Арина КрючковаТётушка Тори. История первая
И Вика, и Макс всегда любили оставаться на выходные у бабушки: она водила детей в парк, покупала им шоколадное мороженое, которым разрешала уляпаться с головы до ног, каталась с ними в лошадиной повозке и в тёплую погоду даже позволяла разуться и босиком побегать по берегу пруда, если потом они старательно вытирали ноги влажными салфетками. Дома бабушка готовила восхитительные пироги, макароны в наваристом белом соусе или картошку с курицей в мёде, доставала к чаю большую жестяную коробку с конфетами и печеньями или делала десерт из бисквита, банана и сгущёнки. Зимой она наливала детям горячий вишнёвый сок или бульон и читала им книжки, такие интересные, что потом страшно было выйти из комнаты – и обнаружить, что все чудеса и приключения из этих историй оказались выдумкой. А главное, выходные у бабушки позволяли забыть про все детские трагедии и неприятности: ранние подъёмы в детский сад, мерзкие супы с мерзкой варёной морковкой и помидорами, уроки, особенно задачки по математике, строгое отцовское «чтобы в десять уже лежали по кроватям» и «не больше сорока минут телевизора в день» и про необходимость обязательно мыть за собой посуду.
Но было кое-что, что даже выходные у бабушки могло сделать ещё лучше: визит её подруги, Тётушки Тори. Вообще-то её звали Викторией, как и бабушку, поэтому в детстве они придумали, что одна будет откликаться на «Вику», другая – на «Тори», чтобы не путаться. Вике это всегда было странно, потому что она не могла себе представить бабушку такой же девчонкой, как она, с таким же именем и такими же весёлыми рыжими хвостиками. А слово «Тётушка» Тори прибавила к своему имени сама, когда её возраст перемахнул за тридцать и большинство её подружек уже обзавелись дочками и сыновьями. «Я всегда, с самого детства мечтала стать тётушкой», – объясняла Тётушка Тори Вике и Максу, они кивали, но на самом деле не понимали, чего такого хорошего в этом звании. Впрочем, если все тётушки – такие, как она, то тогда оно действительно многого стоит.
Тётушка Тори была бунтаркой, анархисткой, дурочкой и сказочницей – так о ней отзывалась бабушка. Этот набор слов она всегда выдавала цельным и произносила с огромной нежностью, такой нежностью, которой любила только лучшую подругу и двух своих внуков. Папа Вики и Макса подругу тёщи не любил, хотел бы запретить ей встречаться со своими детьми, да не мог, поэтому просто сердито замолкал, если они рассказывали, что она снова приходила к бабушке в гости. Мама – жена воспитанная, во всём послушная мужу – изо всех сил старалась сделать вид, что и она недолюбливает тётушку Тори. Хотя было очевидно: в своём детстве она была очарована этой женщиной не меньше, чем Вика и Макс, и только здоровое взрослое занудство заставило её со временем изменить мнение.
Конечно, у скептически настроенных взрослых была масса причин возмущаться тем, что бабушка их детей водит знакомство с такой экстравагантной особой. Во-первых, она научила малышей пить кофе, когда им было восемь и девять! Не горький какао на воде, не цикорий и даже не кофейные напитки на молоке, а настоящий чёрный кофе! «Запомните раз и навсегда, дорогие мои, – говорила она, – ни одно Путешествие не может начаться без чашки обжигающе-горячего и ужасно горького кофе. Не важно, взяли вы его на вынос в элитной кофейне, сварили сами дома или купили в автомате на вокзале. Хорошо бы он был сварен в джезве, ладно, если в кофемашине, но в поезд сойдёт и просто растворимый. Дорожный кофе не должен быть вкусным, напротив, очень даже здорово, если он получился мерзкий, хоть плюйся – во всяком случае, в юном возрасте этот эффект значит многое. Но только плеваться ни за что нельзя. В кофе – вся тайна Путешествия. Вы можете выйти из дома, доехать до аэропорта или вокзала, покинуть страну, заселиться в гостиницу в незнакомом городе, провести там неделю – всё, что угодно – но пока вы не выпили чашку дорожного кофе, в Путешествие вы не отправились!» – с такими словами она снимала джезву с огня после третей пенки, заливала струёй холодной воды, чтобы опустилась гуща, и потом разливала по маленьким белым чашкам. На самом деле в красивые сервизные чашки Тётушка Тори не верила. Она могла пить чёрный кофе хоть из пивной кружки, хоть из тазика, но чаще наливала его в небольшой стальной термос – а эти крохотные фарфоровые чашечки использовала только для того, чтобы приучить к кофе детей. Вика и Макс всякий раз заворожённо смотрели на то, как бьётся о белые бортики тёмная струя волшебного напитка, с которого начинаются Путешествия.
Не то чтобы Тётушка Тори была совсем аскетом. Она любила – с пометкой, что всему своё время – и капучино, и латте, и кофе с сиропами или мёдом, и кофе с молоком, и кофе с мороженым, и особенно кофе со сгущёнкой. Пить всё это она детей тоже научила. Но кофе для Путешествия должен быть исключительно, поразительно, отвратительно чёрным.
Во-вторых, «бунтарка, анархистка, дурочка и сказочница» в свои почти семьдесят лет до сих пор выглядела как рок-звезда. Она носила огромные бесформенные чёрные балахоны, серебристые платья в пол и рваные джинсы, но больше всего любила одеваться по-дорожному: кто знает, когда Путешествие застанет тебя врасплох и заставит сию же минуту в себя отправиться? Она надевала чёрные кожаные штаны с прорезями на тощих, сморщенных от возраста коленках, какой-нибудь тёмно-серый, тёмно-зелёный или тёмно-синий свитер и яркий-яркий шарф. Кажется, шарфы всегда были разные, потому что она очень любила их дарить. Многие доставались Вике, но иногда она укутывала ими замёрзших ночных гуляк, простуженных попутчиков в поездах, нищих, малышей в колясках или красивые старые деревья. В акте дарения шарфа и Тётушка, и дети видели что-то роскошное и очень, очень торжественное. Ещё она любила шляпы – высокие чёрные шляпы с широкими полями, которые очень гордо смотрелись на её вечно взлахмоченных длинных седых кудрях. Летом она носила тряпочные кеды, зимой – кожаные сапоги почти до колена, а как-то раз явилась к бабушке в туфлях на высокой шпильке, и бабушка завистливо закатила глаза: «Как, ну как ты в нашем возрасте умудряешься до сих пор ходить на шпильке?!» Но больше всего в её образе Максу нравилась татуировка. Татуировка у Тётушки Тори была всего одна и очень маленькая: кружочек с надписью на французском, которая переводилась как «вечная молодость в награду тому, кто ничего не боялся». Набит он был на внутренней стороне руки, чуть выше локтя, и имел свою историю. «Мне никогда не хотелось татуировок, дети, – рассказывала она. – И хотя, вы знаете, я никогда ничего не советую, а всё же не думаю, что вам стоит их себе делать. Люди – это переменные. Вы ещё не прошли такой термин в школе, но знайте: мы никогда, никогда не перестаём меняться. Я не верю тем, кто влюбляется раз и навсегда, проводит всю жизнь безвылазно в одном доме или из года в год ест одинаковую яичницу на завтрак. Думаю, в них немного больше от роботов, чем от людей. Так вот, то, что нравится вам сегодня, обязательно должно разонравиться через несколько месяцев, и потому глупо запечатлять что-то на себе навечно. Почему же я однажды поступилась этим правилом? У меня был друг из другой страны, который делал татуировки. Мы познакомились заочно и почти случайно договорились о встрече, и я очень, очень её ждала. Я помнила, что люди – это переменные, что мы можем перемениться во время этой встречи или после неё, не понравиться друг другу или просто больше никогда не увидеться. Поэтому когда мой брат попросил его захватить тату-машинку, я решила, что обязательно набью себе что-нибудь в память об этом друге. Вечная молодость – рассудила я – это единственная вечность, которая меня бы устроила, потому что даже от дороги можно ненадолго устать, но нельзя устать от юности. И когда он приехал, он сделал мне эту татуировку. К счастью, она не стала памятью о нашей последней встрече: мы до сих пор частенько срываемся куда-то вместе». Дети не были уверены, что Тётушке Тори досталась вечная молодость, но назвать её старой ни у Вики, ни у Макса ни за что не повернулся бы язык. Да, она выглядела как старушка, но она совершенно точно не была старушкой. К тому же, дети знали, она действительно ничего не боится!
В-третьих, Тётушка Тори курила. Она не дымила как паровоз, не покупала сигареты на кассах продуктовых магазинов, не набивала трубки, не пускала дым из кальяна и даже не привозила из Путешествий сигары. Всё это она пробовала – только под одному разу – и всё это нашла пустой тратой времени, привязанности и здоровья. Но вод перед чем она не могла устоять: одевшись в длинное и узкое сверкающее платье и остроносые туфли, убрав волосы в изящную причёску, взять длинный женский мундштук для тонких сигарет и позволить какому-нибудь очаровательному молодому франту угостить её огоньком. Всё это напоминало Тётушке о двадцатых годах двадцатого века – одной из прекрасных давно минувших эпох, в которых она никогда не жила телом, но куда часто отправлялась душой. Она обожала примерять образы, носить маски, меняться и быть неузнанной теми, с кем накануне провела вечер, а то и несколько вечеров подряд в долгих проникновенных разговорах. Она находила правду, как бы невзначай высказанную на маскараде, самой честной правдой, и такой образ – как и многие другие образы – помогал ей в этой игре. А ещё она разрешала детям наряжаться в свои костюмы, привозила им иногда целый чемодан старых нарядов, которые надевала когда-то в юности всего пару раз, и вместе с ними разбирать его, обнаруживая, что кое-что из этого до сих пор можно носить. Переодевание, как и путешествия, как и кофе, было одной из её страстей; а со своими страстями она никогда не видела смысла бороться. Она их только подогревала.
Можно было бы перечислить ещё с десяток причин, почему детям вредно общаться с такими особами, как Тётушка Тори. Но, во-первых, отцу Вики и Макса было достаточно этих трёх, а во-вторых, она хоть и была женщиной необычной и имела радикальные взгляды, но вполне отдавала себе отчёт в том, что дети – это дети. До того, чтобы открыть некоторые из этих причин, ни Вика с Максом, ни, соответственно, их папа ещё не доросли; их мама эти причины знала (практически только благодаря им она была не простой строгой до занудства семейной дамой, но и женщиной, в которую до сих пор легко можно влюбиться), иногда вспоминала, краснея, но предпочитала не помнить, храня в самых отдалённых уголках своей памяти.