— Или я лицом не вышел, мля? — проговорил мужчина прямо в упор, еще раз обдав Германа несвежим дыханием.
— Я, я не к-курю, — заикаясь, произнес Герман.
Он подошел к самому краю и совсем было обмяк. Мужчина потянул к нему руки, вот уже почти схватил за воротник. Герману показалось, что он ощутил падение, сопротивление ветра. Представил, как вылетела под натиском рассекаемого воздуха последняя слеза.
Сильным рывком мужчина потянул Германа на себя за лацкан тоненького пальто.
— Тебе чего, жить надоело? — спросил он, когда поставил Германа, который уже почти перевалился за низкое ограждение смотровой площадки, на ноги. — Тут знаешь какая высота? Расхерачишься на фиг.
Герман смотрел округлившимися глазами на своего спасителя, в котором еще несколько мгновений назад видел палача.
— Не куришь, говоришь? — продолжал мужчина. — Это ты молодец. Здоровый образ жизни, нах…
Потом еще раз сплюнул под ноги, похлопал широкой ладонью Германа по плечу:
— Ну, бывай! — и нырнул в маленький проем к лестнице.
Герман остался один, обдуваемый ветром, и наблюдал, как катится солнце на запад, как из последних сил сияет раскаленным золотом диск почти на горизонте.
«А ведь это я — опасный элемент. Надо же, напугался. Меня надо бояться. Меня! Как все обманчиво в этом мире. Под личиной уголовника может скрываться доброе сердце. И вот так, как бы между прочим, он спас жизнь, ничего не потребовав взамен. Даже папиросу не получил».
Герман подставил лицо под поток свежего воздуха. Щеки онемели, в глазах застыли слезы.
«Дорогие шмотки, красивая жизнь — все шелуха. Вот что хотел мне сказать Константин, вот почему являлся мне! Я — мина замедленного действия. И те, кто пошел на убийство Олега и Константина, наверняка охотятся за мной. Им нужна власть — власть над чужими умами, мыслями. Они хотят диктовать. Жизнь под диктовку, жизнь по программе. А все люди — марионетки, всего лишь бездушные фигуры на шахматной доске, где кто-то разыгрывает свою зловещую партию. Что будет с этим простым русским мужиком?»
Герман представил, каким может быть мир, где кто-то дергает за веревочки и диктует всем, как и о чем нужно думать. По сути, нам и так внушают мысли с экранов телевидения, с новостных лент. Пичкают нас своими интерпретациями мировых событий, подталкивают к выводам. Но до этого еще никто не забирался нам в подкорку, не селился вместо души. У нас всегда оставалось право выбора — переключить канал, не читать статьи, не смотреть новости. Мы могли, если захотели бы, сами решать. А подумать только, если вот это право выбора отберут…
«Я уже похоронил себя с той прежней Мариной. Похоронил вместе с любовью. Мне теперь нечего терять. И жизнь моя призрачна, еще одна декорация в чужой постановке. Но я не стану оружием. Никто не станет. Невозможно ломать то, что заложено самой Вселенной. Как солнце должно каждое утро освещать земные просторы, так и люди должны мыслить, должны блуждать и сами находить выход. Все должны жить».
Мужчина и женщина в куртке с соболиным воротником сошли с поезда на Владимирском вокзале. От Суздаля их отделяли двадцать с лишним километров — меньше получаса езды, получаса жизни.
День угасал. Диск светила уже почти коснулся неровной кромки горизонта, готовясь уйти в небытие на священной ладье миллионов лет. Потому что миллионы лет, в вечности и бесконечности, каждый вечер уплывали на ней в сумрачный загробный мир солнца. За спиной «Открывателя Путей»[5] отправлялось на поиски истин забытое божество, чтобы через смерть снова возродиться в этом мире.
Герман спустился и увидел вдали синюю вывеску с белыми буквами, гласящую: «Почта России». И быстрым шагом устремился в ее сторону.
«Закат — мой закат. Вот она — моя ладья».
Только сейчас Герман начал осознавать свое предназначение, невольную судьбу скарабея. У каждого свой путь. И порой не ты его выбираешь… Но пройти до конца или свернуть — «у каждого есть право на выбор», — зазвучали надрывным голосом Гарика Сукачева слова, как натянутая струна, которая вот-вот лопнет. Право на выбор… Есть ли оно у маленьких черных жучков, что так самоотверженно катят навозные шарики с зачатками новой жизни с востока на запад, с востока на запад… От восхода до заката. «И вот он — пункт назначения», — подумал Герман.
Из отделения почты он выскочил полный решимости: «Скоро! Совсем скоро я сделаю выбор. Сам! Им придется с ним посчитаться. Даже кукловод не всегда может совладать с паутиной ниточек. Мы все ходим по кругу. Как наша круглая Земля подчинена циклу, так и жизнь — вечный бег, смена времен, бесконечное повторение. И не так важно, кошка гонится за мышкой или мышка за кошкой, если это движение по кругу». Осталось сделать один звонок и выйти на финишную прямую.
«Вот только очень хочется спать… Как же хочется спать!» Накопившаяся непосильным грузом на плечах усталость сошла лавиной и накрыла Германа с головой. Единственное, чего ему больше всего сейчас хотелось, — просто выспаться.
Герман взбежал по небольшой деревянной лестнице, что вела на второй этаж сразу из небольшого холла гостевого дома. Повернул ключ и с силой распахнул дверь.
— Привет, дорогой! — встретил его звонкий и нарочито радостный голос.
Женская рука изящно держала тоненькую сигарету, слегка откинув от себя хрупкую ладонь тыльной стороной вверх. Два пальчика — указательный и безымянный — зажимали дымящуюся белую палочку. И сквозь табачную завесу виднелась довольная улыбка, специально отрепетированная именно к этому случаю.
— Как? — Герман застыл на пороге. — Ты же хотела только завтра лететь?
Светлана сидела на широкой кровати, закинув ногу на ногу. Ботильоны, как всегда, на высоком каблуке, соблазнительно облегающие ножки и зауженные книзу джинсы — Светлана выглядела шикарно, даже с неким недопустимым лоском, который никак не вписывался в этот уютный уголок. Хотелось стереть ластиком, как досадную кляксу. Герман испытал что-то сродное с неловкостью и стыдом перед изысканной, исконно русской красотой заброшенной церкви, что одиноко возвышалась за окном. Красота же Светланы была агрессивной, словно бросающая вызов, идущая наперекор всему миру со своей правдой, как транспарант на митинге.
— Я так соскучилась, что решила примчаться незамедлительно, — промурлыкала Светлана с нескрываемой фальшью, — да ты проходи, садись. Неужели не рад?
Светлана потушила сигарету в пепельнице из темного стекла и пошла навстречу Герману. От ее объятий у Германа пробежали мурашки по коже, словно сама Снежная королева приласкала своего непутевого Кая.
Она усадила Германа на кровать, а сама потянулась за сумочкой — глянцево-черной, как и ногти — хищные, острые.
Неожиданно кто-то схватил Германа со спины, будто железным обручем сдавил его грудь так, что руки оказались плотно прижаты к телу. Светлана резко откинула сумочку, в руках сверкнуло, и острая боль пронзила Германа в области пупка.
Хватка ослабла. Из-за спины вышел мужчина — с широкими плечами, немолодым, изъеденным застарелыми шрамами лицом и сурово-холодными голубыми глазами. Герман машинально прижал ладонь к животу, почувствовал влажное тепло, растекающееся под пальцами. Он опустил глаза, заглянул за окрасившуюся в красное ладонь — рубашка намокла, потемнела. Уже по манжету светло-серого пальто поползла вверх темно-бордовая тень.
Светлана держала в руках кинжал с окровавленным лезвием, очень похожий на старинный греческий артефакт, что недавно появился у Германа.
«Что же вы все с этими кинжалами», — скользнула мысль, но тут же затерялась в поплывшем мире, что теперь проглядывал сквозь туманно-мутную пелену.
— Ты уж извини, — начала щебетать Светлана обыденным тоном, — но тебе нельзя сразу умирать, придется немного потерпеть, пока…
И она замолчала, изобразив загадочную улыбку.
— Ч-что п-пока? — прошипел Герман.
— Видишь ли, ты присвоил то, что тебе не принадлежит. Уж не знаю, как это у тебя получилось. Но теперь должен отдать.
Герман сидел, скрючившись от боли, рукой зажимал рану и пристально смотрел на Светлану.
Светлана вытащила из кармана джинсов легкий носовой платочек и протерла рукоять кинжала.
— Это на всякий случай, хотя мне уже все равно. К тому времени, когда тебя найдут, меня уже не будет в стране, — она самодовольно хихикнула, — я, в отличие от тебя, прекрасно знаю, как продать свои способности подороже. Тебе, конечно, на это мозгов бы не хватило. Но ты меня позлил, смешал мне все карты. С убийством Константина все так гладко вышло, и твоя женушка-дурочка подвернулась как нельзя кстати — готовый подозреваемый. Жаль, не успела оставить кинжальчик с ее отпечатками. Но… ты влез беспардонно, прихватил дар, за которым я охочусь всю жизнь. Ты хоть знаешь, сколько лет я выслеживала этого напыщенного павлина, втиралась ему в доверие, ждала нужного момента?
Светлана расходилась, в глазах горел огонь злобного сумасшествия, голос становился тверже, зазвучали стальные нотки. Видимо, она готовилась к своему триумфу, смаковала победу. И Герман должен был прочувствовать свое поражение, проникнуться гениальностью этой роковой женщины, восхититься. Да, непременно восхититься! Она собиралась выложить все, чтобы последняя мысль Германа в этой жизни была о его никчемности.
— Он получил свой драгоценный дар от моего деда. Моего! Из-за нелепой традиции передавать сокровенные знания только по мужской линии мой дорогой дедушка обделил меня. Одарил какого-то случайного проходимца — седьмая вода на киселе, невесть откуда взявшаяся родня. Бред! Я должна была стать наследницей. Я! Он приехал со своим братцем, от которого, впрочем, я сразу же избавилась. А вот наш выдающийся Константин сумел обойти меня. Но не все коту масленица! Ха-ха! Какое было изумление на его лице, когда после нежнейших ласк я стала вонзать в его тело вот этот самый кинжальчик.
Она посмотрела на Германа, словно решая про себя внутреннюю дилемму — посвящать ли его во все подробности? Но чувство собственного превосходства, восхищения своим умом и сообразительностью настолько переполняло ее, что упустить такой момент и не похвастать тем, как ловко она всех обошла, просто невозможно.