Хоть заживете теперь как человек.
Герман нахмурился, но отвечать не стал. Не хватало еще вступать в спор с пожилой дамой. Он совсем не для этого сюда явился.
Зинаида Ивановна тем временем вытащила из пакета натянутое на рамку и запрятанное под стекло полотно с вышивкой.
— Вона че, полюбуйтесь. Правда, красотень? — И с довольным видом стала примерять свою работу на стену, подыскивая местечко получше. — Где будет всем видать? Тут? Ну как?
Герман присмотрелся и обомлел. Столько совпадений уже наводило на мысль… Но мысль эта никак не могла оформиться во что-то удобоваримое и определенное.
— Что это? — спросил он.
Зинаида Ивановна искренне обрадовалась проявленному интересу к своей вышивке.
— Это скарабей, символ такой — е-ги-пет-ский. — Последнее слово она чуть ли не по слогам произнесла, делая на нем особое ударение.
— Да-да, скарабей, это я знаю, видел, — забормотал Герман, — а что за символ, что он означает?
— Ой, да много чего, — махнула рукой методистка в предвкушении интересной беседы, — такие амулетики из Египта сейчас все везут, с этими скарабеями. Кто на удачу, кто для денег.
— Как это — для денег? — не понял Герман.
— Ну говорят, что он успех в работе приносит, денежное благополучие.
— Ага, — с воодушевлением вставила Олечка, — я еще слышала, что скарабей был символом ученика и его пути к мудрости. Как раз для нашего университета, Зинаида Ивановна. И так красиво получилось.
Зинаида Ивановна осталась довольна произведенным впечатлением. Она уже отыскала гвоздик и вскарабкивалась на стул, чтобы забить его незамедлительно в стену.
Герман же недоумевал — столько разных значений у одного символа. И почему он преследует его? Да разве можно слушать бредни пожилой женщины, которая верит во все приметы и каждому слуху? И все-таки…
«Надо бы прогуляться до нашего историка, — решил Герман, — но потом. Сейчас есть дела поважнее».
Только Герман направился к выходу, чтобы успеть до начала ленты переговорить с Иркой Кастинцевой, как в методкабинет заглянул Проскуров. Уткнувшись взглядом в парадную фигуру Германа, он помрачнел.