роду. Здесь также весьма рьяно охотились за «ведьмами», не потому, что эти края так уж сильно страдали от Гнили (она правила бал большей частью в пределах густонаселённого Навсиная), а в силу, как заявил объяснявший всё это Ксарбирус, «извечной склочности обитателей сих мест».
Алхимика оспорил Тёрн, заметивший, что никакой «извечной склочности», равно как и «извечной добросердечности», быть не может, а складывается всё из неких обстоятельств, совершенно особенных для каждого города, каждой страны и каждого народа. Мэтр Ксарбирус поджал губы и менторским тоном объявил, что отрицать наличие предрасположенностей различных народов и рас к тем или иным поступкам может лишь «персона, недостаточно осведомлённая в сравнительной племенологии».
— Ибо где можно найти невысокомерного сидха, миролюбивого дхусса, честного маэда, трезвенника-гнома или человека, отказавшегося от соития, «потому что это непорядочно»?
Тёрн только улыбнулся.
— Не ожидал встретить такого у столь уважаемого и многомудрого мэтра. Всё зависит от обстоятельств. Вот я, к примеру. Я не дхусс, но в это никто не верит. Однако вы назвали б меня воинственным?
— Тебе, шипастый, не помешал бы чуток воинственности, — буркнула сидха.
— Почему? — повернулся к ней Тёрн. — Воинственность проистекает из внутренней пустоты. Из неуверенности. Из потребности постоянно подтверждать самому себе — да, я могуч, меня боятся.
— Уклоняющийся от вызова — трус, — презрительно бросила сидха. — Боящийся схватки и прикрывающий это красивыми словесами — не только трус, но и подлец. Такому нет веры, кто пойдёт с таким, кто протянет ему руку?
— Я, — спокойно сказал Тёрн.
— Неправда твоя, — проскрипел Ксарбирус. — Наш мир — жестокое место. Сильный и способный биться — только такие могут выжить. Сила, конечно, может принять разные обличья, но готовность пустить её в ход и, как правильно заметила наша прекрасная сидха, не уклоняться от поединка — необходимые составляющие, как в должной алхимической смеси.
Тёрн пожал плечами, шипы колыхнулись.
— Слова и символы, мэтр Ксарбирус. Спор очень давний, нескончаемый. Конечно, людям хочется видеть зримое воплощение своего успеха. Силу, преклонение других, страх. Поджимание хвоста. Но мудрому достаточно иного.
— Ахха, «мудрец свободен даже в тюрьме», — насмешливо процитировала сидха.
Дхусс остался каменно-спокоен.
— Не вижу смысла спорить, честное слово. Убеждают не слова, а дела, да простится мне эта банальность. Быть может, глядя на меня, ты, Нэисс, поймёшь, что не права.
— Тоже мне, ходячий склад добродетелей! — немедленно вскинулась сидха. — Тебя послушать — уши завянут, никакого проповедника не потребуется, чтобы навеки отвратить от всего, что ты тут нам втолковывал!
— Прости меня, — кротко отозвался Тёрн. — Я не хотел никому ничего втолковывать. Не хотел никого ни в чём убеждать насильно…
— Стойте, — вмешался Кройон. — Многодостойные, что это там? И не стоит ли нам укрыться, пока не поздно?
Путники давно свернули с торной дороги, пробираясь окольными тропами, — дхусс признался, что не в силах столь часто накидывать заклятье невидимости. Сейчас узкая стёжка, пропетляв по светлым увалам, вывела их на край обширного поля, за разлившимся жёлтым морем виднелись крыши из тёмного тёса.
А навстречу отряду, обхватив руками огромный, выпяченный живот, бежала — или, вернее сказать, как могла быстро ковыляла — молодая женщина в расшитом платке замужней и широкой, до пят, коричневой запылённой юбке с золотой каймою.
Она то и дело оглядывалась, глухо стонала, покачивалась — и вновь бежала. Где-то в отдалении слышался гневный гул многих голосов, вроде как стучали топоры.
— Мэтр Кройон, прошу тебя, оставайся здесь, — коротко бросил Тёрн. — Мэтр Ксарбирус, потребуется ваша помощь…
— Какая? — вскинулся алхимик. — Сумка моя пуста еще с храма Феникса! А этой селянке вот-вот пора рожать. Не думаешь ли ты, дхусс, что мне следует принимать ребенка?
— Этого ребёнка, может, и следует, — по лицу Тёрна прошла гримаса боли, вновь колыхнулись шипы на плечах.
На самом краю поля ноги у несчастной окончательно подкосились. Глухо охнув, она осела, глаза закатились.
Дхусс одним движением оказался рядом. Чуть помедлив, к нему присоединилась Гончая. Кройон, сидха и алхимик остались в зарослях.
— Ногу ей придержи, — спокойно бросил Тёрн. — Да, согни в колене, упри — вот так. Наклонись вперёд, милая, — это уже к роженице. — Давай, глубоко вдохнула — напряглась — толкнула…
Сидха услыхала странный, хлюпающий звук, женщина больше не кричала и даже не охала, она словно впала в глубокое беспамятство.
А затем — свистящее шипение, шелестение, шорох, словно огромное насекомое перебирает жвалами или конечностями, трутся друг о друга хитиновые чешуйки.
Мэтр Кройон не сдержался, высунулся — и тотчас отпрянул, завопив от ужаса.
Меж широко разведённых ног роженицы в луже крови барахталось жуткое существо, агатово-блестяще-чёрное, мокрое, с головкой нормального ребёнка — но прорезь рта протянулась от уха до уха, усаженная десятками тёмных, словно гнилых от рождения зубов.
Тонкие красноватые ручки — тоже человеческие, однако нижняя часть торса больше напоминала брюшко насекомого: разделённое на сегменты, прикрытое жёсткими даже на вид пластинками, находящими друг на друга, словно броня. Из-под них высовывались рудиментарные ножки, почти как у гусеницы, шевелящиеся, дергающиеся, то выскакивающие прыгунами-ушанами наружу, то втягивающиеся обратно.
Но глазки, едва открывшиеся, ещё бессмысленные, удивлённо таращились, совершенно как у любого другого младенца.
— На ловца и зверь бежит, — услыхала сидха бормотание Ксарбируса.
Стоя на коленях, Тёрн поднял окровавленное, шипящее, посвистывающее существо, словно самого обычного новорождённого, пристально вгляделся в серые, вдруг широко раскрывшиеся глазёнки.
— Дитя Гнили, — негромко проговорил дхусс, непонятно к кому обращаясь.
Тельце младенца задёргалось, заскрипели, наползая друг на друга, хитиновые пластины, усаженный острыми зубами рот распахнулся, существо яростно зашипело.
Гончая непроизвольно отдёрнулась, не в силах сдержать омерзения, хотя, казалось бы, в Некрополисе навидалась всего, а Тёрн осторожно, словно боясь причинить боль, положил несчастное создание наземь, рядом с бесчувственной матерью, наклонился, коснувшись губами лба.
— Освобождаю тебя, — произнёс дхусс, обращаясь, казалось, к одним только глазам — последним, что оставалось человеческого в новорождённом.
Пальцы Тёрна пробежались вдоль посоха — и вновь сидхе показалось, что она слышит мелодию, тонкую, невыразимо печальную, но светлую и исполненную надежды, что там, за великим рубежом, душу ждёт нечто иное, нежели просто чёрное забвение, неотличимое от полного исчезновения, во что верят не верящие в богов.
Затрещали, лопаясь, хитиновые чешуйки. Заскрежетали игольчато-острые зубы, тело младенца забилось в конвульсиях — одни лишь глаза закрылись спокойно, медленно и последний взгляд — готова была поклясться сидха! — был исполнен благодарности, какой, конечно же, никогда не увидеть в глазах только что родившегося.
— Всё, — Тёрн поднялся, бережно положил трупик.
Зашевелилась и застонала женщина.
— Мэтр Ксарбирус, — стали в голосе дхусса хватило бы на целую терцию. — Дайте ей денег. Сколько возможно. Ей надо отсюда уходить, и немедленно.
— Какое нам дело… — начала было сидха и осеклась, наткнувшись на ледяной взгляд Тёрна.
Больше она ничего говорить не рискнула.
Не рискнул возразить и алхимик, молча, без пререканий извлек из поясной цепи увесистый кожаный мешочек. Не нуждаясь в дальнейших понуканиях, Ксарбирус всунул в судорожно сжавшийся кулак роженицы несколько увесистых кругляшей — добрых навсинайских денаров с рунами Высокого Аркана.
Напоследок дхусс поворожил, поводил посохом над лежащей — воздух чуть задрожал, словно над невидимым костром.
— Теперь её не скоро найдут, — отдуваясь, Тёрн тяжело опирался на посох.
— А… это? — Гончая осторожно кивнула на оставшееся лежать маленькое тело. — Сожжём?
— Сожжём, — кивнул дхусс. — Поможем душе освободиться.
— Ох уж эти мне дхуссовы верования, — сидха было скривилась, тотчас, впрочем, осекшись, стоило ей заметить взгляд Кройона, демон, судя по всему, весьма одобрял идею огненного погребения.
Как ни странно, деятельное участие принял Ксарбирус, даже помогая собирать хворост для растопки и таскать сушнины.
…И ещё долго никто не решался заговорить с мрачно смотревшим в землю Тёрном, за спинами отряда к беззаботному летнему небу медленно ползли клубы странного, чёрно-жёлтого дыма.
Дхусс и его спутники огибали деревню по широкой дуге, углубившись в безлюдные леса, когда они уже почти вернулись обратно к придорожным тропинкам, тянувшимся вдоль главного тракта, алхимик вдруг приостановился, совершенно по-собачьи принявшись принюхиваться.
— Гниль, — уверенно бросил он. — Там, где ты, Тёрн…
Дхусс не дослушал, резко повернул назад.
И вновь ему никто не возразил, даже сидха.
На сей раз, они ломились напрямик, почти не скрываясь.
— Однако порезвилась же тут эта ваша Гниль, — мрачно заметил Кройон, едва на село открылся широкий вид.
— Да так, что я подобного никогда и не встречал, — Ксарбирус в изумлении схватился за собственный подбородок.
— Неужели никого не осталось? — тихонько спросила Гончая у дхусса.
Что касается сидхи и самого Тёрна, то они ничего не сказали. Мэтр Кройон громко всхлипнул, утирая катящиеся слёзы, крупные, словно капли тяжёлого ливня, сидха же просто застыла, превратившись в изваяние.
Некогда здесь было село, немалое и зажиточное: оно владело обширными пастбищами, поднимавшимися высоко в горы, здесь собирали пчелиные борти, варили пиво, сеяли ячмень и овёс, стригли шерсть, добывали пушного зверя, всё это оборвалось в единый миг.