Учительница поворачивает голову. В дверях стоит Анатолий Гончаров; невысокий, но крепкий, складный, и уже успел загореть где-то. Совсем взрослый парень, а за форменный школьный ремень ещё по-мальчишески засунуты общая тетрадь и какая-то книжка.
— Я думал, здесь учитель физкультуры. Извините, Полина Павловна…
— Здравствуй, Толя. Входи. Давно я тебя не видела. Присядь-ка.
Анатолий размашистыми упругими шагами подходит к столу, садится напротив учительницы.
— У нас было бюро. Вот задержался.
— Бюро… А помнишь, Толя, как твоя мама привела тебя ко мне в первый класс? Кажется, будто это было совсем недавно…
— Что вы, Полина Павловна, — басом говорит Анатолий. — Вот так недавно! Десять лет прошло.
Он улыбается и, пожалуй, снисходительно смотрит на свою бывшую учительницу.
А она смотрит на него. Воротник школьной гимнастёрки расстёгнут, видна мускулистая шея, над верхней губой пробиваются усы — так ещё, пушок, — а сама губа слегка припухлая и на ней темнеет засохшая ссадинка.
— Как же это ты, Толя, подрался с Витей Буяновым?
— Что вы, Полина Павловна! Никакой драки не было. Просто он меня ударил — и всё.
— Как это так — ударил? За что?
— Сам не знаю. Понимаете, иду я на переменке по коридору, вдруг кто-то мне раз — кулаком в спину. Я повернулся, смотрю, Витька. «Тебе чего, — спрашиваю, — жить надоело?» Я думал, он убежит, а он изловчился, подпрыгнул и р-раз меня кулаком по губе. А сам не убегает, ждёт чего-то.
— А что же ты?
— Ну, не драться же мне с ним, Полина Павловна. Он же ещё маленький, едва мне до пояса достаёт. А во-вторых, меня сразу же выгонят из боксёрской секции. Я сказал: «Ты, наверное, псих?» А он повернулся к своим пацанам:
«Смотрите, он меня боится, а я его — нет». Засунул руки в карманы и ушёл. Дурачок какой-то.
— И это всё?
— Всё.
— Вспомни, Толя, может, ты его когда-то обидел чем-нибудь?
— Что вы, Полина Павловна!. Какие у меня с ним дела? Младшеклассник ведь.
— Да-а… Странная история. Ударить человека, который намного старше и сильнее. Для этого смелость нужна и, уж во всяком случае, причина.
Анатолий молчал. Он лишь пожал широкими плечами и потрогал ссадинку на губе.
— Не трогай, — сказала Полина Павловна, — ещё сдерёшь. — Она взяла со стола две записки, принесённые уборщицей, и протянула их Анатолию. — Прочти.
Анатолий прочёл:
«Совершенно секретно. Комару.
Проверка на ловкость. Приказываю проползти на немецком по-пластунски от своей парты до Гришкиной и обратно. Два раза».
И вторую записку:
«Секретно. Головастику.
Подготовиться к испытанию на пиригрузку. Два дня не есть, даже эскимо. Только чай можно».
— Здорово! — сказал Анатолий. — Кто это писал?
— Буянов написал. Его почерк.
— Здесь в одном слове сразу две ошибки, Полина Павловна: «пиригрузку» — через «и» написано.
— Бог с ними, с ошибками. Что ты думаешь о содержании?
— Что ж тут думать, Полина Павловна?.. — сказал Анатолий и задумался. — Похоже, что в вашем классе действует какая-то подпольная организация, и её главарь — Витька Буянов.
— Допустим. А какие же задачи, по-твоему, ставит перед собой эта организация?
— Ну, это трудно догадаться, так сразу. Надо разобраться.
— Вот ты и разберись.
— Я?..
— А почему бы нет? Ведь ты живёшь в одном доме с Витей. Ты член комсомольского бюро. А я… Я, право, не знаю, как взяться за это дело. Тут надо обойтись без нравоучений и допросов, понимаешь? Ну, помоги мне, Толя.
Полина Павловна сидела за столом в простом тёмном платье, усталая и невесёлая. А раньше она носила светлые нарядные кофточки и вся была какая-то тоненькая, быстрая, как девчонка из десятого… Вот он, Анатолий, скоро окончит школу, уйдёт. Все уходят. А Полина Павловна остаётся и по-прежнему переживает из-за Витек Буяновых, Головастиков, Комаров…
— Ну ясно, помогу, Полина Павловна! Ну ясно. Но как? С чего начать?
Глаза учительницы оживились. Она даже рассмеялась, глядя на озабоченное Толино лицо. Потом сказала:
— Понимаешь, Толя, тут недавно приходила Витина мама. Жаловалась, что он лазает со своими дружками в дровяной подвал, и неизвестно, что они там творят… Прежде всего, нужно положить эти «секретные документы» обратно в парту. А потом, я вот ещё о чём сейчас думала. Ты Егора Захаровича, пенсионера из вашего дома, знаешь?
— Ясно, знаю. Его все знают.
— Правильно, он добрый человек, любит ребят. Может, нам с ним посоветоваться?
СТАРЫЙ ДОМ
Дом, где живёт Витя Буянов, — старый дом. Ему много лет. Пенсионеры, которые посиживают в скверике, говорят, что «он видел революцию, выстоял блокаду и ещё будет стоять и стоять». В революцию здесь на чердаке засели матросы и били с крыши по юнкерам. А в сорок первом году рядом с домом ухнула фашистская бомба — и стена дала трещину. Трещину потом заделали, но след от неё остался. Все ребята во дворе знают этот серый цементный след — от шестого до первого этажа — длинный, зигзагом, будто в дом ударила молния да так и припечаталась на стене.
Год назад в доме сделали большой ремонт. Печи отовсюду выкинули, вместо них провели центральное отопление, поставили в квартирах ванны, привели, наконец, в порядок лифты и пустили их. Старый кирпичный каретник во дворе разломали и на его месте разбили скверик с молоденькими тополями и кустами акации, с качелями для дошколят и скамейками. Весь дом заново оштукатурили и покрасили, и теперь трещины-молнии уже не видно. Только маленький кусок стены с улицы, возле парадной Гриши Головастика, не закрасили — оставили как есть. Там выцветшими корявыми буквами написано:
Эта сторона улицы при артобстреле наиболее опасна!
Под этой надписью торчит из асфальтового тротуара старинная чугунная тумба. На ней частенько отдыхает и греется на солнышке седоусый человек в потёртой фуражке с железнодорожным значком. Сидеть на тумбе не очень-то удобно; в скверике на широкой скамейке — гораздо удобнее. Но старик не идёт в скверик к другим пенсионерам, ему здесь, как видно, нравится больше. Сидит себе, зажав между колен суковатую палку с резиновым наконечником, и покуривает старую закопчённую трубку. И никому он не мешает, только Витьке Буянову почему-то помешал.
Однажды Витька говорит:
— Займу-ка я, ребята, его тумбу. Посмотрим, что он будет делать?
А Гриша тогда сказал:
— Не надо, Вить… Нехорошо.
И Комар сказал:
— Не надо. Огреет тебя палкой — и всё.
Витьке нельзя говорить такие слова. Он сразу же вскинул свою непричёсанную голову.
— Не боюсь я его палки! А вы с Головастиком, если трусите, то катитесь. Я займу позицию.
Витька расселся на тумбе. Гриша и Комар не отошли, тоже ждут.
Ждали старика долго, и вот он идёт наконец. Одной рукой на палку опирается, другой — трубку во рту придерживает. Подошёл, присмотрелся и говорит:
— А, это ты, Витя, здравствуй.
— Здравствуйте, — удивился Витька. — Откуда вы меня знаете?
— Ну как же, тебя все знают. Ты самый сильный, самый смелый парень не только в нашем доме, но и на всей улице.
Эти слова Витьке понравились; хоть он и смутился немножко, и удивился, честно говоря. И даже не заметил, как слез с тумбы.
— Вот спасибо, — сказал старик и сел на свою тумбу. — Я, знаешь, в трамвае сейчас ехал, так там один школьник сидел, а я всю дорогу стоял, и он не уступил мне места. Не то что ты.
— А почему вы знаете, что я самый сильный и смелый? — спросил Витька, а сам покосился на Комара и Головастика.
— Да ведь я уже старый и далеко вижу. Научился каждого мальчика видеть насквозь. — Старик усмехнулся. — Правда, Сазанов из третьей квартиры не согласен со мной. Пораскидали, говорит, в подвале все дрова. Где чьи — теперь не разберёшь. Жильцы перессорились. Сазанов грозится: покажу, мол, я этому Витьке, сволоку в милицию паршивца. А между прочим, этот Сазанов худой человек, от него можно всего ожидать.
— Не боюсь я никакого Сазанова, — говорит Витька. — Я сам ему покажу!
В это время мимо шла какая-то женщина. Она катила перед собой коляску; в коляске спал ребёнок, а снаружи к коляске была подвешена сумка с пустыми молочными бутылками; сумка раскачивалась, бутылки позвякивали.
— Здравствуйте, Клавдия, — сказал старик. — Вы в магазин? Оставьте Серёжку, я покараулю.
Женщина сразу остановилась.
— Ой, спасибо вам, Егор Захарович! Спасибо… — Она отцепила сумку от коляски, поправила Серёжкино одеяльце и пошла по тротуару.
Старик сказал:
— Витя, поверни коляску, а то солнце в глаза Серёжке светит.
Ребята все втроём повернули коляску. Осторожно повернули, чтобы Серёжка не проснулся.
А старик задумался, глядя женщине вслед. Глаза у него сделались такие, что Витька спросил:
— Дедушка, вы жалеете эту тётю Клавдию, да?
Старик взял Витькину руку, притянул его к себе, обнял за плечи.
— У тебя нет отца, это большое несчастье и для тебя и для твоей матери. Да ведь что поделаешь, болезнь унесла. А вот у этого Серёжки вроде бы и есть отец, да всё равно что нет его…
— Как это так? — пискнул Комар.
— А так. Уехал он куда-то в другой город — ищи ветра в поле. Бросил ребёнка. И Клавдии ничего не помогает. Она в одиночку мается…
Старик сердито покачал головой.
ИСПЫТАНИЕ НА ПЕРЕГРУЗКУ
Приходилось ли вам не есть целых два дня? Это очень трудно. И не только потому, что всё время хочется что-то пожевать и проглотить; с этим ещё можно как-то бороться: ну, пить побольше чая или, на худой конец, пососать палец, — медведи-то, например, сосут лапу всю зиму. Но как бороться с мамой, которая смотрит на тебя испуганными глазами, поминутно трогает ладонью твой лоб и норовит сунуть тебе под мышку градусник? А теперь вот ещё и ложку взяла со стола, сейчас будет нажимать на язык…